Наш Шанхай

Так образовался обширный район лепящихся

друг к другу мазанок, – этот район назвали «Шанхаем».

А. Фадеев «Молодая гвардия»

·

Шанхайнизация всей страны

Если вы подлетаете, подъезжаете или входите в какой-нибудь город, то первое, что  увидите, это так называемый частный сектор. Сегодня – это нередко высокие дома с не меньшими заборами, с бассейнами и другими заморскими причудами во дворах. А раньше это были «самостройки»: ветхие лачуги с клочком земли, с печным отоплением и отсутствием каких-либо коммунальных благ.

Нередко население таких «самостроек» превышало население самих городков, поэтому из-за многочисленности жителей называли эти временные поселения Шанхаем, и у известного одноимённого китайского города были тысячи «городов-побратимов» по всему бывшему Союзу.

Был такой Шанхай и в нашем небольшом  шахтёрском городке Казахстана.

Впервые я узнал об их существовании по всей стране в своих нередких поездках. Попутчики в поездах – самые общительные люди в мире. За несколько дней общения, а порой и часов в пути, они расскажут вам всё о своей жизни, прекрасно понимая, что вы вскоре расстанетесь и никогда больше не встретитесь. Так вот, едва я упоминал своим собеседникам – соседям по вагону о том, что та или иная история произошла в нашем Шанхае, как они тотчас рассказывали мне пару историй, которые произошли в Шанхаях их посёлков или городков, словно такие случаи могли быть только в таких поселениях.

Несколько таких историй навсегда остались в моей памяти.

О первых жителях нашего Шанхая

Шахтёрским наш городок стал позже, а до этого на его месте был сталинский лагерь, в котором, согласно нравам того времени, вместе с уголовниками всех мастей отсиживали срока «враги народа»: внешние и внутренние; троцкисты и кулаки; шпионы всех стран и народов; предатели и изменники; бандеровцы Украины и «лесные братья» Прибалтики; настоящие герои воины, имевшие статьи, как за воинские, так и другие прегрешения. Они и были тогда местным рабочим классом, бесплатно отрабатывающим свои грехи перед Родиной под руководством вольнонаёмных рабочих и инженеров.

Здесь и произошло известное восстание в Степлаге, о котором так много говорили Солженицын и его коллеги специалисты по антисоветской кухне, как о факте сопротивления власти. На самом деле, политические заключённые лагеря, прочувствовав грядущие изменения в стране, а некоторые послабления режима уже чувствовались, обратились с обращением к высшим органам власти о возможности пересмотра их дел. Узнав об этом, настоящие изменники Родины, понимая, что власть может положительно отнестись к этому обращению, от злости объединившись с уголовниками лагеря, организовали беспорядки в лагере.

После смерти Сталина, расстрела Берии и большой амнистии бывшие заключённые пополнили население городка, и поскольку жилплощади на всех просто катастрофически не хватало, они и стали первыми строителями нашего Шанхая.

Шанхай строился из самых простых подручных средств и материалов: камня, глины и дерева. Всё начиналось с того, что будущий житель столбил своё новое местожительство постройкой землянки, а затем принимался за строительство домика, в котором ему помогали члены семьи и родные, а позже многие нанимали для этой цели бригады некогда сосланных сюда чеченцев, которые в считанные дни возводили нехитрое жильё. Эти бригады существовали до семидесятых годов, когда, уже давно отстроив Шанхай, они в летнее время мотались по степи и строили по договору с местными районными властями кошары.

Неожиданная встреча Гришки Мельникова

Часть амнистированных из лагеря сразу поспешили вернуться в родные места или просто уехали, куда глаза глядят. Некоторые из амнистированных освобождались без права выезда из этих мест. Были, между прочим, и такие. В городе потом жили две-три известные фамилии, которые и институты окончили, и должности высокие имели, но  в отпуск многие годы выехать не могли. Вернее, семьи могли, а они нет.

Но многие остались здесь, справедливо полагая, что слишком ещё свежа память о них там, откуда они прибыли. И правильно делали.

Двадцать лет спустя некто Григорий Мельников, один из первых строителей Шанхая, как он любил поговаривать: «неповинно осуждённый в годы сталинизма», поехал в районный центр, чтобы купить себе сандалии. Туда же, в райцентр, отправилась молодая женщина из соседнего посёлка, приехавшая с Украины в гости, чтобы купить родным гостинцев. Она-то и признала в нём бандеровца, расстрелявшего всю её семью, тогда она одна осталась жива, благодаря матери, успевшей швырнуть её под кровать. Что и говорить, неисповедимы пути Господни! Мельникова арестовали через несколько дней при выезде из шахты и увезли с её территории прямо в каске со светильником. Через некоторое время узнали, что отправили его на Украину, состоялся суд, вынесен приговор. Он был расстрелян.

