«Фантазии Серебряного века»

24 августа в Москве, в Третьяковской галерее (на Крымском валу) закрылась выставка работ Александра Яковлевича Головина (1863-1930). Она была приурочена к 150-летию художника. Мероприятие было самым масштабным изо всех когда-либо прежде устраивавшихся выставок Головина. 23 музея вместе с Третьяковской галереей и частные коллекции предоставили свои сокровища для этой поистине эпохальной выставки мастера «волшебной кисти». Более 300 работ — тут и декоративно-прикладное искусство, ранее широко не освещавшаяся грань творчества художника, и станковая живопись, и, конечно же, многочисленные эскизы декораций и костюмов, и самые оригинальные костюмы, к  различным спектаклям, оформленным Головиным за 30 лет его театральной жизни — были представлены на обозрение ценителям русского модерна, упоительного Серебряного века, русского театра, живописи.

.

.

«Александр Головин. Фантазии Серебряного века», именно такое удачное название нашли для выставки ее организаторы, и именно этот «Автопортрет» (1912) встречал у врат посетителей, словно сам художник любезно приглашал всех  на свой юбилей, неожиданно распахивая перед нами все самое сокровенное, дорогое, словно приоткрывая свою тайну… Хотя, по  свидетельству некоторых современников, Головин был «органически-недоступный человек, избегавший всякого сближения» (А. Н. Бенуа), «спрятанный в себе человек» (К. Коровин). Однако более близкое знакомство с биографией Головина позволяет опровергнуть все же это мнение, скорее художник был придирчиво-избирательным в выборе друзей, близких себе по духу людей.

Вот, к примеру, фрагмент из его воспоминаний об И. И. Левитане: «Левитан был моим товарищем по  Московскому училищу. Он — одна из симпатичнейших личностей среди художников, с которыми мне приходилось встречаться. Он был по своей сущности аристократом до мозга костей, в самом лучшем смысле слова. <…> Основной чертой Левитана было изящество. Это был “изящный человек”, у него была изящная душа. Каждая встреча с Левитаном оставляла какое-то благостное, светлое впечатление. Встретишься с ним, перекинешься хотя бы несколькими словами и сразу делается как-то хорошо, “по себе” — столько в нем было благородной мягкости. <…> Левитан был настоящим поэтом русской природы, — в этом с ним могут сравниться только Коровин, Нестеров, Серов».

А вот и свидетельство Э. Ф. Голлербаха, первого биографа Головина, близко с ним знакомого: «Своеобразно, стилистически совершенно и пленительно было мастерство Головина. И так же своеобразен, стилистически совершенен и пленителен был он сам <.>. Волшебник в области искусства, Головин был волшебником и в жизни: у него был редкий счастливый дар располагать к себе сердца»[1].^. Ф.И. Шаляпин называл Головина «симпатичным и любимым». Известно, что двух мастеров сцены связывала настоящая дружба, особенно окрепшая после поступления А. Я. Головина на службу в Мариинский театр.

А уж как Головин был принят в семье Поленовых: во-первых, сам Василий Дмитриевич преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, которое и закончил Головин. А дружба  с сестрой художника Еленой Дмитриевной (хотя и не слишком продолжительная, она ушла из жизни в 1898 г.) составила, пожалуй, целую эпоху в биографии Александра Головина, она стала настоящим старшим другом и наставником молодого художника.  Именно Е. Д. Поленова привела его в Абрамцевский кружок, где он с головой окунулся в живительную атмосферу «веселого» народного искусства. Здесь раскрылся  талант Головина в области декоративно-прикладных работ. И, кажется, на настоящей выставке впервые  (после 100-летнего перерыва) демонстрировались эти чудесные, праздничные поливные блюда («Жар-птица», «Цветы»), братины «Курица», кувшины и проч. В это же время по заказу С. И. Мамонтова художник выполнил несколько керамических панно для фасадов гостиницы «Метрополь». Благодаря Поленовой Головин стал участником объединения «Мир искусства». Оба художника получили от С.П. Дягилева письма с предложением вступить в новое общество (письмо от 20 мая 1897 года) и принять участие в конкурсе на создание обложки первого номера журнала «Мир искусства».. В первый год в журнале были помещены работы Головина: «Отрок Варфоломей», «Ковер», «Орнамент», «Кресло», «Проект обложки».

