Будьте милосердны

Свидетельств о жизни св. праведника о. Иоанна Кронштадтского великое множество. Разбросанные то тут, то там, в разных, в том числе повременных, изданиях, они, конечно, требовали бы некоей систематизации, между тем, все они не поддаются учёту. В 1998 г. издательство «Отчий дом» и Успенское подворье Оптиной пустыни в С-Петербурге выпустили сборник «Святой праведный Иоанн Кронштадский в воспоминаниях самовидцев» (сост. А. Н. Стрижев),  который, как указано составителем, «включает лучшие образцы мемуаров о великом пастыре». Т. е. наиболее интересные, вероятно, так сказать, остропредметные.
А сколько таковых, незатейливых, унесенных в сердцах в вечность, не известных никому, кроме Бога. Но каждое из них драгоценно, потому,  находя всякий раз нечто новое, хочется донести еще одно лишнее свидетельство до современного читателя. Так в последнем, декабрьском номере журнала «Кормчий» за 1914 г. помещен небольшой рассказ одного из «самовидцев» отца Иоанна, испытавшего на себе таинственную благодать Божию, преподанную чрез святого пастыря. Это краткий сюжет, повествующий, как из существа безликого сделался человек, созданный по образу Господню и устремившийся к Творцу, а чудо сие сотворило то безмерное милосердие, которым одарен был светлый батюшка Иоанн. В «Дневнике» своём он многократно говорил о любви. «Ничто так не свойственно истинному христианину, как милость или милосердие к ближнему. Почему? Потому что христианская вера и Церковь непрестанно возвещают нам о безконечном милосердии Господа Бога к своим людям, которое, непрестанно являясь во всем мiре, открылось наипаче в ниспослании на землю Богом Отцом Сына Его единородного для  спасения мiра от погибели; — и в основании на земле Церкви Христовой, или общества спасаемых. Но если Господь Бог наш столько милосерд и вообще ко всем людям, то и мы должны быть милосердны друг ко другу. Сам Господь убеждает нас  быть милосердными к ближним, именно милосердием Божиим к нам. “Будьте милосердии, — говорит Он, — якоже Отец ваш небесный милосерд есть” (Лк. 6, 36)». Итак, слово рассказчику.

.
Сергей Горбунов
.
Праведник

.