Вскоре по городу с весьма сомнительным контингентом поползли слухи, дескать, запахло «прежним режимом», и что в первую очередь вспомнят о тех, кто однажды был осужден «неповинно» как Григорий Мельников. И тогда по местному телевидению (другого телевидения и не было) объявили, что организуют передачу о суде над Мельниковым. В тот день весь городок словно вымер, все были у экранов телевизоров, а у кого их не было, собирались по соседям и родным. В телевизоре «сидел» прокурор города, рядом с ним стоял большой студийный катушечный магнитофон, на котором прокручивали звукозаписи допросов свидетелей на суде по делу Григория Мельникова, рассказывающих о его «подвигах» на родной стороне. Иногда голоса этих свидетелей смолкали, и прокурор смущённо склонялся к магнитофону, чтобы понять, что же случилось, потом откашливался и подавленно говорил: «Извините, товарищи, здесь свидетель плачет». Потом народ долго говорил об этом процессе, а все дружки Григория Мельникова, также «неповинно осужденные», ещё многие месяцы старались не появляться на улицах нашего городка.

Новые жители Шанхая

Время шло, жизнь продолжалась, и наш Шанхай заполняли всё новые и новые жители, а значит, появлялись пристройки. В начале 60-х годов ими были беглецы из деревень и колхозов, которым руководитель страны Н.С. Хрущёв, «кукурузный король», устроил жизнь похуже, чем во время войны. И они всеми правдами и неправдами добивались своих паспортов, без которых не могли покинуть свои родные места. Основным трамплином для таких беглецов явились отслужившие в армии ребята, которым после окончания службы выдавались документы на руки, и они были вольны в выборе места жительства и работы. Они и уезжали в новые города, устраивались на работу, приезжая в родные деревни в отпуска, выбирали себе невест и увозили их в «городскую жизнь», в такие вот Шанхаи. А следом за ними выезжали потихоньку их братья, сёстры и прочая родня.

Приезжали сюда по направлению молодые специалисты, окончившие институты, которые предпочитали шумным и беспокойным общежитиям ветхие домики в Шанхае. Нередко они быстро поднимались по служебной лестнице, но ещё продолжали жить там. И положенные им по штату служебные машины днём и ночью разъезжали по узким улицам в поисках своего начальства. Но когда их карьерный рост позволял им, наконец, благоустроиться, они без всяких прикрас могли говорить своим рабочим, в приёмные дни просившим улучшения жилищных проблем: «Что ты хочешь Вася? (Ваня, Саша, Степан и т.д.) Я и сам прожил в Шанхае десять лет, пока не перебрался в город на квартиру».

Будни Шанхая

Шанхай рос не по дням, а по часам. Местная власть никак не реагировала на эти вольные поселения, поскольку не вкладывала в строительство этих хибарок ни копейки. Единственной заботой властей стало вовремя делить эти поселения на улицы, для которых, кроме избитых для такого случая названий Малиновая да Садовая, находились и весьма престижные: улица Пушкина, например, или даже 26-ти Бакинских комиссаров, а то и вовсе с национальным колоритом – улица Амангельды Иманова.

Шанхай имел статус нелегальной стройки, но едва появлялась новая улочка, как к ней немедленно подводилось электричество и в дома новых жильцов совершенно бесплатно устанавливали счётчики. Несмотря на такую благотворительность, почти все жители Шанхая самым бессовестным образом воровали электричество, подсовывая под стекло счётчика кусочек киноплёнки, которая почему-то магическим образом останавливала движение его диска.

На пару таких улочек имелась водоколонка, носить откуда воду домой являлось святой обязанностью всех детей Шанхая. Летом колодцы таких колонок обрастали многочисленными ответвлениями из труб для полива своих земельных участков у дома, которые, в особенности последние строители Шанхая, отхватывали во всю меру своей жадности.

Но дома с такими большими участками особо ценились в прямом смысле слова. Ведь они в Шанхае свободно продавались и покупались, что было немыслимо в государственном секторе городка.

Шанхай разрастался и вскоре поглотил в себя большой больничный городок, построенный по решению властей на краю посёлка, как им казалось вдали от шума улиц и дорог. Здесь были все отделения от терапии до хирургии, обеспеченные тогда последними достижениями современной медицины, в которых работали молодые специалисты,  собранные со всех республик Союза. Особая благодать была женщинам-роженицам из Шанхая, которые без особого труда пешком успевали добираться до родильного отделения больницы и столь же успешно сбегали через недельку после родов домой, поскольку раньше рожениц держали в роддоме по две недели, не меньше. Только с задуманной тишиной было не всё благополучно, и рожать приходилось под бесконечный лай всех собак Шанхая. Вот в таких условиях и родился здесь будущий великий русский артист Олег Янковский.

Совсем рядом с больницей находился открытый летний кинотеатр, в котором был всего один вечерний сеанс. И больные нередко проводили время там, если на ночном дежурстве был не слишком строгий врач. Ещё более сердобольные медсёстры приносили сюда маленькую табуретку с металлическим ящиком полным шприцов. Они устанавливали табуретку где-нибудь в углу, и нарушители режима без лишнего шума спешно «сдавались» и возвращались на свои зрительские места, потирая ватой «ранения». Мы, дети, благополучно смотрели эти фильмы с близлежащего холма. Видимость была прекрасная, вот только звука никто не слышал. Но это было неважно. Все и без того знали наизусть просмотренные десятки раз фильмы «Чапаев», «Подвиг разведчика», «Весна на Заречной улице», и среди нас всегда находились ребята, с удовольствием озвучивающие сцены этих фильмов.

