Итальянец. Рассказ

Меня зовут Ербол. Тулеген и Алтынай родили меня. Но я всегда называл их просто Тулегеном и Алтынай, так как едва научился ходить и прошел обряд «Тусау кесу» (перерезание пут) меня, как мальчика – первенца, отдали на воспитание дедушке Садыку.

 

Надо ли говорить, каким избалованным и шаловливым малышом я был.

 

Меня едва не покусала большая собака, когда я решил проверить своей ручонкой, а что же все - таки находится в ее ухе. Чудом не затоптала лошадь, под брюхом которой я тыкал в нее пальцем, она ржала и, топая на месте, подняла столб пыли.

 

Наконец, мне не терпелось узнать, чем же кончается эта бесконечная степь, и бесстрашно уходил на ее поиски. И когда это случилось в пятый или шестой раз, самые добрые люди нашего стойбища заявили моему деду Садыку, что ни за что больше не будут искать меня, даже если я исчезну случайно. И тогда дедушка привязывал меня особой веревкой к юрте до самого вечера, пока родственники не начинали меня передавать из рук в руки.

 

Конечно, другим детям было скучно со мной, и они редко играли и сидели рядом. И моими друзьями становились серые и зеленые ящерицы, жучки и паучки. Нередко ко мне подбегали собаки и бесцеремонно облизывали мое лицо, если до этого я ел что - либо вкусное. А однажды меня забодал баран, сорвавшийся от колышка у соседней юрты. Он упорно катал меня по земле туда – сюда на длину моей веревки, пока на мои крики и лай собак прибежали взрослые и отняли меня у него. Так что я не скучал и даже засыпал от усталости. Солнце, прогуливаясь вокруг юрты, настигало меня, я просыпался и лениво переползал в тень, где и досматривал свои светлые детские сны.

 

По вечерам для меня наступал праздник, когда каждый из взрослых старался потискать меня в объятиях и угостить чем - нибудь вкусным. И я, конечно, капризничал, показывая всем видом, как якобы все они мне надоели, но благосклонно принимал всех их подарки и угощения. А сам с нетерпением дожидался темноты, когда мой любимый дядя Самат брал меня на руки, уходил со мною в степь и пел там свои длинные, очень мелодичные, на незнакомом языке песни. С годами я немного выучил эти песни и с удовольствием подпевал ему своим звонким голосом. И тогда дядя Самат как – то особенно нежно прижимал меня к себе, и его очень красивый голос становился еще более необычно красивым. И только потом я узнал, что мы поем на итальянском языке, и моего дядю люди за глаза называют Итальянцем.

 

2.

 

Нет, конечно, их односельчанин Самат никогда не учил итальянский язык в школе, да образования у него было всего три класса. Но этого хватило, чтобы его отправить в город на курсы механизаторов, где за его способности к технике и русскому языку попросили остаться, и он еще два года обучал там аульских ребят. И когда началась война, он именно через них успел передать, что уходит добровольцем на фронт, и больше о нем никто ничего не слышал.

 

С большим трудом уже в конце войны родственники узнали, что Самат пропал без вести в самом ее начале. И с тех пор, погоревав немного, почти все уже забыли о нем.

 

Но он вернулся в середине пятидесятых, возмужавший, худой, чуть сутулый и молчаливый. Лишь спустя годы люди узнали удивительную историю его жизни от первых дней войны до возвращения.

 

В своем первом же бою Самат попал в плен. Вернее не только он, но и все, кто остался из его роты, позицию которой после короткого артобстрела, немцы атаковали, обошли и окружили. Затем был месяц временного открытого концлагеря и их эшелоном для производственных нужд отправили в Германию. По дороге он и три его товарищи чудом совершили побег и, пытаясь таким же путем вернуться назад, пробрались в товарный вагон, который через двое суток привез их в … Италию.

 

Дальше они уже не рискнули садиться в поезда и решили добираться домой пешком, но уже на третий день натолкнулись в лесу на партизан и остались с ними.

