Мы долг свой, как святое дело, исполнили…

Иван МОЛЧАНОВ (Беларусь) 17 мая 2011 72

У каждого человека своя судьба. Её не обойти и не объехать. Но у этих людей, к поколению которых принадлежал Иван Андреевич Молчанов, была и одна общая судьба, вобравшая в себя миллионы отдельных человеческих судеб.

Эта общая судьба - Великая Отечественная война…

Не многим из них удалось выжить в той страшной бойне. Ивану Андреевичу посчастливилось, но какой ценой?

Стеной повзводно и поротно
Стояли насмерть, насовсем.
Не зря в живых из каждой сотни
Нас оставалося по семь.

По семь! Запомните, кто сможет:
Из ста ребят -- лишь семь в живых.
И тех ночами совесть гложет,
Что остальные спят за них.

Ивана Андреевича Молчанова совесть мучила всю жизнь. И часто именно ночами. Тогда он брал ручку или карандаш и склонялся над тетрадью. И опаляла его уже навсегда посеребрённые виски война, и стучала в сердце память грозовых лет.

И никакие взрывы на рассвете
Уж не поднимут из земли солдат,
Чья молодость была за всё в ответе,
Не ожидая званий и наград.

Он писал для себя, как говорят, в стол. И не считал себя поэтом. И не надеялись, что когда-нибудь его безыскусные стихи обратят на себя внимание благосклонного и вдумчивого читателя. Втайне надеялся лишь на одно, что его рифмованные мысли и чувства когда-нибудь дойдут, достучатся до сердец кровных внуков, а те передадут их дальше по цепочке, уже правнукам.

Желание поделиться пережитым с близкими и друзьями наиболее сильно было у Ивана Андреевича, хотя не вся его военная биография вошла в стихи. Но самые главные вехи его фронтовой судьбы обозначены чётко: Москва, Сталинград, родная Волга, многострадальная Белоруссия.

Он прошёл войну связистом. Был профессиональным пеленгатором, принимая на слух до 120 знаков азбуки Морзе в минуту и сам отстукивая на ключе свыше ста. Война застала его на действительной службе при штабе белорусского военного округа в Бресте. Где на колёсах, а где и пешком прошёл Иван Андреевич горькой дорогой отступления через Минск, Смоленск и Вязьму.

Особенную гордость И.А.Молчанову придавало сознание, что он - один из немногих оставшихся в живых участников обороны Москвы и битвы в подмосковных снегах, где наша армия, собравшись с силами, остановила-таки победный марш фашистских войск по Европе. Мне была понятна нескрываемая радость Ивана Андреевича, когда в начале весны 2002 года он показывал мне памятную телеграмму от мэра Москвы Ю.М.Лужкова с благодарностью за защиту столицы.

Задумал тогда Иван Андреевич подлатать своё дающее сбои сердце в Москве, и Лужков ответил на его просьбу приглашением: приезжайте в любой удобный для Вас момент. Пришло это письмо к Молчанову в начале осени 2002 года, Но Иван Андреевич решил дождаться весны будущего года, а пока подлечить сердце в местных условиях. Если бы он знал, что время начало отчёт последних дней его жизни! 29 октября того же года его не стало.

Каким человеком прошёл Иван Андреевич по земле? Счастливым? Да. Пройти всю войну почти без царапины, воевать под Москвой, в Сталинграде, освобождать Беларусь, штурмовать Кенигсберг - и остаться живым, - разве это не счастье?

Найти своё место в мирной жизни, навсегда полюбить Беларусь, сделать её родиной своих детей и внуков, стать нужным и полезным человеком в обществе, в послевоенные годы руководить Волковыским заводом литейного оборудования, - разве это не счастье?

Любил он Беларусь, гордился её расцветом в составе СССР. Это была для него земля, которую он освобождал и в которую полегли сотни его боевых товарищей.

Я прошёл этим адом и боем
Здесь, где ныне в колени берёз
Бьётся тихо шумящим прибоем
Налитыми колосьями рожь.

На простор золотистого шёлка
Заглядясь, угадать не берусь,
Почему всё кричит перепёлка:
«Беларусь…
Беларусь…
Беларусь!»

Полюбил он и завод, который вместе с коллективом восстанавливал из руин. Особенно по нраву был ему самый жаркий на заводе цех.