Магазинчик тёти Вали

А вот магазинчик в Шанхае построили «по просьбе трудящихся». Торговала в нём всем известная за долгие годы тётя Валя. Она неспешно открывала его по утрам, когда уже собиралась изрядная очередь, непременно переругиваясь со всеми. Это у неё называлась «утренняя разминка». Зато могла и пораньше закрыть, особенно, если по телевизору показывали что-нибудь интересное, благо в её доме был целый продовольственный склад. Может быть, кто-то думает, что ночные магазины к нам пришли откуда-то с Запада, так они ошибаются. Домашний магазин тёти Вали работал круглые сутки на радость местным алкашам, да и городским тоже. Бывало, женщины жаловались в милицию на такое антиобщественное явление, и те, было пару раз, прикрывали это дело, но потом выяснилось, что и в милиции работают люди и им тоже приходилось по ночам обращаться к тёте Вале. Тогда неугомонные женщины стали жаловаться на аморальную сущность Вали, особенно когда она, загуляв с очередным кавалером, распевала на весь Шанхай по ночам свои скабрезные частушки, вроде этих:

·

Я бывало в день давала

По четыре раза в день

А теперь мое «давало»

Получило бюллетень!

·

А когда на утро вроде бы напрочь глухие бабки начинали упрекать Валю, она лишь отсмеивалась и допевала им продолжение куплета, в котором, как выяснялось, она просто «раздавала семечки».

Весёлая была тётя Валя, единственным её недостатком было, что она терпеть не могла давать сдачу мелочью, а о том, чтобы она делала это у себя дома, не могло быть и речи! Со временем на эту «мелочь» она купила самый большой дом в городе по соседству с домами заведующего овощной базой и начальником автопарка. Современные бандиты, наверное, просто открутили бы ей голову потому, что её зубы во рту представляли собой цельный слиток золота, а на ушах висели выкупленные у какой-то ссыльной старухи фамильные серьги с такими бриллиантами, от которых не отказалась бы и сама императрица Екатерина. И много чего было у Вали, но только не было женского счастья. И потому с некоторой грустью и тоской, бросая мелочь в сторону уж слишком настойчивого покупателя, она, пожалуй, искренне говорила: «Не в деньгах счастье!».

Крыша дома твоего…

А рядом жили сплошь мужики – трудяги, которым было далеко до хором Вали. Наш Шанхай строился на небольшом холме, и поэтому даже днём, незнающий человек, засмотревшись в сторону, мог легко сбиться с дороги и оказаться на чьей-нибудь крыше дома, поскольку они были прямые, без всяких там стропил. Особенно не везло в этом загулявшим мужикам, возвращавшимся домой поздно ночью. Из-за темени в глазах или из-за того, что не горели пара ламп на столбах, они плутали, попадали на крыши и… падали оттуда к кому-нибудь во двор. Мужики тут же на радостях, что лежат, смиренно засыпали, и их выручал бесконечный лай собаки, который заставлял выходить хозяина,  и он выпроваживал случайного гостя за калитку в направлении дома.

А вообще эти крыши были очень удобны. С них соседи разговаривали друг с другом, детишки звали друзей погулять, парни договаривались с девушками о свидании, а возвращаясь с них, просто опускали любимых на руках с крыши дома во двор.

Разные были случаи с крышами-то. Например, первым на нашей улице купил машину Антоненко Степан, человек очень жадный, зажимистый. Люди, ясно, по-простецки поздравили его, а некоторые даже попросили прокатить, да где уж там! Он и детишек-то своих до машины не допускал, а чтобы руками всякие не трогали, так и собаку поближе к ней перевязал. Да уж непонятно, что с собакой-то случилось, только в одно прекрасное утро проснулся Степан, а машины-то нет! Схватился он за сердце и айда бегом в милицию, с телефонами тогда совсем плохо было. И пока шёл с милиционером до дому, два платка в слезах промочил, мол, за последние кровные, семью впроголодь державши, на честные трудовые машину купил. Зашли они во двор, милиционер ему и говорит: «А не вводите ли вы, гражданин Антоненко, следствие в заблуждение?». «Як, так?!» – удивился в ответ Степан. «А так, – отвечает ему товарищ следователь. – Вот вы везде смотрели, а куда бы машина могла пропасть?». «Да, як же так!? – ещё больше изумился Степан, нервно тикая глазами. – Да разве машина иголка, чтобы затеряться где? Ясно же! Украли!». «Украли, говоришь? А это что?», – сказал милиционер, указывая рукой на крышу дома Степана. И только тут Степан увидел там свою «ласточку» и хлопнулся наземь от удивления. Милиционер, конечно, сразу понял, что это проделки молодёжи, решившихся так наказать жадного Степана. Но, зная характер Степана, потребовал от него объяснительную записку за то, что тот «ввёл в заблуждение следствие», отвлекая тем самым органы от более важных дел.

