Поле на вечерней заре

60 лет назад, 2 марта 1954 года, ЦК КПСС принял постановление «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране, об освоении целинных и залежных земель».
.

Всего восемь лет минуло после окончания  Великой Отечественной войны. Страна залечивала раны, быстро развивалась, росло население, но всё острее ощущалась нехватка хлеба, поэтому и  решено было ввести в оборот новые пахотные земли.
Уже пятого марта в Акмолинске, которому было суждено стать  Целиноградом, а спустя полвека и великолепной столицей Казахстана Астаной, так же, как на многих узловых станциях и разъездах Казахстана, Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока уже встречали эшелоны первоцелинников. Только в первые годы на новые земли со всех концов Советского Союза прибыло более миллиона добровольцев, молодых и уже пожилых, опытных, среди которых было немало и фронтовиков. Названия многих совхозов сами говорят о всенародном участии в освоении целины "Московский", "Ленинградский", "Киевский", "Минский", "Харьковский"... Целина стала олицетворением подлинной интернациональной дружбы и взаимопомощи. Новосёлам, говорившим чуть ли не на ста языках, совместно со старожилами древних первозданных степей, в немыслимо трудных условиях предстояло не только распахать и засеять огромные пространства, но и  приспособиться к местным особенностям, создать, в итоге, новую научную систему земледелия, изобрести новые машины и орудия, чтобы остановить пыльные бури, вывести и внедрить новые засухоустойчивые сорта зерновых  культур. Целина не просто сообщила устойчивость хлебной и животноводческой базе – она  дала толчок индустриализации и электрификации сельского  хозяйства всей страны.
Ныне, оглядываясь в прошлое, многие склонны видеть в освоении целины лишь вредные тенденции и, прежде всего, лишение центральной части России  огромных материальных ресурсов. Ошибки были многие и серьёзные, но всё же мы не можем беспощадно перечёркивать страницы истории, когда проявились лучшие черты наших братских народов, в первую очередь – России, Казахстана, Белоруссии, Украины. Там, в героическом прошлом, залог возможностей и силы нашего братского единства.
.

* * *

.
Трудно описать чувства, переполнявшие меня двадцать лет назад в связи с переездом из Казахстана в Россию. Не оставляли горечь, вина перед теми, кому, по сути, посвятила три десятилетия – перед  целинниками, героями моих очерков, повестей, романов: казалось, что вся та жизнь разом канула в прошлое, неужели всё было зря?
Постепенно приходила в себя, увлеклась новой темой, казалось бы, отстоящей от злободневности на несколько веков – жизнью  княгини Е.Р. Дашковой, чья бывшая усадьба Троицкое находится рядом с городом Кремёнки, где поначалу обосновались мы с мужем.
Нет-нет, и приходили весточки из моего прошлого: то некий заботливый папаша разыщет через интернет и попросит прислать для своих детей книжку, которой сам зачитывался в детстве, то школьница пришлёт письмо, сетуя, что на экзаменах будет вопрос по книжке "Три волшебных билета", а в их школьной библиотеке таковой не имеется. (Министерство просвещения Казахстана включило мои детские книги в школьные программы).
Вдруг растрогает до слёз статья на сайте Казахской государственной детской библиотеки имени Сапаргали Бегалина. Господи, значит, помнят, значит, любят?
А не так давно получаю письмо от учительницы литературы Петровской средней школы Тайиншинского района Зинаиды Тагировны Вдовиной:
.
"Здравствуйте, уважаемая Галина Васильевна!
Высылаю Вам видеоурок, который мы проводили на районном семинаре в нашей школе. Это был открытый урок, и мы решили показать на нём всё, что связано с Вашим творчеством.
На семинаре присутствовали около 40 учителей – филологов  района. С изучения Вашего творчества мы открыли новую страницу в рубрике "Русские писатели Казахстана". Конечно, в учебнике литературы для 11 класса есть небольшой материал, но его недостаточно. После семинара было решено проводить показательные уроки на районных семинарах по данной теме. Таким образом, мой любимый 11 класс, Вы и я явились первооткрывателями.