 

Итальянцы оказались людьми доброжелательными и вовсе не хотели, чтобы их случайные друзья рисковали своими жизнями, но со временем привыкли к тому, что они сами напрашивались на самые опасные операции совместно с местными подпольщиками и проявляли в них чудеса храбрости. Немало подвигов совершил со своими друзьями Самат, но однажды их схватили в одной из облав, бросили в тюрьму и там им объяснили, что не все итальянцы такие добрые и что, скорее всего, это их последняя обитель в жизни. И уже не помнится, кому пришла в голову эта идея, но решили итальянские партизаны спасти хотя бы Самата.

 

«Забудь, - сказали они. – Что ты знаешь русский и итальянский языки. Говори только на своем родном языке. Ты не знаешь нас, мы не знаем тебя. Пусть думают, что ты случайный человек, каких здесь много. Уходи от нас и не подходи больше. Если останешься жив, не забывай нас, товарищ!».

 

И это сработало! Уже на первом допросе, следователь не понял ничего из того, что бормотал и о чем хныкал этот, по его мнению, то ли китаец, то ли японец. А когда никто из тех, кто был задержан в этой облаве, не признал инородца за своего знакомого, следствие против него и вовсе зашло в тупик.

 

Но какое – то решение было все – таки принято. И однажды Самата перевели из общей камеры в другую, где находился всего один узник.

 

Радости этого узника не было предела! Он буквально носил Самата по камере на руках. Он трогал его, гладил по голове, беспричинно смеялся и плакал. Самат даже подумал, не сумасшедший ли он?! Но все выяснилось позже.

 

Оказалось, новый товарищ Самата по камере, известный некогда оперный певец, что – то там неважное сказал однажды о дуче Муссолини, был осужден за это практически на пожизненный срок и уже несколько лет просидел в этой камере один.

 

Очень скоро радость сокамерника сменилось жестоким разочарованием. Самат продолжая играть роль иноземца, что – то сказал в ответ на приветствия своего нового друга и тот впал в настоящую депрессию. Он целую неделю лежал на нарах, отвернувшись к стене, мало ел и плохо спал. Но однажды поднялся с нар, посмотрел на Самата так, как, наверное, смотрел однажды Робинзон Крузо на своего Пятницу, подошел к нему, протянул руку и сказал, указывая другой на себя:

 

- Пауло!

 

Самат пожал протянутую руку и в ответ назвал свое неполное имя, которое было единственным словом в протоколе следователя:

 

- Сам!

 

После этого Пауло ежедневно уделял Самату много времени, пытаясь как можно быстрее обучить иноземца итальянскому языку, чтобы насладиться затем человеческим общением.

 

Самат очень скоро понял, что перед ним не провокатор и не уголовник и стал проявлять чудесные способности к языку, чем приводил в восхищение нового друга.

 

В перерывах между занятиями с Саматом, Пауло вернулся к своим упражнениям по пению, которые он не прекращал ни на день со дня своего заключения. Ему очень льстило, что Самат с особым вниманием слушает эти упражнения, а иногда и аплодирует его лучшим вещам, проявляя при этом несомненный вкус. Но настоящий перелом в отношениях Паула и Самата произошли в тот день, когда вдруг Самат подпел Пауло уже многократно исполненную им арию. Услышав пение Самата, его голос, Пауло был в шоке. Он восхищенно потребовал Самата немедленно повторить арию на бис! Убедившись, что у него прекрасные вокальные данные, слух и память, Пауло пришел в восторг, и с тех пор они репетировали вместе.

 

Очень скоро Самат выучил весь репертуар Пауло, они пели соло и дуэтом, менялись ролями и эпизодами.

 

К счастью, для Пауло и Самата, начальник тюрьмы оказался настоящим любителем оперы. «Послушай, туземец! – сказал он однажды Самату. – Если бы ты был итальянцем, то стал бы настоящим маэстро!». Нередко этот начальник приглашал своих друзей послушать мастерство своих узников. Для этого он заранее предупреждал Пауло, в назначенный день и час его гости рассаживались в коридоре у камеры Пауло и Самата и совершенно бесплатно получали настоящее удовольствие. Да и гонорар от этих выступлений - небольшая корзина с продуктами, среди которых находилось место для небольшой бутылки вина, весьма скрашивала жизнь узников.