Дело об уборной Михаила Воронова

Но самым жадным жителем Шанхая был Михаил Воронов по кличке Ворон. Бандит и убийца до войны, предатель и изменник во время неё, был страшен на вид и холоден в отношениях со всеми. С ним не общались не только бывшие его подельники, но и соратники по войне, пролившие много чужой крови и всякое повидавшие. У Воронова был самый высокий и плотный забор, о том, какой у него дом, куда не было ходу никому, никто и не знал. Но и этого ему было мало.

На каждой улочке в Шанхае были построены для известных нужд населения уборные. Так вот, желая иметь свою собственную такую, Михаил сделал дверцы уборной, находившейся как раз у его дома, запорными и повесил на них большой амбарный замок. Никакие увещевания не помогли, и со временем все жители улочки, не желая ссориться с Михаилом, пользовались уборными на соседних улочках нередко под насмешки их обитателей.

Но вот однажды ночью раздался страшный взрыв, так что вынесло стёкла окон на двух соседних улицах. Это взлетела на воздух, разбившаяся на щепки личная уборная Воронова, а «сокровища», хранившиеся в ней, наследили от улицы Клары Цеткин до улицы Пестеля. Одной милицией здесь не обошлось, и вскоре на место происшествия прибыл бывалый капитан госбезопасности. Он даже не осматривал место происшествия, не поздоровался с Михаилом, сел напротив него и, не глядя тому в глаза, сказал:

– Так, Воронов. Этим взрывом государству нанесён небольшой, но материальный ущерб, и придётся тебе, Воронов, за свой счёт восстанавливать уборную.

– А с чего это, гражданин начальник? – сказал побагровевший от гнева Воронов. – Вот ищите, кто это сделал, и пусть они и восстанавливают!

Но опера это вовсе не смутило.

– Это правильно ты говоришь, Воронов, что для тебя я гражданин начальник, – сказал он жёстко. – А кто это сделал,  мне и искать не надо, вот он передо мной этот урод сидит. Ты где, Воронов, работаешь, в шахте? Значит, доступ к взрывчатке имеешь! И где ты её прятал? В уборной? Что, нет!? А зачем ты её тогда на замок закрывал? Ну, если не ты, так может подельникам ключи от замка давал? Ну, будем правду говорить или уборную строить?

– Я, это, – запинаясь от страха, сказал Воронов. – Я построю, не сомневайтесь, гражданин начальник!

– И снова правильно говоришь, Воронов, – кивая головой, сказал опер. – Ты уж построй, и чтобы всё как положено по ГОСТу, а я проверю. А тех, кто это сделал, если найду, то скажу им, чтобы в следующий раз они эту уборную вместе с тобой, урод, взорвали, чтобы тебе замки неповадно было на государственные объекты вешать.

– Не будет замка, гражданин начальник, ей богу, не будет! – поспешил заверить его Воронов.

– Бога не марай! – сказал безбожный опер, встал и ушёл восвояси.   Неизвестно, приходил ли с проверкой опер к Воронову, только восстановил тот уборную за два дня и ещё неделю держал её двери настежь раскрытыми, чтобы соседи привыкли, что вход свободен.

Враги народа и Саша Белов

Они были разными эти враги советской власти. Вот семья Адамкус, он и она, бывшие радисты фашистких диверсионных групп, познакомились в лагере, поженились после амнистии и остались здесь жить. Их дети учились только на «отлично», первыми вступали в октябрята, пионеры, комсомол. Поступили учиться в самые лучшие университеты страны и, закончив их, уехали жить вглубь Сибири, подальше от своих «замаранных» биографиями родителей. А они так и остались в Шанхае и жили на удивление дружно всю жизнь и всегда и везде ходили только вместе, поражая всех окружающих «не нашей» культурой обращения с окружающими. На первомайских и ноябрьских демонстрациях их всегда можно было увидеть в толпе весело махающими своим знакомым красными флажками с прикреплёнными к ним разноцветными шарами.

Другие такие «бывшие» на парады хотя и не ходили, но старались вести жизнь тихую, незаметную, и люди как-то особо не поминали им прошлое. Только один Александр Белов, бывший сын полка, люто ненавидел их и в пьяном угаре (трезвым он никогда не был) грозился пострелять их всех «до кучи».

В 1946 году в Москве со своими старшими товарищами по службе он сидел в ресторане, где те что-то отмечали. На их беду в ресторане был один тыловой штабной полковник, который изрядно перебрав спиртного, решил при своей даме «показать кузькину мать» бывшим воякам. Делал он это на редкость мерзко, переходя все границы человеческой и офицерской чести. Но, несмотря на это, старшие друзья Саши Белова пытались дружески угомонить зарвавшегося офицера, памятуя, что место это не для служебных разборок. Однако полковник не угомонился, уговоры он понял как возможность для вседозволенности и даже поднял руку на лейтенанта, годившемуся ему в отцы. И это было последним жестом в его жизни. Прогремели три выстрела, и полковник был убит наповал из трофейного пистолета Саши Белова, о чём тот никогда потом не жалел. Под амнистию мальчишка не попал, отсидел от звонка до звонка и остался в этих краях вечным жителем Шанхая. Жизнь его не сложилась, поскольку, кроме войны да зоны, ничего он не видел, и понятия братства воинского да тюремного не очень пригодились ему в жизни. Белов работал сантехником в ЖКО и всё свободное время, да и на работе он беспробудно пил, пока не кончались деньги.