Хочу выразить благодарность работникам Протвинской городской библиотеки за помощь в подготовке урока. Всё, что есть у них на сайте о Вас, мы изучили.
С уважением Зинаида Тагировна и учащиеся 11 класса».
.
Какие умные талантливые дети! Они находили в моих книгах даже то, что я сама только вместе с ними осознала, например, "Образ казахской степи". Поставили небольшую инсценировку по "Княгине северной весны", написанной уже здесь, в России, и на празднике фольклора моя "княгиня Дашкова" вдруг запела по-казахски! Но, самое главное, благодаря Зинаиде Тагировне и её ученикам, вдруг оказались совсем рядом мои герои, вновь пережила я их светлые и трагические судьбы.
«Я к вам вернусь» – так называется одна из моих книг. Так назвала и Зинаида Тагировна тему своего урока, не подозревая, что этим действительно побудит меня вернуться туда, где прошла большая и плодотворная часть моей жизни. Всё началось полвека назад, когда главный редактор алма-атинского журнала «Простор» Иван Петрович Шухов поручил мне съездить в Шортандинский научно-исследовательский институт зернового хозяйства, расположенный близ Целинограда, ныне Астаны. То знойное лето 1963 года полнилось тревожными слухами: «Целину понесло. Погубили землю…». На огромных распаханных пространствах из-за нарушения экологического баланса и безграмотных рекомендаций академика Т. Д. Лысенко бушевали чёрные бури, слизывая плодородную землю до материнской породы.
Ректор Зернового института академик Александр Иванович Бараев и его сподвижники, среди которых было немало учёных-вавиловцев, оказавшихся в Казахстане задолго до освоения целины не по своей воле и успевших изучить особенности этих земель, предложили спасительную для целины систему земледелия.
–  Поезжайте, разберитесь, –  напутствовал меня Шухов, –  каким образом нынче, когда повсеместно хлеба́ на целине выжжены дотла, шартандинцы готовятся собрать хороший урожай.
Пожалуй, это было самое трудное задание в моей жизни. Прожив в Институте более месяца, и усвоив азы новой почвозащитной системы, я, по возможности, попыталась передать напряжённую обстановку того времени. Очерк «Наука. Засуха. Урожай» Шухову понравился, он уже подписал его в печать, когда в коридоре редакции встретилась мне писательница, муж которой был человеком осведомлённым.
–  По Бараеву там, –  она подняла палец, –  готовятся оргвыводы. Зря он попёр против Лысенко, и вы напрасно ввязались в это дело. Подведёте и себя, и Шухова.
Конечно же, я немедля помчалась к Ивану Петровичу.
–  Ха! – удивился он. – Уж не трусите ли вы, Галина Васильевна? Ни на кого не будем оглядываться. Надо будет – повоюем.
Прошло девять лет… Остался в прошлом Т.Д.Лысенко. Учёные-целинники разработали небывалую в отечественной практике систему земледелия, сконструировали орудия, которые стали широко применяться при обработке почвы не только на Казахстанской целине, но всюду в стране, где была опасность чёрных бурь.
–  Раз уж взялись, –  сказал мне после первого очерка Шухов, –  придётся продолжать. Так что впрягайтесь в эту тему…
И я «впряглась». Весна, осень – обязательно командировка на целину. Каждая из них оставила след не только в виде очерков в журнале, слившихся в своеобразный «целинный дневник»… Образы, судьбы встреченных людей легли в основу моих как «детских», так и «взрослых» книг.
.
…Передо мной открылось поле
По обе стороны дороги…
.
Сентябрь 1972 года.  Я в кабинете одного из соратников Бараева, заместителя директора Павлодарской опытной станции Георгия Григорьевича Берестовского. Заканчивается срок очередной командировки. Как всегда, узнала много нового, а на прощание Георгию Григорьевичу захотелось почитать мне стихи своего отца, потомственного хлебороба. Стихи были написаны по-украински, но я всё понимала и мысленно тут же переводила:
.