Гудит в рассвете цех кузнечный,
Вздыхает горн, гремят шлицы
О том, что мир наш бесконечный
Не бог сковал, а кузнецы.

Таким строчкам мог бы позавидовать и профессиональный поэт.

Уже девять лет будет осенью этого года, как Ивана Андреевича Молчанова не стало. Но Девятого мая, в тот день, когда Иван Андреевич одевал свой старый офицерский китель с небольшой волной медалей на левой стороне груди и с боевым орденом Красной Звезды на правой и торопился на митинг по улицам ставшего ему родным районного городка, я по-прежнему буду искать его глазами среди той горстки ветеранов Великой Отечественной, которая будет окружена всеобщим вниманием и почётом. Не могу поверить, что его больше нет. Его стихи живут, а значит - жив и он.

Георгий КИСЕЛЁВ,
член Союза писателей Беларуси.

Иван МОЛЧАНОВ
Не тлея живём, а сгорая

Москва за нами

Мы долг свой, как святое дело
Исполнили у стен Москвы
Под канонаду, что гремела
В разрывах мёрзлой синевы.

И шквал огня и снежной пыли
Нас накрывал, грозя убить.
Мы умереть готовы были,
Но ни на шаг не отступить.

Штыки вперёд - мы шли на пламя
Сквозь посвист вьюги полевой.
Мы знали, что Москва за нами
И вся Россия - за Москвой.

Стеной повзводно и поротно
Стояли насмерть, насовсем.
Не зря в живых из каждой сотни
Нас оставалося по семь.

По семь! Запомните, кто сможет:
Из ста ребят - лишь семь в живых,
И тех ночами совесть гложет,
Что остальные спят за них.

* * *

Кто был в Москве, тот знает эту площадь,
Брусчатую, из тёсаных камней,
Где танк гремел иль гарцевала лошадь,
Равнение держа на мавзолей.

И мы в свой час прошли её брусчаткой
От стен Кремля на смертного врага,
Чтоб, не жалея нашей жизни краткой,
Упасть вперёд в продрогшие снега.

Тот враг был нагл.
Но, дрогнув, всполошился,
Теряя силы в замети равнин.
И грохот боя под Москвою слился
С большой грозой сраженья за Берлин.

И вместе с нами от равнины русской
Добрался гром, потрясший небосвод:
Остались только пни от Бранденбургских,
Тевтонами прославленных ворот.

Не довелось врагу пройти по Красной,
По площади святой у стен Кремля.
И в дни парада сердце слышит ясно
Суровый марш седьмого ноября.

* * *

И вот опять сквозь синь сплошную
Я вижу сорок пятый год,
С горы дорогу, рань шальную
И вышедший на гром народ.

А я иду из Кенигсберга –
И слышится в пути мне тон
Земли родной и скрип телеги,
И видится с горы разгон.

Траншеи, тёмные землянки
С накатами из-под земли,
И капониры в ряд под танки,
Что навсегда вперёд ушли.

И даль полей, и пустошь пашни,
Обросшей ивняком вокруг.
Прошедший день - теперь вчерашний
Тревог людских и адских мук.

И край родимый, деревенский,
Из пепелищ восстал - руин,
Как на большой собор вселенский
У труб дымящих и рябин.

И я, достав. Что было в банке –
Обрезок сала, сухари, -
Сижу с людьми в чужой землянке
Всю ночь, до утренней зари.

И надо же - я снова вспомнил
И тех людей, и гром, и стон
Родной земли, и брод студёный,
И ту дорогу под уклон.

В СОРОК ПЕРВОМ

В сорок первом нам кричали
«Хенде хох!» со всех сторон.
Я молчал и все молчали.
Что тут скажешь - враг силён!

В нас молчание крепчало
Под прикладами врагов.
И молчал я, сам Молчанов
Из породы молчунов.

На краю почти могилы
Били фрицы в челюсть. В бок.
И, когда истратив силы,
Взвод наш выдержать не смог.

Мы бежали тёмной ночью,
Когда спать ушёл конвой,
Всё хотели сделать молча.
Если бы не часовой.

Как бродили по болотам,
Как потом вели бои…
Эх, друзья мои, пехота!
Дорогие вы мои!