Однажды, когда их просто не было, он украл с прилавка у тёти Вали бутылку водки и неузнанный никем бросился бежать. На истошный вопль Вали сбежались мужики и во главе с ней бросились в погоню за наглецом. Они догнали его у самой дороги, разделяющий город от Шанхая. Видя, что его уже вот-вот догонят, Белов развернулся, рванул мокрую рубаху на груди и закричал:

– Я, вашу мать, за Родину, за Сталина кровь проливал! Что же вы меня как собаку гоните!?

И бросил бутылку, что есть силы об асфальт. Застыли от удивления мужики, знавшие и уважавшие Сашу Белова, и приникла к груди одного из них пытающаяся отдышаться тётя Валя.

– Ну, что будем делать? – спросили Валю мужики.

– А ну его, – махнула рукой Валя. – Сочтёмся.

В детстве мы не понимали, почему были «врагами народа» сосланные сюда чеченцы. И наивно полагали, что настоящими «врагами», являются не Мельниковы да Вороновы, а самые что ни есть немцы, которых было, наверное, пол-Шанхая. А повзрослев, с удивлением узнавали, что наши шанхайские немцы очень даже мирные люди, переселенцы с Поволжья. Дома в Шанхае, действительно, были похожи на лачуги и сараи, но внутри них каждая семья создавала свой уют в силу своего воспитания и культуры. Особо в этом отличались эти самые немцы, об их чистоплотности ходили легенды. Наши друзья, ребята-немцы, нередко жаловались, что их родители запросто могли наказать за небрежно убранную кровать и заедали замечаниями за дужки вёдер с водой, стоявшие на скамейке в прихожей, если они смотрели в разные стороны. Немцы были очень трудолюбивы, и большое внимание уделяли своим семьям.

Божий Промысел

Со временем многие из немцев и западных украинцев ушли в религию, и их было кому учить, ведь среди тех, кто сидел в лагере, было много пострадавших за веру. Церквей и мечетей тогда не было, и их больше привлекали идеи сектантов, и вскоре они бурным потоком наполнили секты адвентистов, баптистов, пятидесятников и свидетелей Иеговы. Все они в проповедях называли друг друга «духовно заблудшими и отпавшими», но мирно соседствовали и размножались в буквальном смысле слова, поскольку не признавали абортов. Со временем можно было увидеть, как в один день в роддоме рожали мать и дочь из верующей семьи, и все к этому как-то привыкли.

Эти секты стали настоящей находкой для тех, кто люто ненавидел советскую власть и воевал с ней, «не жалея живота своего». Они ловко проникали в них в виде смиренных агнцев и очень скоро пробивались в руководство, призывали беречь детей от «безбожной заразы» и от службы в армии, которую когда-то не смогли одолеть. Закрытость и фанатизм рядовых верующих и сект позволяли им скрывать своё прошлое, а спустя некоторое время они и вовсе причисляли свои прошлые отсидки как за «дела божьи».

И во многом в этом преуспевали. На соседней с нами улице жила маленькая, тихая, никогда не поднимающая голову, когда с ней здоровались, женщина по имени Мария. Никто не знал, от кого она родила себе дочь Оксану, тогда это было не редкость за нехваткой мужчин. Она, как могла, сама выбиралась из хватавших тогда для всех проблем, но очень скоро её приметили сектанты и после недолгих с ней бесед о земных недостатках и благ небесных, она стала вместе с дочерью ревностно посещать их собрания. Неизвестно, как могла Мария и её братья, и сёстры по вере допустить такое, только явилась однажды Оксана домой с пионерским галстуком на шее. И вцепились в этот галстук руки Марии и с помощью карающих рук божьих едва не отправили на тот свет Оксану, если бы не случайно заглянувшая в дом соседка.

Скандал был невероятный, но все эти страсти кипели среди взрослых, мы, дети, кем бы ни были наши родители в прошлом, и тогда жили своей детской жизнью.

Шанхайское счастливое детство

А детство наше было самым обыкновенным.

Девчонки играли в свои девчачьи игры, в основном с тряпичными куклами. Мы, ребята, в казаки-разбойники да в «войнушку» с самодельными пистолетами да ружьями. Иногда кое-кому из нас удавалось сдать достаточное количество старых вещей и костей старьёвщику, и тогда в наших руках были настоящие игрушечные пистолеты с пистонами, которые издавали якобы пистолетный треск, но пугали почему-то больше женщин и старух.