Густа пшеница, гнётся колос
Под дивной тяжестью зерна…
.
Берестовские переехали на Иртыш с Полтавщины ещё в 1908 году и успели сродниться с этими местами, приноровиться к ним.
–  Как он нас поносил, когда мы варварски целину стали корёжить: «Що ж вы робите, бисовы диты, вы ж усю землю знищите…». Что он предсказывал, то и вышло. Нашу Павлодарщину называли «эпицентром чёрных бурь». С трудом выбирались мы из беды. Нынче по всей области урожай хороший. Перед вашим приездом был я в колхозе «Кызыл-Тан» Щербактинского района. После распашки там за пять лет так с полей почву сдуло, что корням пшеницы негде было и зацепиться. Теперь, благодаря правильной обработке, посевам трав – по двадцать центнеров зерна с гектара собирают, а одно поле… –  тут на лице Георгия Григорьевича вновь появилось то вдохновенное выражение, с каким он читал стихи своего отца. – Представляете, огромный массив, шестьсот гектаров, и с каждого не меньше чем по тридцать возьмут. Фантастика…
–  Георгий Григорьевич… Почему вы мне это поле не показали?
–  Далековато, да мы с вами и так основательно поработали.
–  Но может быть… У меня самолёт только завтра…
–  Простите, не удастся, –  развёл он руками. – Вот-вот армавирцы подъедут. Теперь их там, на Кубани, чёрные бури припекли.
Распрощавшись с Берестовским, я неожиданно для себя самой очутилась на автовокзале.
–  Билеты на Щербакты вчера все проданы, –  равнодушно сообщила кассир.
–  Но мне очень нужно…
–  Всем нужно, дамочка…
Пришлось идти на железнодорожный вокзал, благо, он в Павлодаре рядом с автобусным. Поезд в нужном направлении проходил в 12.20. Купила несколько газет:
«Сейчас в наиболее перспективных земледельческих районах Советского Союза идёт энергичная борьба за каждый колос», –  «Франкфуртер Алгемайне», западногерманская газета; и английская «Таймс» о том же, и американская «Вашингтон пост» –  там, судя по международному обозрению, пристально следили за битвой, развернувшейся на наших хлебных полях.
По небу неслись чёрные тучи, набухшие дождем, возможно, и снегом; на путях стоял состав с тёсом, так воробьи, как зимой под застрехи крыш, прятались меж торчащими досками; по перрону шествовал аксакал в овчинном тулупе до пят, снисходительно поглядывая на девчонок в босоножках, приплясывавших на ледяном ветру.
Наконец подошёл наш состав, и озябшие пассажиры
ринулись в вагоны.
На пыльном окне расплылись первые крупные капли дождя. «Съездила в поле»,— мысленно поздравила я себя.
Тётушка, замотанная в шаль, отодвинув стекло, отчаянно кричала кому-то: «Поросятам я наварила! Иди домой, простынешь! Домой иди!»
Поезд тронулся, моя попутчица опустилась на скамью и сокрушённо сказала:
–  Старик у меня дома остался, муж... Как дитё малое.
–  А чего ж бросаете? — спросила женщина напротив, раздевая мальчика лет пяти.
–  Дочка позвала, вот и еду... Старшей лаборанткой на хлебоприёмном. Зерно день и ночь везут, а дитё грудное... Да она что ещё приписала: «К нам с других республик приехали на уборку, а вы, мама, под боком и не можете».
Мне казалось, что поезд идёт слишком медленно, подолгу задерживается на разъездах и станциях. В тучах над полями то появлялись светлые прогалины, то начинал хлестать по стёклам дождь. Наконец, показались вдали башни элеватора, и в вагоне прозвучало долгожданное «Щербакты».