 

Все когда-нибудь заканчивается. На этот раз закончилась война.

 

Пришло долгожданное освобождение, и только тогда Пауло узнал, что его сосед по камере настоящий герой Сопротивления. Оставшиеся в живых друзья – подпольщики тепло встретили Самата, и от них он узнал, что остальные его товарищи, попавшие с ним в облаве, были расстреляны, да и среди тех, кто продолжал борьбу, были потери. Разделив с друзьями радости и горе, Самат засобирался домой. И напрасно друзья отговаривали и просили хоть чуть-чуть пожить в Италии. Наступил день прощания. И наверняка, все кто был в этот день на вокзале, запомнили его навсегда. Нет, не все они пришли сюда провожать Самата. Среди них был лишь Пауло и горстка оставшихся в живых друзей. Но когда Пауло и Самат решили спеть на прощание, весь вокзал вдруг замер, затих, оглох, и были слышны только их голоса, которые заглушили даже фырчанье паровозов. И когда они закончили петь, весь вокзал заполнился бурными овациями и криками: «Браво!». Люди тотчас окружили их, пытаясь прикоснуться к ним, и каждый хотел лично выразить слова благодарности, так что друзья едва успели впихнуть растроганного Самата в вагон уходящего поезда, пассажиры которого с удивлением разглядывали Самата, думая верно, что с ними едет какая - нибудь знаменитость.

 

Родина встретила Самата как положено. Короткий немудреный допрос о том, о сем. Особый интерес у следователя вызвала итальянская газета, которую друзья Самата положили ему на память. На первой странице ее красовались сам Муссолини с Гитлером. И совсем зря Самат убеждал, что в ней где – то должна быть маленькая заметка о расстреле его друзей, это уже совсем не интересовало следователя.

 

А приговор был на удивление мягким, десять лет лагерей, ну просто мелочь по тем временам.

 

Когда он вернулся, люди радушно встретили его. Казахские степи, полные репрессированных народов и освобожденных из лагерей, в этом отношении были более понятливы к судьбам таких людей. Здесь мало о чем спрашивали и помогали, чем могли. Очень скоро Самат женился, и его жена, красавица Айнур, родила ему трех сыновей и трех дочерей, но я все равно был его любимцем.

 

Во–первых, я был младше его детей, во–вторых, меня можно было баловать, а своих детей дядя Самат воспитывал очень строго.

 

Он не очень почитал какие – то праздники, но когда стали праздновать День Победы, неизменно приходил на торжественные собрания и митинги, где чествовали ветеранов войны. О нем никогда не говорили, не дарили цветы и подарки. Его сторонились участники войны, о чем-то пересмеиваясь между собой. Но дядя Самат всегда был там до самого конца, и никогда не показывал видом, что все это его не касается.

 

3.

 

Это было в середине шестидесятых годов.

 

Мы сидели с дядей Саматом у юрты, и он помогал мне раскрашивать мои асыки (асыки – бараньи кости, которыми дети играют в национальную игру на меткость – Прим. автора).

 

Наша юрта находилась на возвышенности, и мы еще издалека заметили три машины, которые двигались в сторону нашего аула, что по тем временам было редкостью.

 

- Начальство, наверное, - обронил дядя Самат, заметив мой любопытный взгляд.

 

Я уже потерял всякий интерес к асыкам и был готов бежать в ту сторону, где остановятся машины, чтобы потрогать их руками, но они остановились у первой юрты и затем сразу вдруг развернулись и поехали в направление нашей юрты. Они и вправду остановились около нас и из машин вышли важные такие дяди в городских костюмах и обуви. Это я потом узнал, что эти люди были из обкома партии, а один из них и вовсе из столицы, из госбезопасности, кажется.