Но настоящей бедой для взрослых было, когда мальчики баловались карбидом. Карбид помещался в бутылку или в банку из-под тушёнки, туда плескалась вода, происходила реакция и, когда к бутылке или к банке подносили огонь, раздавался настоящий взрыв, здесь было не до шуток. Не счесть было перебитых и оторванных пальцев, тяжёлых ушибов и травм, выбитых глаз и покалеченных лиц, но всё равно такие игры считались почему-то проверкой мужества ребят, и время от времени они возвращались к ним. Особым шиком был «запуск» пятилитровой металлической банки из-под повидла. Такая банка почему-то была более безопасной для ребят. Она неизменно взлетала высоко в воздух и по известной лишь ей траектории падала на соседнюю улицу, справа или слева, очень часто обязательно кому-нибудь на голову из-за многочисленности Шанхая. Хорошо, если этот «небесный» объект падал на какую-нибудь старушку или женщину, а если на не очень старого мужчину, то после короткой погони могло и попасть «ракетчикам» неслабо.

Когда ещё ни у кого не было телевизоров, а были только библиотеки и кинотеатры, то единственным развлечением детворы были фильмоскопы, это такие кинопроекторы, через которые смотрели диафильмы, плёнки со сказками, вроде нынешних компьютерных слайдов. Такой фильмоскоп был на нашей улице у семьи Стороженко, и мы, особенно зимой, напрашивались на просмотр фильмоскопа у их детей. И очень часто, два или три раза в месяц, их родители разрешали нам это. В доме Стороженко был длинный коридор, мама, тётя Даша, убирала с него паласы, и мы, как есть в валенках и коньках, человек двадцать ложились на пол и смотрели эти чудесные сказки. Два стула устанавливались друг на дружку, сверху ставился фильмоскоп, его луч направлялся поверх двери побелённого коридора, который и служил нам экраном. Мальчишки и девочки постарше «крутили» нам кино и читали тексты под картинками. Детишки помладше слёзно просили попридержать картинки, и из-за этих нытиков плёнка нередко перегревалась, горела и рвалась. Но всё равно все были очень довольны и неохотно уходили на улицу после таких «киносеансов», оставляя за собой в коридоре лужи воды от растаявшего льда и снега. Очень трудно было понять, как это Стороженко терпели неудобства от такой массы детей. Но, может быть, именно поэтому ещё многие годы мы всегда вспоминали о них, как об очень добрых людях нашей улицы.

Очень многие ребята увлекались чтением. Хорошие книги ходили из рук в руки и буквально зачитывались до дыр. Позже это увлечение оставалось и у взрослых, и в каждой семье имелась маломальская библиотека с любимыми книгами. О хороших больших семейных библиотеках ходили легенды, и все просто завидовали им.

Из других семейных увлечений можно было отметить содержание рыбок и голубей. Пожалуй, в каждой семье были трёхлитровые банки с рыбками с парой белых камней на дне, придавливающих несколько плоских или лохматых вьющихся растений. В них сновали туда-сюда несколько гупяшек или пара меченосцев, а по растениям важно ползали улитки. Очень часто из-за того, что дети забывали менять воду или по другим причинам, они издыхали, но это было не страшно. Каждое воскресение на местном базаре выстраивался целый ряд делающих бизнес на продаже этих рыбок. Мы, дети, каждый раз посещали их, ведь кроме упомянутых простых рыбок, которые были у нас, там продавались и весьма экзотические рыбки с огромными глазами и немыслимо красивыми хвостами. Но чтобы содержать таких рыбок, нужны были настоящие большие аквариумы с подсветкой и приспособлениями для подачи кислорода, что могли позволить себе только взрослые любители. И таких любителей было немало, их аквариумы были настоящими украшениями домов.

Любителей держать голубей было намного меньше. Во-первых, для этого нужно было найти им место для пристройки, что в условиях нашего Шанхая было очень сложно. Во-вторых, это было уже более дорогое удовольствие. Всё начиналось вроде бы с простых голубей, но потом уже каждому хотелось иметь хотя бы пару породистых и редких видов, а это требовало денег, соответствующего ухода и, конечно, времени для их дрессировки,  для того, чтобы их голуби умели нечто большее, чем у других. Очень часто такие дрессировки заканчивались плачевно, голуби взмывали в воздух и… улетали к своим прежним хозяевам.

Нередко домашними любимцами, кроме кошек и собак, были всевозможные суслики, хомячки, ежи и черепашки.

Настоящий праздник детства был во время летних школьных каникулах. Это были бесконечные игры и масса «культурных» мероприятий. Целыми днями мы играли в казаков-разбойников, прятки, жмурки, в ножички, лапту, салки, асыки, всевозможные догонялки и футбол.

А ещё ходили в походы. Каждый из нас брал пару кусочков хлеба, присыпанные сахаром, а ещё в лучшем случае, намазанные вареньем, пол-литра воды и толпой отправлялись далеко в степь, пока хватало сил. Когда сил уже не было, делали привал, съедали хлеб и выпивали воду и, едва передвигая ноги, возвращались домой.

Иногда мы целыми днями пропадали в бассейне, который находился в городском парке. Денег на это ни у кого не было, но у каждой ребячьей команды был свой тайный лаз под высоким деревянным забором бассейна, куда мы пробирались, царапая коленки и руки. Возвращались оттуда мы поздно вечером с лягушачьей кожей от холодной воды и чёрной от загара.