В безлюдных коридорах райкома гулко отдавались мои шаги, лишь на втором этаже, в приёмной секретаря, дежурил у телефона паренёк.
–  Никого   нет.   Все    разъехались    по    хозяйствам.
–  Но мне бы как-нибудь добраться до «Кызыл-Тана»...
Дежурный растерянно взглянул на меня и потянулся к телефонной трубке:
– «Кызыл-Тан»! «Кызыл-Тан»! От вас куда хлеб на элеватор возят? Не в Щербакты? Нет, в Маралды? Ах, ты ж... Да тут у нас товарищ из Алма-Аты. Там у вас парторг есть? А председатель? Ну, я понимаю… Что? Автобус в четыре?
Он положил трубку, взглянул на часы:
–  Полчетвёртого. Я сейчас позвоню на автостанцию, узнаю, есть ли билеты до «Кызыл-Тана». А   здесь я вам номер в гостинице закажу. Обратно-то вас привезут.
Чёрная косматая туча с крутящимися воронками до самой земли неслась на село. Люди бежали по улице, спеша укрыться. Только вбежала я в домик автостанции, как хлынул ливень.
Маленький зал ожидания был набит битком.
– Ну, уборка нынче...
– Это что, теперь на сутки зарядило?
–  А кто его знает?
Я вышла из духоты под небольшой навес.
–  В «Кызыл-Тан»? –  спросил аксакал, бравший со мной билет. –  И я туда. Вместе поедем…
Поля «Кызыл-Тана» ливень, похоже, не зацепил, а, может, только чуть поморосило, потому что в воздухе не было пыли и всё вокруг виделось чисто, отчётливо: пше¬ничные поля, посёлок вдали и в лучах низкого солнца гладко блестело большое озеро.
Автобус поравнялся с тёмно-зелёным полем, по которому сновали, как жуки, машины-прессподборщики, упаковывая в брикеты подсохшее сено.
– Тут травы не было,— говорил мне Саттар Рахимжанов –  так, оказывается, звали моего попутчика. –  Ничего не было. Только песок. Овец пасти было негде, совсем плохо стало. А потом стали траву сеять. Теперь есть где отары пасти и сена много.
Сам он всю жизнь проработал чабаном в колхозе, да вот заболел, лежал в районной больнице, а теперь выписался и возвращался домой.
–  Ты сразу к парторгу Санитасу Оспанову, –  поучал он меня. –  Он тебе и покажет всё, и расскажет. Человек грамотный, учителем работал, и фронтовик. Его у нас все уважают.
Саттар вышел из автобуса на окраине села.
–  А её к правлению, к самому правлению подвези, –  приказал он шофёру.
–  Что вы здесь делать будете? –  недоуменно спросил шофёр.— Закрыта уже контора. Садитесь, поедем обратно.
Правление и впрямь было закрыто. Как с утра не повезёт... Да и вся эта затея  сплошная блажь...
– Спасибо, я останусь.
Автобус развернулся и ушёл, а я осталась посредине пустой улицы, нещадно понося в душе самое себя. По улице шла девушка.
–  Где живет парторг?
–  А вон там. Идёмте, я вас провожу. Ой, кажется, он сам едет... Точно, он...
Удлинённое — нос чуть с горбинкой — лицо парторга если и отразило какие эмоции при виде меня, так, пожалуй, лишь отчуждённое недоумение. Официальным, как мне показалось, даже слишком официальным тоном предложил пройти в контору, сел за один стол, мне указал на соседний –   «так вам будет писать удобней...»
– Слушаю вас.
– Санитас Оспанович, извините, что без предупреждения. Мне рассказывал о вашем хозяйстве Георгий Григорьевич Бере¬стовский.
Кажется, я начала с того, что нужно. Скованность исчезла.