(быль)
.
Этот праведник, — указывая на портрет о. Иоанна Кронштадтского, проговорил Валентин Михайлович, — не только остановил меня от смертного греха самоубийства и дал средства начать новую жизнь, но и сделал истинным христианином.
Валентин Михайлович — бухгалтер большой чайной фирмы в Нижнем, сорокалетний красавец, с большой, полуседой шевелюрой, обвел нас взглядом своих лучистых голубых глаз, и продолжал:
— Пусть скептики отнесутся отрицательно к моему рассказу, но уверяю честным словом, что во всем, что передам я вам, нет и тени вымысла и лжи.
Он, как бы собираясь с мыслями, немного помолчал, потом, откинувшись на спинку кресла и плотно закрыв глаза, продолжил:
— 95-й год был как-то особенно тяжел для меня. Начать с того, что почти  в одну неделю умерло от скарлатины двое детей. Я служил тогда в транспортной конторе, получал небольшое жалованье, что-то около 40 руб. Благодаря разумной экономии моей жены, мы не нуждались и, как говорится, жили не хуже людей. Смерть детей и сопряженные с ней расходы, конечно, самым гибельным образом отразились на нашем бюджете и в течение почти трех месяцев мы едва, едва сводили концы с концами.
Тяжелый вздох вырвался из груди Валентина Михайловича. Низко опустив голову на грудь, как бы подавленный тяжестью воспоминаний, с минуту помолчав, он продолжал: — Все перезаложив, занимали у всех и вся, где только было можно. В конторе было взято жалованье за два месяца вперед; все, конечно, знали об этом, но мы не теряли бодрости и верили в лучшее будущее, хотя в настоящем жилось страшно тяжело. И вот в один из хмурых февральских дней мой патрон поручил мне отвезти в банк на свой личный текущий счет 350 р. Он поручал мне это делать не раз и суммами в несколько раз превышающими эту, и, конечно, я всегда блестяще справлялся с этой нетрудной обязанностью. Но тут уж я не знаю, что случилось, но только по приезде в банк, как я не искал по карманам, пакета с деньгами не было. Убитый горем и рассеянный, я мог легко потерять и сам, но могли, конечно, и злые люди воспользоваться моим состоянием — одним словом, как бы то ни было, факт потери денег был налицо и с ним приходилось считаться. Можете себе представить, что перечувствовал я, идя из банка домой. Все, решительно все, знали мое тяжелое материальное положение и, конечно, только один из ста поверил бы мне, что я не присвоил эти несчастные деньги, а действительно потерял. В самом лучшем случае, на что я мог надеяться — это увольнение, т. е., говоря другими словами, лишение последнего куска хлеба и постоянное подозрение. В этот вечер я был близок к самоубийству.
— Не падай духом, Валя, — говорила мне жена, — я сама завтра пойду к директору и объясню все.
Как я ожидал — так и случилось. Взыскивать денег с меня не стали, но, конечно, сейчас же уволили. Знакомые при встречах перестали узнавать меня и жену, и потянулись дни, полные тоски и уныния. Квартира сменилась комнатой, комната — подвалом. Я никогда не был религиозным, а в это ужасное время и вовсе забыл о существовании Бога. Я удивлялся, глядя на жену. Каждый день бегала она по ранним обедням и чудотворным иконам, а дома, чуть не по всем ночам, выстаивала перед образами.  «Такое ли теперь дело, чтобы заниматься глупостями», думал я, глядя на нее. В моем мозгу укрепилось сознание необходимости самоубийства, как единственного и вполне естественного выхода из создавшегося положения.
Помню хмурый,  жуткий декабрьский вечер. Маленькая кухонная керосиновая лампочка тускло освещала сырые стены нашего подвала. Жена была у всенощной. Я в тяжкой думе сидел у стола. Жаль было молодой жизни, жаль жены, но выхода не было, надо было решаться на роковой шаг.
— Валя, — бомбой влетая в комнату, воскликнула жена, — у соседей о. Иоанн! Вызвали  к больному! Идем скорей!
— Какой о. Иоанн? Куда? Зачем? — Ничего не понимая спросил я ее.
— Ах! Боже мой! Кронштадтский! Идем живей!
Чтобы сделать ей удовольствие, а главное немного рассеяться, я оделся и мы пошли.
Несмотря на поздний вечер, у крыльца больного домовладельца толпилось человек двадцать. Мы без труда вошли на лестницу и стали ждать. Прошло минут двадцать. Я уже раза два порывался уйти, но удерживала жена, а главное — желание взглянуть на такого популярного человека. Вдруг дверь распахнулась и на лестницу, вместе с управляющим, вышел о. Иоанн. Одной рукой он запахивал рясу, а другой опускал в карман большой пакет. Жена, истерически взвизгнув, бросилась к нему. Он, благословив, ласково погладил ее по голове. В это время управляющий близко наклонился к о. Иоанну, что-то шептал ему на ухо, очевидно, про нас. О. Иоанн остановился на ступеньках, тихо покачивая головой, потом, переводя взор на меня, сказал:
— Приезжай-ка завтра, барин, ко мне.
Теплая рука легла на мое темя, а я, как зачарованный, не мог отвести взора от чистых, словно детских глаз.
— А это вот тебе, — сказал  о. Иоанн, передавая пакет, который он только что прятал, рыдавшей у его ног жене.
— Батюшка, — в неподдельном ужасе воскликнул управляющий, — что вы делаете!? Ведь тут пятьсот рублей!
О. Иоанн ничего на это не сказал и стал быстро спускаться к ожидавшей внизу карете.
Когда я очнулся, то увидал, что мы с женой, плача, топчемся на опустевшем дворе и если бы не толстый пакет  в ее руках, то все было бы похоже на сон.
—
Валентин Михайлович молчал, молчали и мы.
— Прошло уже почти 18 лет, но я без трепета не могу вспомнить этой ночи.
На другой день я был в Кронштадте и, проведя у батюшки около недели, уехал искренно верующим христианином. В скором же времени я получил это место здесь, в Нижнем. Когда я был на похоронах его, то плакал так, как не плакал у гроба родителей.
— Вот, друзья мои,  каков был этот праведник, — закончил Валентин Михайлович, устремив долгий, грустный взгляд на висевший перед ним портрет.