Экономили мы деньги и на походах в кино. Вместо билетов мы покупали сладости, приходили к деревянному летнему клубу и смотрели фильмы в специально проделанные в досках дыры. Поскольку это было утомительно, смотрели по очереди только те ребята, которые затем могли хорошо пересказать, и всем было интересно. Особенно было смешно, когда  пересказывали «взрослые» фильмы, хотя ничего в них такого особого не было.

Школы в Шанхае не было, и все мы ходили учиться в город. Учились, как все. Тогда не было элитных школ и классов. Были просто те, кто учился хорошо или плохо. Тех, кто учился плохо, могли оставить на второй год в том же классе или в лучшем случае оставляли «на осень», вместо летних каникул такие ученики ходили почти каждый день на занятия до самой осени. Неуспевающих детей часто посещали классные руководители на дому, и вместо того, чтобы получать нагоняй от родителей раз в два месяца после родительского собрания, эти ребята знакомились с отцовским ремнём гораздо чаще из-за настойчивых «классных».

Нам, ребятам из Шанхая, в этом отношении везло, так как на каждой улице жили две-три бездомные собаки, которых подкармливали все, и братья меньшие верно отслуживали свой хлеб, не пропуская посторонних. И после того, когда они покусали пару учителей, те наотрез отказались ходить по домам неуспевающих учеников Шанхая.

Но была в одной из городских школ очень строгая учительница математики Вера Александровна, по прозвищу «Бутылка», (никто уж и не помнил, за что так её однажды прозвали) так её боялись не только ученики, но и все собаки Шанхая. Мы очень сочувствовали тем ребятам, у которых она была «классной», предлагали украсть у неё тапочки и избить ими всех собак, чтобы они озлобились на неё. Но, наблюдая за тем, как при виде Бутылки собаки, поджав хвосты, давали дёру, понимали, что тапочками тут не поможешь. Так, до самого скончания Шанхая Бутылка и почтальонка тётя Даша были единственными людьми, которые беспрепятственно могли пройтись по всему Шанхаю.

Дети Шанхая жили очень дружно: русские и казахи, украинцы и татары, немцы и чеченцы, рыжие и чёрные, двоечники и отличники, дети предателей и героев войны, дети начальников и дети рабочих, баптисты и пионеры, весёлые и беззаботные – считали своё детство, действительно, счастливым.

По воскресным дням Шанхай пустел. Весь народ после обеда наряжался и выходил гулять семьями в городской парк. Повсюду, на простых одеялах, устраивались праздничные столы и, конечно же, звучала музыка. Прибалтийские девушки чудно перебирали пальцами клавиши аккордеонов, узбеки и азербайджанцы били в свои бубны, татары не жалели свои тальянки, казахи домбры, а украинцы «спивали» свои мелодичные и лиричные песни. Так дети их учились родному языку и обычаям. И уже вечером молодёжь этого вавилонского городка встречалась вместе на танцевальной площадке. Да, когда мы подросли, то стали ходить в город на танцы. Там знакомились с городскими девушками, а городские парни – с нашими девушками. Влюблялись, женились, и кто-то переезжал жить в город, а кто-то – к нам в Шанхай.

Корейко из Шанхая

Все жили одинаково, ну разве что, кто чуть  получше, а кто-то – похуже. Бедствовали только те, кто сам себя на это обрёк, иной через пьянство, иной просто тунеядствовал. Были и такие, кто хотел разбогатеть.

Жил у нас в Шанхае известный фотограф Эдуард. Однажды, как нам рассказал знакомый мальчишка, он с сыном фотографа опустился в погреб за картошкой, и сам лично видел трёхлитровую банку, набитую связками бумажных денег, причём крупными купюрами. Все знали, что Эдуард – мужик зажиточный. Кроме своей основной работы, он неплохо подрабатывал на свадьбах и именинах, юбилеях и похоронах, в общем, было на чём наживаться. Но мало кто знал, что основной заработок Эдуарда был совсем не в этих мероприятиях.

Раз в месяц, совмещая выходные и санитарные дни, он со своим учеником-напарником приходил на вокзал и садился на утренний поезд. Билетов они не покупали, совали по червонцу бригадиру проводников, сопровождающему рейс милиционеру, и принимались за работу. Быстро и умело, словно карточные шулеры, они разбрасывали на столики перед пассажирами свою левую продукцию – раскрашенные фотографии Сталина, иконы Богородицы, календари с указанием христианских праздников, зарубежных рок-групп и всяких там известных по тем временам личностей. Затем они пробегали по вагону назад, забирая свои карточки и собирая деньги с тех, кто покупал их. При этом они ловко разыгрывали из себя глухонемых, хотя желание поторговаться не на пальцах просто читалось в их глазах. Основной заработок от этих набегов ожидал их в тамбурах, где они подсовывали курящим мужчинам игральные карты с изображением обнажённых женщин.