– Георгий Григорьевич... Ну как же! У нас с ним давняя дружба. Ветровая эрозия нас было под корень подкосила, хоть криком кричи — где хлеб сеять, как план выполнять. Приехал Берестовский, повезли мы его в поле. Вышли из машины, глядим, как барханы по пашне гуляют. Пустыня... Он только вздохнул: «Да-а»... А мы на него смотрим, как сын на врача, когда мать помирает... Так вот, помог нам Берестовский достать семян житняка, и посеяли. Боялись, не примется. Ничего, взялся. Земля — медлен¬но, но поправлялась. Теперь наши поля не узнать. Нынче выполняем уже четвёртый годовой план поставки зерна государству, дали слово — выполнить шесть.
–  Санитас Оспанович,— нерешительно попросила я.— А нельзя ли сейчас проехать в поле, на ток? Если, конечно, вы не устали...
–  Чего там, какая усталость? Когда урожай хороший... Вот когда у нас плохо было, тогда уж не до гостей. Да к нам никто из журналистов не ездил. А на днях нашего комбайнера Жанбырбая Сейбатталова даже из Москвы по телевизору показывали.
Ток поразил меня своим безлюдьем. Где горы зерна? Где женщины в платочках, перелопачивающие бурты, подметающие площадку?
Две внушительных башни гудели, перерабатывая зерно.
– Пшеница не залёживается –  сразу направляем на хлебоприёмный, –  пояснил Санитас. – Раньше, бывало, в смену по тридцать-сорок человек работало, а сей¬час только восемь - механизация.
В вагончике-столовой повариха налила мне чаю, по¬дала сметаны, нарезала мягкого душистого деревенского хлеба — именно деревенского — в городе нет в нём такого аромата.
Только взяв в руки пиалу с горячим чаем, я почувствовала, как продрогла и проголодалась за этот долгий, несуразный день.
–  Дети есть?— вдруг спросил Санитас, с сочувствием глядя на меня, чего, мол, мотается человек.
–  Двое. Большие уже. А у вас?
– Ну, у меня шестеро,  кто  в  вузе,  кто в  школе, последнего джигита
нынче жинка родила. –  Он  так  и  сказал - «жинка». –  Как-то даже неловко, я на пенсию пойду, а он — только в первый класс.
Но глаза у него поблескивали, чувствовалось, очень рад сыну.
–  Год нынче выдался счастливый, вот и назвали мы его Бакыттас.
…Скользили по земле отсветы заходящего солнца, золотя стерню и пышные хлебные валки.
–  Смотрите,— указал Санитас.— Наши комбайнеры показались!
На фоне охваченного зарёй неба чернели огромные машины; лишь когда они приблизились, стало видно, что они тоже красного цвета, а лица у комбайнеров –  тёмные, словно обугленные, подсвеченные алыми бликами.
Наш «москвич» свернул с дороги, пропуская комбайны. Один комбайнер махнул рукой, крикнул что-то, похоже, приветствуя нас. Санитас засмеялся, помахал в ответ.
– Этот, что кричал, Жанбырбай Сейбатталов, –  пояснил он мне.
Позже, в Алма-Ате, я услышу по радио, в последних известиях: Жанбырбай Сейбатталов, комбайнер из колхоза «Кызыл-Тан» намолотил десять тысяч центнеров зерна, и радостно дрогнет сердце, как при вести о добром знакомом, и сразу вспомнится: холодный ветреный вечер, красная заря в полнеба, широкая белозубая улыбка на чёрном лице комбайнера...
А потом было поле. Необъятное, ещё не скошенное пшеничное поле, ждавшее своей очереди. Тугие колосья качались на ветру, тихий, торжественный шелест стоял вокруг.
Сумерки наплывали всё гуще, и тёмный орлиный профиль Санитаса теперь как бы впечатался в багровое зарево неба.
–  Уже обкошено. Завтра загоним сюда комбайны. –  Он обмял несколько колосьев и высыпал крупные зёрна мне в ладонь:
–  Теперь к нам домой? С Зейнельгарап, жинкой моей, вас познакомлю. Она у меня хорошая, добрая...