 

Гости поздоровались с дядей, он пригласил их присесть, а сам присел, взяв меня на руки и когда, во время разговора с этими людьми он гладил меня по голове, я чувствовал, как чуть-чуть дрожат его руки.

 

Приезжие едва прикоснулись к чаю и еде за достарханом, который наскоро накрыла тетя Айнур, и после короткого молчания один из гостей наконец заговорил:

 

- Ну, рассказывай, Самат, что ты там, в войну, в Италии натворил?

 

- Ничего я не натворил, - настороженно ответил дядя Самат. – Я в Сопротивлении там был, а потом меня арестовали, и я до конца войны в тюрьме просидел, - и, покосившись на человека из столицы, добавил. – Я об этом на следствии рассказывал в сорок пятом.

 

Человек из столицы покачал головой, взглянул на окружающих, напряженно ожидающих, что он ответит, и сказал:

 

- Все верно, Самат. Тут вот какое дело. Тебя твои друзья- итальянцы ищут. Оказывается, сразу после войны представили тебя к награде и теперь просят разрешения приехать и вручить ее тебе.

 

Все за столом как-то облегченно вздохнули, а дядя Самат так сжал меня руками, что я едва не задохнулся.

 

Люди за достарханом зашевелились, и все бросились поздравлять дядю Самата. Он как-то неуверенно отвечал на их рукопожатия, придерживая одной рукой меня, забыв от волнения отпустить на землю.

 

Но человек из столицы быстро успокоил гостей:

 

- Так, - сказал он. – Ничего радостного не вижу. Как будем встречать делегацию? Они приедут через два дня. По моим сведениям приедут посол Италии, друг Самата, два журналиста - один их, один наш, переводчик. Ваша задача: навести здесь порядок. Всех животных в загоны, собак на привязи. Завтра я привезу сюда опытного повара с продуктами, он все приготовит. Он же укажет, что можно будет приготовить из вашей кухни. Никакой конины или баранины. Не вздумайте угощать их кумысом! Я так понимаю, юрта Самата не хуже других, но наведите в ней порядок. Выделите им три новых ковра, приемник на батарейках, два набора посуды на двенадцать персон: столовый и чайный - наборы вилок, ложек, стаканов, специй. Салфетки, салфетки не забудьте! Так, что еще? У Самата есть костюм? Есть? Покажите! Ну, вроде ничего. А медали есть? Как нет? Что совсем нет? Плохо! Понавешайте значков покрупней с обеих сторон. Они все равно в этом ничего не понимают. Постарайтесь, чтобы все были одеты, если не в новое, то хотя бы в не рванье. Да, постарайтесь ограничить контингент для общения, но если только гости захотят как-то прилюдно наградить его. Спиртное? Это я тоже привезу. А вы за разговорчиками там следите! Что? По - русски плохо знают, это хорошо! Одной проблемой меньше.

 

Столичный гость замолчал, подумал немного, вспоминая, не забыл ли еще что и добавил:

 

- Пожалуй, все! Вопросы есть? – и тут же сам ответил. – Вопросов нет! Работайте!

 

Гости, действительно, приехали через два дня.

 

Посол не приехал, вместо него прибыл какой-то представитель посольства. С ним - друг дяди Самата по Сопротивлению, Франческо, два журналиста и молодая девушка – переводчица, которая еще училась в институте.

 

Торжественной встречи не получилось. Гости совершенно не обращали внимания на окружающих. Они обнимали дядю Самата и плакали, причем сотрудника посольства было совершенно невозможно оторвать от дяди, словно он знал его еще раньше, чем Франческо. Гости сразу же перешли к столу и там, как бы мимоходом, прямо за столом передали в руки дяди Самата итальянский орден. Он немного покрутил его в руках, а затем прицепил ее на мою грудь, чем вызвал у гостей бурю восторга. Гости обильно ели и выпивали и без остановки разговаривали с дядей Саматом, который, оказывается, ничуть не забыл итальянский язык. Переводчица с трудом переводила человеку из столицы, о чем они говорят, и на его недовольство заявила, что они общаются на бытовом языке и очень эмоционально.