Тогда же в половине 90-х гг. Е. Д. Поленова привлекла Головина к оформлению Кологривовского низшего сельскохозяйственного училища Костромской губернии. И несколько его ранних работ из этой серии были представлены на выставке, в частности эскизы икон для церкви училища «Богородица на престоле» и «Спаситель на престоле». По соседству с ними экспонировалась небольшая картина 1894 г. «Древнерусский иконописец», Именно эта работа была приобретена П. М. Третьяковым для своего собрания сразу же после XIV выставки Московского общества любителей художеств, она и положила основу головинской коллекции Третьяковки.

Конечно, настоящей жемчужиной этой коллекции является знаменитый «Портрет Ф. И. Шаляпина в роли Олоферна», написан он всего за одну ночь, сразу же после представления оперы А. Н. Серова «Юдифь», в мастерской Головина, под крышей Мариинского театра. Он также был приобретен Советом Третьяковской галереи тотчас после выставки  «Салон» (1909) в Санкт-Петербурге.  Этот могучий, роскошный портрет Шаляпина открывал большой раздел московской выставки «Театр».

.

.

За ним следовал другой шедевр «Портрет Шаляпина в роли Бориса Годунова» (Русский музей), а далее еще и « Шаляпин - Фарлаф» (Руслан и Людмила), этюд к портрету Бориса Годунова…  Эскизы декораций к балетам «Волшебное зеркало», «Лебединое озеро», операм «Русалка», «Псковитянка»,  «Борис Годунов», к драме Островского «Гроза»  формировали подотдел экспозиции «Русская тема».  «Знатоком старорусского стиля» называл Головина А. Бенуа. И был совершенно прав. Остается только удивляться, какое тонкое чувствование эпох, подлинное знание русского быта, костюма было дано  художнику. Его волшебная кисть умела оживлять прошлое. «Псковское вече», «Терем князя Ю. И. Токмакова. Столовая», «Сад князя Токмакова», «Улицы Пскова» — смотришь на эти эскизы декораций к «Псковитянке» и веришь да, именно так и было при Иване Грозном. Или декорации к «Борису». Впервые Головин работал над ними в 1908 г. Спектакль шел в Париже, Дягилев давал свои Русские сезоны. По воспоминаниям Шаляпина спектакль имел ошеломляющий успех. А Головин вспоминал, как его, стоявшего за кулисами, спросил о Борисе-Шаляпине француз-пожарный: «Скажите, это настоящий русский царь?» Дягилев писал, что русский гений завоевал столицу мира, завоевал весь мир. Опера Мусоргского и  по сей день идет на сценах не только отечественных, но и зарубежных театров. Декорации к «Грозе» (премьера 9 января 1916 г. Александринский театр) — и опять это поразительное знание и чувствование  теперь уже русского купеческого быта, а эскизы костюмов: тут и Варвара, и Катерина, и Кудряш, и Феклуша, и Кабаниха… и только такими их и можно себе представить.  Повторим. Удивительное ощущение подлинности несут в себе работы А. Я. Головина. И, как справедливо отмечал В.А. Пяст: «В Головине было редкое сочетание безграничного полета фантазии со строгой дисциплиной мысли, со стремлением к правде, к научной точности»[2].

Опера «Русалка» Даргомыжского была возобновлена после долгого перерыва на сцене Большого театра 4 сентября 1900 г. Спектакль имел успех, и не только потому, что пели Шаляпин и Собинов, но и благодаря дивным декорациям Головина и К. Коровина.

.

.

В экспозиции помещался изумительный эскиз декорации «Хоромы княгини» («Русалка»), выполненный в каком-то сказочном древнерусском стиле. Он отчасти воспроизводил интерьер Кустарного отдела (Русская деревня), созданный А. Я. Головиным для Всемирной выставки в Париже (1900), где художник получил золотую медаль за декоративно-прикладное искусство и серебряную за майолики. Позже, в 1903 г., участвуя в одной из выставок «Современное искусство», Головин воспроизведет свой сказочный теремок.  М. В. Добужинский вспоминал, что  цель выставки была создать ряд «показательных интерьеров» со всей обстановкой: «Предполагалось, что поистине необыкновенно красивое убранство комнат явится блестящим сюрпризом и ошеломит петербургскую публику, даст толчок вкусу, чуть ли не создаст новую эру… Действительно, была великолепна темно-синяя столовая Бенуа—Лансере… был очарователен овальный будуар Бакста… Полуэтажом выше ютилась низенькая “светелка”, придуманная Головиным, в сказочном русском духе, с весело раскрашенной резьбой, с совами, райскими птицами и с большим ликом солнца на узорчатом потолке. Этот теремок, хотя и выпадал из общего стиля, будучи чересчур “театральным”, — Был настоящий маленький chef d’oevre и невиданная в Петербурге новость»[3]. Есть в этих декоративных интерьерах Головина, безусловно, и мотивы В.  М. Васнецова, в частности,  его декораций к опере Римского-Корсакова «Снегурочка» («Палаты Берендея», 1885).