–  Санитас Оспанович... Знаете... У меня самолёт... Мне бы ещё сегодня как-то добраться до Щербакты, а утром пораньше в Павлодар.
–  Ну что ж...— в голосе его, или это мне показалось, снова, как тогда, возле конторы, прозвучала отчужденность. –  Значит, вы всего на несколько часов — в такую даль?
Как было объяснить ему, что я не могла улететь, не увидев именно этого поля... Кажется, я бормотала нечто невразумительное, но Санитас вдруг прикоснулся к моей руке и рассмеялся:
– А вы знаете, я, между прочим, сам такой. Если что загорится, вынь да положь.  Ладно, не волнуйтесь, отвезём вас и в Щербакты, если так нужно, –  и он распахнул передо мной дверцу кабины.
Я бросила прощальный взгляд на поле: оно шелестело, оно струилось в зыбком свете зари, и уже загорались над ним первые звёзды...
Вернувшись в Алма-Ату, я написала очерк о Берестовском, рассказала о колхозе «Кызыл-Тан», о встрече с Санитасом Оспановым. Зимой пришло от Оспанова тёплое письмо, и вырезка из районной газеты была приложена – о  награждении тех, кто отличился на этой жатве. Парторг был награждён орденом Трудового Красного Знамени. «Приезжайте ещё, –  приглашал Санитас,— только теперь уж чтоб подольше погостили»...
Я поздравила его, обещала, что обязательно приеду, но, как водится, закружили иные дела...
Возможность снова побывать в Павлодарской области  предоставилась лишь спустя   пять лет. Вот и с Оспановыми увижусь, –  радовалась   я,   собираясь   в   дорогу.
Но в Щербакты ждало  меня печальное известие: Санитаса Оспанова уже не было в живых...
Бывают такие люди – только раз встретишь, а кажется, был дружен с ним давным-давно. Таким был Санитас. И вот он ушёл. И горько, и больно, и мучает раскаяние: нет, чтобы пораньше выбрать время, приехать, побеседовать. Ведь ему было о чём рассказать: всю войну прошёл — Украину, Венгрию, Румынию, Чехословакию, Австрию освобождал, трижды был тяжело ранен:
.
«Мы не от старости умрём —
От старых ран умрём...»
.
Во многих хозяйствах я встречала его учеников, его воспитанников, –  Санитас много лет работал в школе до того, как был избран парторгом, –  впрочем, знал его в районе чуть ли не каждый, и все вспоминали о нём как о честном и мужественном человеке.
Из «Кызыл-Тана» пришла весть, что вдова Оспанова Зейнельгарап   ждёт  и готовится   к   встрече...
И вот снова знакомая дорога, большое серебристое озеро среди убранных полей... Так же, как тогда, пять лет назад, косо отражались в нём лучи заходящего солнца... Мы подъехали к дому Оспановых. Зейнельгарап встречала нас у ворот. Были слёзы, взволнованные слова...
–  Подойди, Бакыттас, к тёте, не бойся. –  Черноглазый мальчик с тонким, в отца, личиком, вопросительно, исподлобья, смотрел на меня:
–  Тётя, мой папа к вам уехал?
У меня перехватило дыхание, а Зейнельгарап, торопливо, боясь, чтобы я не подумала чего худого, стала объяснять:
–  Вы простите. Он ещё не осознает, что отец умер. Я сказала, что уехал далеко-далеко –   в  Алма-Ату. Он и решил... Раз в Алма-Ату, значит, к вам. По-своему, по-детски.
...Мальчуган быстро освоился с гостями и теперь, сидя рядом со мной, увлечённо рисовал машины, самолёты и, конечно же, своего папу.
«...Я пойду на пенсию, а сын – в школу»,— так, кажется, сказал мне тогда Санитас. Не дождался, отгорело его пламя. А как он светился в ту трудную щедрую осень: «Год нынче счастливый, вот и назвали мы его Бакыттас»... Бакыт – по-казахски счастье.