Хоть «ура» гремело мощно
По оврагам и логам,
Научился бить я молча
Оголтелого врага.

И с того мы устояли
Перед свастикой и злом,
Шли на запад через дали,
Вещмешок стянув узлом.

Оттого лишь в сорок пятом,
Когда сдалась немчура,
Я помог своим ребятам
Крикнуть громкое «ура»!

А теперь опять печально
Вспоминаю их без слов,
Потому что я, Молчанов,
Из породы молчунов.

* * *

Когда-то на смоленской хляби
Мы брёвнами стелили гать,
Чтобы пехота до утра бы
Смогла на запад прошагать.

Осталось мало нас от роты,
Хоть всяк до жизни был охоч.
Как жабы, вражьи миномёты
Над нами квакали всю ночь.

И немцы то и дело били
И в гать, и в тех, кто был на ней.
И нам, живучим, эти были
Гремят и ныне средь ночей.

О, нам бы всем судьбу другую,
Кто выбрался из тех грязей!..
И снится мне, что всё бегу я
В ту ночь, чтобы спасти друзей.

* * *

Я в былое гляжу сквозь потёмки,
А кругом говорят про дефолт,
По распутице там лошадёнки
Артиллерию тянут на фронт.

А вознице дорога во благо,
Он-то едет, а топает взвод
И равняет со скоростью шага
Лошадиного собственный ход.

Монотонно бредёт в полудрёме
В неизвестность, в сраженье, во мглу,
О привале мечтая, о доме,
Где бы можно прилечь на полу.

А куда ни взгляни - ночь глухая.
Где-то в ней потерялись дома.
Будто нет ей на свете ни края,
Ни конца - вездесущая тьма.

Наконец-то деревня навстречу
Хоть один уцелел бы в ней кров!
Но маячат белёные печи,
Словно души сожжённых домов.

Кто-то слёзы осушит ладонью
Иль сглотнёт подступающий ком,
Вспоминая о собственном доме:
Уцелел ли он в пекле таком?

Кое-где опалённые брёвна
Проступают ещё сквозь золу,
И солдаты очнутся от дрёмы,
И глазами прощупают мглу.

ШИНЕЛЬ

Отхлынул, стихнул грохот боя:
Снаряды, мины и шрапнель.
И вновь стелю я под собою
Свою походную шинель.

Лежу на ней, как на кушетке,
Уже обстрелянный боец.
На ней суровых нитей метки
Там, где прошил её свинец.

Неистребимый запах дыма
И гари душу опахнёт,
И застоялся в ней, родимой,
И собственный солдатский пот.

Когда в окопе. Как в постели,
Лечь уготовит мне судьба,
Я натяну полу шинели
Как одеяло, на себя.

И для тепла к дружку присунусь,
Который спит, открывши рот,
А утром снова наша юность
На бруствер станет - и вперёд!

УХОДЯТ СОЛДАТЫ

Уходят из жизни солдаты,
Оставив шагающим вслед
Прощания скорбные даты
И светлые даты побед.

Уходят мои одногодки,
А те, что постарше, уже
Шинели надев и пилотки,
На звёздном стоят рубеже.

И нас никому не ослабить,
Земли нашей не полонить.
Вдоль нашей дороги на запад
Гранитных не счесть пирамид.

В своём возвышении гордом
Под сенью берёз и рябин
Помечены сорок четвёртым
Не меньше, чем сорок вторым.

Осколком иль пулей пробитый,
Я так же бы мог онеметь,
И я бы лежал под гранитом
Иль в поле, без всяких примет.

Но жизнь оказалася долгой,
Я раны смертельной избег,
И я , паренёк с нижней Волги,
С боями вошёл в Кенигсберг.

Покуда я жил - всё изведал:
Добро, равнодушье и зло.
Уже после нашей Победы
Полсотни и больше прошло.

Вечный огонь! Как горит он!
Трава зеленеет меж плит.
Уже я стою над гранитом,
Где сын мой несчастный лежит.

Быть может, и мне скоро надо
Туда отправляться уже,
Где взвод мой, сжимая гранаты,
На звёздном стоит рубеже.

ЛИМИТ

Я расту от своих астраханских корней,
Как трава сквозь асфальты и плиты.
Но чем дальше живу,
тем во мне всё сильней
Ощущение - жизни лимита.