Особый раздел экспозиции занимала «испанская тема».  И тут опять будто писал испанец.

В 1895-97 гг. Головин вместе с меценатом А. А. Карзинкиным предпринял большое путешествие по Франции, Италии, Испании. Искусствовед С. К. Маковский так вспоминал об этом вояже художника: «Испания произвела на Головина неизгладимое впечатление. Он влюбился в Испанию всею силою своего воображения, как только может влюбиться северный “варвар” в сказку юга»[4]. А в 1908 г., когда Мариинский театр ставил «Кармен», спектакль оформлял Головин.

По воспоминаниям современников, он сумел передать и в декорациях и в костюмах не только этнографически точные детали, но и самую атмосферу бурлящей, знойной жизни далекой  полуденной страны. «Испанский отдел» в экспозиции выставки открывался портретом М. Н. Кузнецовой-Бенуа в роли Кармен, с 1906 г. она была солисткой Мариинского театра. А далее еще 7-8 портретов испанок, которых он писал «с натуры»: позировали ему работницы швейных и красильных мастерских Мариинки. В  период 1900-1910 гг. Головин создал целую галерею портретов испанок, словно погружаясь в творческих мечтах в далекий, чудный сон минувшего…

1903-1904 г. прошли для Головина под знаком Г. Ибсена, он оформил несколько спектаклей, в частности, на выставке экспонировались декорации к спектаклю «Дочь моря» (Михайловский театр), Любопытно, что и позже северная тема не оставляла его, и именно А. Я. Головину принадлежала идея создания балета «Сольвейг» на музыку Грига. К концу 1917 г. Б. Асафьевым совместно с Б. Романовым был создан музыкальный план и выработано общее режиссерское решение спектакля. Весною 1920 г. Головин закончил эскизы декораций и костюмов, премьера состоялась 24 сентября 1922 г. в Гос. Театре оперы и балета (бывш. Мариинский). Помимо эскизов на выставке  были представлены некоторые оригинальные костюмы к балету.

Москвич А. Я. Головин в 1902 г. был приглашен в Петербург, где возглавил художественные мастерские Императорских театров. А в 1908 г. в петербургские театры пришел Вс. Э. Мейерхольд, и начался долгий, до 1918 г., период творческого сотрудничества двух мастеров сцены. Вместе ими было поставлено более двадцати спектаклей; этот плодотворный союз выдающихся деятелей русского театра стал возможен благодаря общности целей, обоюдному стремлению к новаторству. Так что, позволим себе заметить, «открытость» (или «закрытость») взаимоотношений Головина с  коллегами диктовались очевидно совпадением духовных исканий, профессиональных  интересов, жизненных  и творческих устремлений.

Большой раздел московской экспозиции занимали эскизы декораций и костюмов к драме М. Ю Лермонтова «Маскарад»; впервые были выставлены и считавшиеся ранее утраченными костюмы к спектаклю. Так что зрители имели счастливую возможность сравнить эскизы Головина и претворение их в жизнь, так сказать, в материал.  «Маскарад»  ставился Вс. Э. Мейерхольдом на сцене Александринского театра, премьера состоялась 25 февраля 1917 г., а готовили ее постановщики целых 6 лет. Б. Н. Альмединген, ученик и помощник Головина, вспоминал, что в этот период художник выполнил более 4-х тысяч эскизов костюмов, предметов мебели и бутафории, различных деталей декораций, не считая самих декораций.  Особое значение в  оформлении спектакля художник  придавал занавесам к различным сценам. Это удивительная игра красок, определявщая эмоциональный настрой каждой картины, смену настроений и одновременно искусство художественной драпировки. Увы, но мы можем только отдаленно судить об этом по прелестным эскизам Головина. Конечно, впечатление от спектакля у современников было грандиозным.  «Маскарад», явивший собой яркий итог многолетней совместной работы, называли спектаклем Мейерхольда-Головина, в нем были осуществлены все практические и теоретические студийные наработки обоих мастеров. Спектакль пережил  революционно-военное лихолетье, он становился все более популярным, а когда в 1926 г. его привезли в Москву, он уже выдержал 150 представлений. Почти  500 спектаклей было сыграно к 1 июля 1941 г., когда спектакль прошел на родной Александринской (тогда Гос. театр драмы им. Пушкина) сцене в последний раз.