– Умирая, попросил, чтобы во двор его вынесли: «Хочу в последний раз на звёзды взглянуть», –  негромко рассказывала Зейнельгарап, а у меня перед глазами вновь заструилось необъятное пшеничное поле в догорающих бликах вечерней зари…
На прощание Зейнеке (уменьшительное имя от Зейнельгарап) подарила мне фотографию памятного 1972 года: Санитаса пригласили в Павлодар для вручения ордена Трудового Красного Знамени, и он прихватил с собой супругу с младшей дочуркой Дариёй и младенцем Бакыттасом.
Как-то сложится жизнь у Зейнеке с её детьми? – часто думала я, глядя на этот снимок.
…Шёл 1991 год, в стране назревали крутые перемены, но жизнь в Алма-Ате пока шла своим чередом. В кинотеатре «Арман» на выставке молодых художников меня привлекла картина «Память об отце»: на фоне портрета пожилого мужчины в орденах – трое сыновей, двое взрослых, третий – ещё мальчик. Меня словно током ударило: да это же он, Санитас со своими сыновьями! И точно: автор картины был Балтас Оспанов, студент Архитектурного института.
–  Отец говорил: Балтас художником станет, –  горделиво улыбнулась Зейнеке, когда я похвалила картину. Теперь она вместе с детьми жила на окраине Алма-Аты, на улице Айвазовского, в домике с голубыми ставнями.
Кажется, я навестила их не совсем вовремя – Зейнельгарап готовилась к свадьбе одного из старших сыновей, Байтаса. В доме шла побелка, уборка, но встретили очень радушно. Младшая проворная дочка Дария и улыбчивая невестка Толеугайша моментально расчистили гостевую комнату от лишних вещей, накрыли на стол, и вот мы уже сидим за ароматным чаем, таким приятным после знойного дня.
Нелегко было Зейнеке после кончины мужа поднимать семью, особенно, когда дети стали студентами: каково им мыкаться по общежитиям, и на питание много ли она может прислать. Вот и решилась: всё распродав, рассталась с родным аулом и приобрела половину домика в столице, объединив всех: детей, дряхлеющую мать и сестру.
Вырастить шестерых, всем дать образование… Вдесятером ютились в трёх тесных комнатушках, но всегда царили в семье любовь и взаимопонимание. Невестка Толеугайша, жена Балтаса, стала для Зейнеке родной дочерью, семь лет прожили рядом душа в душу, слова дурного друг другу не сказали. Сосед по дому пенсионер Михаил Петрович, такой заботливый: «Вам тесно, берите часть моего сада, пристраивайте коридор, веранду». Садовод, огородник отменный, глядишь то помидоры, то яблоки несёт: «Угощайтесь на здоровье…».
Расставаясь с Зейнеке, мы ещё не знали, что это наша последняя встреча, и мы вскоре окажемся по разные стороны границы…
.
* * *

.
«Здравствуйте дорогая наша Галина Васильевна!
Как у вас дела? Как здоровье? Мы были очень рады, когда услышали о вас.
Пишет вам супруга Балтаса, так как Балтас очень взволнован, он звонил Байтасу и Дарие, они также обрадовались, услышав о вас.
Балтас многие годы работал художественным редактором в издательствах и удостоился звания Заслуженный деятель полиграфии, сейчас преподает в художественном колледже. У нас два сына, старший – Жанел, режиссёр на телеканале. У него два сына: Даулет и Арын. Наш второй сын Бауыржан учится на 3-м курсе Египетского университета исламской культуры "Нур-Мубарак". Его прадед Оспан был муллой, возможно, его молитвами наш сын начал интересоваться религией.
Я – учительница начальных классов. В этом году вышла на пенсию, но все ещё работаю.
Байтас – кандидат наук, энергетик. Сейчас живёт в Астане. Жена – Кымбат, – учительница. Дочь Баянсулу – студентка 2-курса, сын Зейнур – ученик 10-класса.