Мы асфальтов не знали на наших путях.
И порой на походном привале
Мы искали блеск молний
в попутных кострах,
Тот, что прадеды нам завещали.

Было видно в бинокль: вся в окопах луна,
И оттуда нам слышались стоны.
И качали Двина, Днепр и Березина
Наши лодки. Плоты и понтоны.

Кенигсберг неприступным считали враги,
Ну а мы доказали иное.
И омыли от грязи дорог сапоги
Ледяною балтийской волною.

А над теми, кто пал, ветер Балтики выл,
Пел отходную днями, ночами.
Скольких однополчан я пути хоронил,
Сколько свежих могил за плечами!

А года всё летят, все мы стали седы,
От недугов приходится туго.
Мы, живые, теснее смыкаем ряды
Над могилой ушедшего друга.

Где-то вновь на земле шевелится война,
Там, где горы, долины и пальмы,
И деревня с живыми людьми сожжена
Смертоносным дыханьем напалма.

Эта жуткая новость мне кровь леденит,
А людей тешат старою ложью.
Человек, тебе тоже отпущен лимит,
Есть предел и терпению Божью!

ВСТРЕЧА

Мы снова встретились с тобой.
Не обижайся, друг, не надо
Доказывать пред толпой,
Что мы с тобой - из Сталинграда.

Не ради званий и наград,
А просто по веленью долга
Мы защищали Сталинград
И всю свою страну за Волгой.

И мы с сухариком в руке
Стояли насмерть в обороне,
Теперь, как на сухом пайке.
С тобою мы - на пенсионе.

Не копим баксы мы в чулке,
Ни зайцы, ни рубли, ни гривны.
В развалины на той реке
Глядим, как дети, неотрывно.

Где за разбитою стеной
Мы оба жались, мёрзли, мокли.
Весь быт окопно-полевой
С тобой мы видим без бинокля.

Мы выдержали шквал огня,
Атаки фрицев, мины, пули
Вплоть до решительного дня,
Когда котёл вокруг сомкнули.

Я в молодость свою хочу
Вернуться вместе с ротным нашим
И с павшими, плечо к плечу,
Пройти в строю победным маршем.

КАЖДЫЙ ДЕНЬ

Каждый день мне умники внушают
Истины и без конца твердят,
Что проблемы вечные решают
Год за годом, много лет подряд.

Я же, им кивая головою,
Всё стою упорно на своём:
Дайте мне побыть самим собою
И пожить ещё своим умом.

Отступитесь, я прошу вас, братцы,
Я ведь думать начал с той войны.
И вполне могу я разобраться,
Что почём и нет чему цены.

Я ведь тоже мыслями напорист.
Молодости верен фронтовой.
Жизнь меня уносит, словно поезд.
За советом в год сорок второй.

ЮБИЛЯРУ

Вот, собрат, твой юбилей
Отмечаем важно.
Так налей бокал полней,
Чтоб сиделось бражно!

Пусть вино нас проберёт
Всей своею силой,
Чтобы на семь лет вперёд
Нам её хватило.

Вспомним, как бывало встарь, -
Не вином - водою
Запивали мы сухарь
Пред началом боя.

Никакой другой еды -
Часто пред ночлегом.
Если не было воды –
Заедали снегом.

Часто там. где перепляс
Взрывов, вой металла,
Полевая кухня нас
Из виду теряла.

Были мы не слабаки,
Хоть на третьи сутки
Пустовали котелки
Часто, как желудки.

Нынче мы, два едока,
Не едим всухую.
Помнишь с привкусом дымка
Кашу полевую?

Ароматный тот парок
Вспомни, в рюмку глянув,
И наркомовский паёк –
Сто законных граммов.

И за тех, кто пал в бою
И кто жил упорно
Пили мы тогда свою
И чужую норму.

Как бывало нам, браток,
После боя тяжко!
И за тех, кто в землю лёг,
Шла по кругу фляжка.

И за тех, над кем война
Намела надгробья,
Не жалел нам старшина
Горького снадобья.

Знаем мы, два старика,
По своей судьбине,
Отчего она горька,
Водка, и поныне.

Слышишь, друже, голоса?
Разве тут нас двое?
Весь твой взвод и рота вся
Павшая - с тобою.

