Весеннее сияние мира

Время цветения сакуры быстротечно. Для увидевшего скромные неяркие цветы, они становятся символом  поэзии. Но  как  говорить о том, о том, о чем лучше молчать? Ответ пока не ясен, он тихо приходит из теплого весеннего утреннего тумана. И все-таки, чтобы говорить о красоте, не скатываясь в символическое пустословие, необходимо прилагать усилие к различению моментов проявления красоты, которые совершенно уникальны и не сводимы к абстракциям. Бесконечные вариации произнесения того же самого, простая музыка существования, звучащая в космосе, безмерно обогащает каждого, кто доверяет себя в ее распоряжение.
Мимолетность красоты зачаровывает, но в чем ее тайна? Древний ответ в том, что всякая материальная вещь говорит не о себе, она указывает на то, что ее бытие не отсюда, а красота конкретной вещи есть лишь отблеск негасимый идеальной красоты. Красота, достигающая предельной интенсивности, вскипающая на поверхности божественных каменных изваяний, отделяющаяся от материи  и поднимающаяся метафизическим паром над бренной землей вселилось в сердце Европы от ее греческой зари, в лучах которой поет Гомер и играет с детьми Гераклит. Эта идея выражается в понятии красоты. Однако, идеальный мир холоден, его заоблачные вершины не годны для жизни, они ослепительно блистают в лучах незаходящего солнца Единого, но лишь сами для себя.
В этом океане ровного, но холодного света не различить красоты вещей нашего мира, не уловить различия между плодоносной красотой воскресающей природы и мраморной красотой снятого с креста трупа. Фактически, идеальная красота является основанием для отрицания мира. Вся экспрессивность мира, все его очарование и ужас, вся его резкая очевидность, казалось бы, так сильно впечатлявшие древнего человека, удивительным образом были отвергнуты во имя красоты, пребывающей вне мира. Религия равновесия, порядка и формы (в Новое время нашедшее выражение в философии субъекта), отделимой от чувственного хаоса, сотканного из случайностей, сохраняет свою влиятельность даже во времена романтического восстания против идеальной внемирной красоты, именно в такие времена нам выпало жить.
Созерцая узоры бело розовых цветов на фоне серо голубого неба, забывая все то, что знаешь, вдруг, осознаешь, что красота не имеет смысла, ни на что не указывает, не является свойством, не принадлежит ни объекту, ни субъекту. Она прибывает повсюду, в самом порядке мира, бросая молчаливый вызов всем попыткам присвоить ее или подчинить власти. Озаряя сумеречный мир, как вспышка молнии, красота выводит вещи из состояния замкнутости на себя, из самоуспокоенности и несет разочарование желающим установить собственный порядок. Красота пересекает все установленные границы внешнего и внутреннего, близкого и далекого, идеального и реального, иманнентного и трансцендентного, вновь и вновь вызывая желание и удивление. Внимание к деталям, дробление целого важны не как обратная сторона собирания в само это целое, а как чувствительность к красоте,  светящейся из переходов от одной детали к другой, из их всегда нового и неповторимого сочетания и торжественного звучания. Именно горячее желание красоты, рождающееся в созерцании данного, не признающее никаких преград, позволяет сохранить трезвость и ясность восприятия, а не утонуть в собственных эмоциях и воображении.
Склонность души к красоте отличается от желания обладать, она состоит в переплетении эроса и желания, ибо то что любишь, того и желаешь. Соотношение листа, ветки и цветка красиво само по себе, так же как красота в соотношении всего этого к человеку, но не наблюдателю, шпиону или субъекту, а сообщнику в красоте, манифестации той же самой, но бесконечно  различной и изобретательной вечной красоты. Бескорыстное дарение красотой самой себя, ее самоотверженность нуждаются во встречной самоотдаче. Это солнце равно освещает всех, кто ее созерцает, но это уравнивание не обезличивает, но напротив, раскрывается каждому в неповторимости, даря ему различие.
Поэтому иногда может казаться, как древним грекам, что красота совершенно исчерпывается мерой и формой, но уже в следующее мгновение это первоначальное видение растворяется в нарастающей динамике дарующего движения, в ритме радости и причастности. Беззащитность красоты абсолютна, ибо она открыта всем и всегда, и именно в этом заключается тайна того, что нет ничего более защищенного и надежного, чем красота.
Цветущее дерево сакуры всегда находится в движении, колеблемое малейшим ветром,  и ни на секунду не останавливается. На фоне бездонного оно неба рисует паутину образов, растворяя смотрящего во взгляде.  Простота и даже некоторая суровость сакуры, ее монотонность, и мягкая всеохватность обезоруживают и лишают защиты. Воздух медленно наполняется бесчисленными изгибающимися линиями, мягко светящимися, накладывающимися и пересекающимися, но не сливающимися и или смешивающимися. Лес скрывает одно единственное дерево, но не делает его лишним, не может обойтись без него. Мы не знаем об этом дереве, об этом цветке ничего, абсолютно ничего, кроме того что видим. Наблюдательный пост вселенной – человек, с удивлением обнаруживает, что там, где он ожидал увидеть враждебное, абсурдное,  непредставимое и непостижимое, он встречает радостное и удивительное в своей конкретности и близости к нему сияние красоты. Красота как язык бытия, не дополнительный или субъективный, а сущностно тождественный с самим бытием, дарящим и вызывающим удивление и восхищение.
Возвратиться домой  раз-очарованным, утратившим иллюзии, но пришедшим в себя - таков дар созерцания. Теперь человеку можно оставить свою сторожевую башню на границах познанного и неведомого. И тогда он увидит цветущий мир таким, каким он было в раю, сияющим красотой. В тихом свете неба механика воображения предстает не как золотая вязь истины, а полумрак скрытых подземелий собственного я. Тогда как красота является в порядке и празднике всего сущего, мимолетная и вечная.
Когда я стою под цветущим деревом сакуры, внезапно я нахожу себя на лоне бытия, таким, какой я есть. Это не пресловутая «гармония человека с природой», которая способна лишь затемнить зияющий раскол, проходящий по самому сердцу современности, а само искрящееся бытие, исток всего существующего. Когда взгляд, как бабочка, неуверенно подлетает к цветку сакуры, и, чуть колеблется вместе с ним на весеннем ветру, все становится радостным и удивительным. Тогда становишься готов служить Красоте, которой мы и живем, и движемся, и существуем.