Гулира – учительница, вдова, сейчас из аула переехала в Павлодар, у неё трое сыновей: старший закончил университет, остальные – студенты.
Дария работает в банкнотной фабрике, является заслуженным деятелем полиграфии. У неё одна дочь – Зейнельбану.
Наш самый младший Бакыттас работает главным режиссером на телеканале "Казахстан", месяц назад переехал в Астану.
Мы будем рады получить вести и о вас. Мы все любим вас. Особенно любила вас наша покойная мама. Приезжайте к нам в гости, побудьте у нас. Мы живём в новом микрорайоне "Алгабас" в Алматы.
До свидания,
Оспан Толеугайша Аукенкызы.
Алматы, 15 октября 2013 г.»
.
Снова и снова вчитывалась я в каждую строчку, вглядывалась в некогда подаренную мне фотографию, в младенца на руках у отца…
«Тётя, а мой папа к вам уехал?» – вспомнились слова пятилетнего мальчугана… А теперь Бакыттас Оспанов – главный режиссёр государственного телеканала, и ему уже сорок лет… Не зря дал ему отец такое счастливое имя. Да и всеми детьми Санитас и Зейнеке могли бы гордиться.
«Приезжайте к нам в гости…». Спасибо, родные мои; в гости, как и в командировки, я уже отъездила, но душой всегда с вами.
В 2014 году исполняется шестьдесят лет с начала освоения целинных земель. Не знаю, как будут отмечать юбилей: отношение к этому всенародному подвигу самое разное. А мне вспоминаются беседы с академиком А.И.Бараевым:
«Знаете ли вы, – говорил он мне, – что у пшеницы, этого необыкновенного мужественного растения, тайны которого мы лишь начинаем постигать, корни во время засухи проникают на очень большую глубину и там разветвляются на мириады тончайших волосков, они создают сеть, благодаря которой хлеб выстаивает самый жестокий зной».
Верится, что корни дружбы, добра, мужества так глубоко сплелись в сознании наших народов, так скрепили их, что мы сможем перенести все суровые испытания, и с новой силой заколосится, даст плоды наше общее поле, вобравшее в себя мудрость и любовь человеческую. Звучат в памяти стихи из «Моей поэмы» большого русского писателя, родившегося, выросшего в Казахстане и посвятившего ему свою творческую жизнь – Ивана Петровича Шухова:
.
Непосильную подчас ношу
Жизнь валила на плечи нам,
Но ни слова в упрёк не брошу
Тем, в легенду ушедшим годам.

.

Галина Васильевна Черноголовина – член Союза писателей России, автор книг для детей, исторических произведений, поэт, публицист.
Родилась 15 марта 1929 г. в с. Знаменское Омской области. В 1950 году окончила Хабаровский пединститут.
Литературная деятельность началась в Хабаровске, затем, в 1963 году, вместе с мужем переехала в Казахстан, где прошли 30 лет её творческой деятельности. На страницах литературно-художественного журнала «Простор», где она работала заместителем главного редактора, публиковались очерки, посвящённые героям освоения целинных земель.
В 1993 году, после переезда из Казахстана в Россию, их семья вначале поселилась в г. Кременки, что рядом с Троицким, бывшей усадьбой княгини Е.Р. Дашковой. Галину Васильевну сразу привлекла жизнь и судьба великой россиянки. Появился цикл лирических стихов «Венок для Княгини», а затем поэтическая хроника «Княгиня Северной Весны», изданная в 2003 г. Московским Гуманитарным Институтом имени Е.Р. Дашковой.
В 2009 году в связи с 80-летием со дня рождения Союз писателей России
наградил Г.В. Черноголовину медалью А.П. Чехова, а МГИ им. Е.Р. Дашковой и Национальный комитет кавалеров Русских Императорских Орденов серебряной медалью «За служение Свободе и Просвещению».
Живёт в Протвино.