Все они к тебе с войны
Собрались к живому.
Будем же с тобой верны
Братству фронтовому.

РАССТАВАНИЕ

Приходи, товарищ, приходи
На перрон, под застеклённый купол!
Сердце целый день щемит в груди,
Словно кто-то вдруг их жизни убыл.

Приходи, товарищ, как тогда
В юности военной, безупречной,
Хоть легли меж сроками года,
Как провалы в круговерти вечной.

И пока вздыхает тепловоз
Пред отправкой в двадцать два пятнадцать,
Хорошо бы обойтись без слёз,
На разлуку мужества набраться.

Заглянуть в последний раз в глаза
Другу, по плечу его похлопать
И, смахнув слезу, сказать, что копоть
Паровозная сегодня зла.

Приходи проститься, но не рано,
Чтобы не умножить нашу боль.
И прошу, как просят ветераны.
Ордена свои надеть изволь.

Пусть нам улыбнутся пассажиры
И вокзальный суетный народ.
Мы, браток, ещё покуда живы
И покуда смерть нас не берёт.

* * *

Я не хотел бы в юность возвратиться
Ни за какие блага, ни за так.
Она и так с полночи каждой снится
Кошмаром отступлений и атак.

И вот они уже, десятилетья,
Лежат вдоль прежде громовых дорог,
Одни в садах, другие в поле где-то,
Куда привёл их наш солдатский долг.

О там бы если, в юности, в начале
Военных лет, погибшие в бою,
Друзья меня живыми повстречали –
Я бы вернулся в молодость свою!

БЕЛАРУСЬ

Расцвели Иван-чаем откосы.
Небо хмурится памятью гроз.
Осыпаются белые росы
На звенящие лезвия кос.

Снова тучи стают миражами,
Плещут в небо хлебами поля.
И солдатский мой путь тополями
Обозначила эта земля.

Дали, дали…Раздумье тропинок.
Аист в небе и солнечный круг.
Здесь когда-то снаряды и мины
Исковеркали пашню и луг.

Я прошёл эти адом и боем
Здесь, где ныне в колени берёз
Бьётся тихо шумящим прибоем,
Налитыми колосьями рожь.

ШАУЛИЧИ

Запомню имя лиха.
Огонь сжимает в круг
Зашедшихся от крика
Напуганных старух.

И вопли, не стихая,
И детский плач и гам
Вонзаются штыками
Под сердце старикам.

И вдруг под лай собачий
И блеянье овец
Сердца прошил горячий
И гибельный свинец.

Сгорели ярче воска
В сарае стар и млад.
Над пепелищем вёски
Так долго тлел закат.

Теперь вокруг Шаулич
Крапива и бурьян.
Трава сквозь камни улиц –
Как память старых ран.

Да с верой и любовью
Фундаменты леча
Кропит нетленной кровью
Бездомный молочай.

КУЗНЕЧНЫЙ ЦЕХ

Когда в размах кувалдой били
Веками день за днём подряд
И думы превращали в были,
Одев их в кованый наряд.

И, подытожив страсти века,
Гремя кувалдой у печи,
Сковали душу человека,
Его орала и мечи.

И вот, как встарь, гудит кузнечный:
От горна, как от солнца, жар.
Над вечным и над быстротечным –
Удар, второй, ещё удар!

Поковкой радостной и чудной
Под молотом во весь размах
Куётся сказ о наших буднях
И о космических делах.

И о тебе и о соседе,
И о тропинке, что во ржи
Осталась от чьего-то следа
Вдоль незапаханной межи.

Гудит в кузнечных горнах пламя
С утра до нового утра.
И Млечный Путь ужель не нами
Весь выкован из серебра?

ЖИВЁМ

Не тлея живём, а сгорая.
И плати не злом, а добром.
И, как до переднего края,
До крайнего пункта бредём.

Да-да, и не просим отсрочки,
Тем более - льгот и щедрот.
Бредём до итожащей точки,
Похожей на вражеский дот.

Что косит с прицелом с сдуру
Во всю свою подлую прыть.
И можно его амбразуру
Лишь собственным телом закрытью

Мы жили светло и открыто
От горьких до радостных дат.
Над нами могильные плиты,
Как взятые доты, стоят.