Словом, бизнес процветал. Эдуард, конечно, понимал, что он не сможет здесь, в этом городе, пожинать плоды своего бизнеса и поэтому, чтобы спокойно дожить до старости, решил потихоньку съехать из города и купить себе домик с бассейном в тёплых краях, где его никто не знает. Он даже съездил в краткосрочный отпуск к якобы смертельно больной тёте, которая ему хочет что-то завещать. Но, увы, не повезло Эдуарду, его болтливая жена Зина похвасталась подругам, какую жизнь себе и ей уготовил её Эдуард. И ровно за месяц до предполагаемого отъезда в дом Эдуарда нагрянул с обыском  начальник милиции города с заместителем. Говорят то, что он увидел в подпольной лаборатории Эдуарда, возмутило его до глубины души, и век бы тому воли не видать, но вместо того, чтобы потрясти своим открытием общество, начальник решил «потрясти» самого Эдуарда, и небезуспешно. Эдуарда даже не арестовали, и он продолжил свою карьеру скромного фотографа. А начальник милиции, «наживший» за свою карьеру погоны подполковника и двухкомнатную квартиру, купил через полгода хороший дом рядом с домами заведующего овощной базой, начальника автопарка и тёти Вали, записав его на имя своего престарелого тестя пенсионера – шахтёра.

Простые судьбы из непростой жизни

Но настоящие герои нашего Шанхая были людьми очень скромными и непривередливыми. Все молодожёны города и Шанхая знали, если их свадьбу обслуживала лучшая повариха единственного ресторана города тётя Клара, то успех свадьбы обеспечен. Никто не понимал, как можно так вкусно и аппетитно приготовить еду на такое количество людей, были случаи, свадьбы переносили на поздний срок, когда узнавали: тётя Клара занята. Местные парни даже посмеивались, зачем жениться, всё равно никто на этом белом свете лучше тёти Клары не готовит.

У Клары была тяжёлая судьба. Не вернулся с войны отец, рано ушла из жизни мать. Оставшись сиротой, она  начала работать уборщицей, затем посудомойкой в столовой. Когда уже работала поваром, казалось, судьба улыбнулась ей, она вышла замуж за парня из чувашской деревни, приехавшего в наш город из армии. Увы, судьба есть судьба и, когда оставалось два месяца до рождения шестого ребёнка, упавшая кровля забоя унесла жизнь мужа Клары. Но жизнь уже научила Клару не склоняться перед ударами судьбы, и она достойно прожила её и вырастила прекрасных детей, за которыми, конечно, присматривали всем миром, тогда все люди так жили.

Став взрослыми, мы также просили Клару обслуживать наши свадьбы и, когда они благополучно заканчивались, тамада неизменно объявлял: «А вот и настоящая хозяйка нашего прекрасного застолья!» И он выводил в зал маленькую сухонькую тётю Клару, и она скромно кланялась гостям, которые всегда встречали её бурными аплодисментами, словно это была известная актриса.

Потом у Клары неожиданно в Германии нашлась престарелая тётя, и та стала уговаривать её переехать к ней. В стране тогда стало трудно жить, и Клара на уговоры этой тёти и своих детей согласилась. Вскоре они уехали. Говорят, что в маленьком немецком городе Клара произвела целую революцию. У немцев, как известно, не принято ходить просто так в гости, но бывают, конечно, и исключения. Однажды один из соседей Клары, известный в городе гурман, случайно оказался в гостях у её семьи и был просто потрясён всем тем, чем его угостили. Вскоре слух о необычной кулинарке разошёлся по всему городу, и в дом Клары старались попасть всеми правдами и неправдами. Бывало, прибывшим жителям, интересующимися лучшими ресторанами и кафе города, частенько говорили, что, если они хотят испытать райское наслаждение от кухни, нужно непременно попасть в гости к «фрау Кларе». Так Клара стала там такой же знаменитостью, как и в нашем Шанхае.

В своей семье Клара была единственной чистокровной немкой. Среди её невесток и зятьёв были корейцы, узбеки, татары, украинцы, мордовцы. Все они нашли себе работу, очень скоро выучили немецкий язык, и только Клара не знала ни слова из языка своей новой и, можно сказать, исторической родины. Детей это смущало, и они уговаривали её:  «Мама, неужели так трудно выучить пару слов «здравствуйте» и «до свидания»?!», – «Не буду я их фашистский язык учить!» – отвечала им Клара и очень скучала по родным местам.

Наконец она уговорила детей отвезти её на родину, чтобы побывать в местах юности, посетить могилы матери и мужа. Шанхай наш к тому времени уже снесли, и все мы стали жителями города. Клара с детьми посетили кладбище и потом устроили поминальный обед в том самом ресторане, в котором она когда-то работала, куда пригласили всех соседей и друзей детства. После обеда все: Клара, её дети и гости – от ресторана, что был недалеко от Шанхая, прогулялись пешком туда, где прошло их детство, юность и просто вся жизнь.

Все разбрелись к руинам своих бывших домов, в их воспоминаниях улица вновь наполнялась удивительными историями о тех временах, когда все жили тут в тесноте и очень скромно, люди разных национальностей, но говорившие на одном языке, в ладу между собой и соседями.

Таким мы и запомнили наш Шанхай.