 

Все застолье испортил родной брат дядя Самата, Медет. Это он принес из своей юрты на достархан бешпармак. Гостям объяснили, что его кушают руками, и они тут же принялись осваивать это искусство, роняя жирные куски мяса на свои белоснежные костюмы, отчего, только смеялись над своей неумелостью и с удовольствием выпили по полной пиале кумыса, который неизвестно откуда появился.

 

Оба журналиста, видимо выполнили свой план по съемкам этого важного события и, воспользовавшись, что сидели рядом с тем, кто разливал водку, крепко отметили свою встречу и вскоре крепко уснули, сжимая свои камеры в руках, прижавшись друг к другу и символизируя этим советско-итальянскую дружбу.

 

Но они кое-что пропустили. Дядя Медет, который водке предпочитал вино, принес для себя большую бутылку этого напитка, ее еще тогда называли «бомбой», это такой сомнительный портвейн. Но гости попробовали и это вино, отчего веселья стало еще больше. Дядя Самат, Франческо и посольский работник крепко обнялись за столом и стали петь какую-то веселую песню по очереди, после каждого куплета дружно и громко смеялись.

 

Подозревая что-то неладное, человек из столицы потребовал точного перевода куплетов. Но девушка покраснела, объяснила, что они поют нечто вроде частушек, но переводить наотрез отказалась из-за их неприличного содержания. Тогда человек из столицы махнул рукой, вышел из юрты и проспал до конца мероприятия в машине.

 

Потом дядя Самат вспомнил обо мне. Он поставил меня перед гостями и попросил спеть песню на итальянском языке, которую он сам очень любил.

 

Я, конечно, спел. Гости замерли, слезы катились из их глаз, словно они впервые слышали эту песню. Потом они долго целовали меня. Франческо схватил свою шляпу, что-то сказал своему товарищу из посольства, и они принялись складывать в шляпу все, что у них было в карманах: значки, зажигалки, расчески, монеты, авторучки, записные книжки – и, наконец, Франческо снял свои часы и, бросив их в шляпу, торжественно вручил ее мне.

 

Они уехали с закатом солнца. Франческо и дядя Самат крепко обнялись и молча так, простояли очень долго. Рядом безутешно рыдал посольский работник.

 

Когда гости уехали, нам пришлось ждать, пока работники обкома собрали ковры и вместе с радио унесли в машину.

 

- Посуду будем забирать? - спросил один из них у своего начальника.

 

- Нет! - ответил начальник, складывая несколько неиспользованных салфеток в свой карман и, пряча свои глаза, прошел к машине.

 

Больше итальянцы к дяде Самату не приезжали.

 

Через месяц к нашей юрте приехала машина. Из нее вышел шофер.

 

- Зачем он приехал? – спросил я дядю.

 

- Не знаю, - ответил он и усмехнулся. – Может быть посуду забрать. А ты вот вчера тарелку разбил!

 

Шофер подошел к дяде, протянул ему маленькую коробку и сказал:

 

- На, мужик. Тебе сказали передать.

 

И уехал.

 

Мы открыли коробку и увидели в ней новенькую блестящую юбилейную медаль.

 

Пока я ее рассматривал, на мои руки упали несколько капель дождя. Я поднял голову, чтобы увидеть тучу, которая принесла этот неожиданный дождь, и увидел, что никакого дождя не было. Это слезы дяди Самата скатывались по его щекам и падали мне на руки. А он сам, вовсе не замечал их и смотрел куда – то вдаль, туда, куда я уходил искать край света…

 

4.

 

Недавно я посетил родные места моего детства. Дети дяди Самата тепло встретили меня и были рады моему приезду.

 

В один из дней я взял с собой муллу и посетил могилы своих предков.

 

Когда мулла прочитал молитвы и ушел, я еще раз обошел могилы родных и пришел к месту, где похоронили дядю Самата.

 

Я долго просидел там, вспоминая свое доброе детство и дядю, и прежде чем уйти, тихо спел его любимую итальянскую песню.