Интересный образчик оценки современниками спектаклей, созданных Головиным вместе с Мейерхольдом, представляет собой фрагмент рецензии критика Ю. Д. Беляева «О чем рассказывает гобелен» о спектакле «Дон Жуан» (премьера 9 ноября 1910 г. Александринский театр), размещавшийся в экспозиции  рядом с эскизами декораций к этой постановке. «Необыкновенное зрелище, занавес поднят. Авансцена открыта и полукругом выступает в оркестр. Поставлены необычные декорации. Повешены невиданные люстры… Это не “Луи-каторз шестнадцатый”, каким сплошь да рядом угощают по нашим театрам, но прекрасное художественное произведение Головина, которое после первого же действия вызывает аплодисменты зрительного зала. Режиссирует Мейерхольд. Он далеко отступает в смысле стиля от обычных мольеровских постановок… “Комедийная храмина” талантливого Головина, эти стильные “шпалеры” с раздвигающимся в глубине сцены гобеленом блеклого ржавого тона сообщают спектаклю настроение старого праздника. Ливрейные арапчата, похожие на черных котят, бегают и кувыркаются по мягкому ковру, курят амброй, звонят в серебряный колокольчик. Сияют восковые свечи, таинственный гобелен раздвигается, и, открывая картину за картиной, рассказывает фантастическую авантюру Дон Жуана <…>  На дружные и упорные вызовы выходят раскланиваться господа Мейерхольд и Головин, истинные авторы спектакля. Трудно сказать, кто из них дал больше. Оба дали все, что могли. Головин показал весь свой вкус, знания и мастерство. Мейерхольд явился заправским “мэтром” сцены, одаренным фантазией и научной эрудицией».

В 1925 г. Головин познакомился с К. С. Станиславским. Разумеется, о творческих удачах друг друга оба хорошо знали.  Станиславский предложил Головину оформить задуманную им постановку комедии Бомарше «Безумный день,  или женитьба Фигаро».  Режиссер желал воплотить на сцене веселый праздник с музыкой, пением, танцами, который бы «сверкал и пенился как шампанское». Так началось творческое сотрудничества двух художников. Состоявшаяся 28 апреля 1927 г. премьера спектакля имела колоссальный успех. По окончании представления «стоял ор и крик, бесконечные аплодисменты и овации, и занавес пришлось давать не меньше 10 раз»[5]. Постановку назвали «великим заветом вкуса и культуры». В телеграмме Станиславского, отправленной в Детское Село  (с 1913 г. Головин жил в Царском Селе) говорилось: «Зачарованный Вашим гением, зрительный зал совершенно неистовствовал от восторга. Несмолкаемыми рукоплесканиями с вызовами требовали Вас на сцену. Бесконечно жалеем, что Вас не было на этом настоящем и громадном Вашем празднике. Весь состав нашего театра и я поздравляем Вас, нашего дорогого, любимого и гениального художника. Верим, что следующие наши постановки с Вашим участием будут Вашим триумфом»[6]. На волне этого триумфа Станиславский сразу же заключил с художником контракт на постановку «Отелло», «Много шума из ничего», задумывал  возобновить и постановку «Вишневого сада» в декорациях Головина. «Отелло» был поставлен 14 марта 1930 г. на сцене Художественного театра, однако успеха у публики не имел. И все же Головин в конце жизни оформил для Станиславского два интересных спектакля, эскизы декораций и костюмов которых также были представлены на нынешней юбилейной выставке в Третьяковской галерее.

Станковая живопись А. Я. Головина (представленная разными жанрами — портрет, пейзаж, натюрморт) в обширном пространстве выставочного зала соседствовала с его театральными работами. Великолепна его галерея портретов современников; тут и Мейерхольд, и поэт М. Кузмин, и Н. К. Рерих, Э. Ф. Голлербах, граф Канкрин, чиновник по особым поручениям Дирекции Императорских театров, и Д. А. Смирнов в роли кавалера де Грие, солист Большого, а с 1907 г. — Мариинского театра, и прелестная Фрося — «Девочка и фарфор», «Портрет служащих Императорских театров», и уже упомянутые портреты Шаляпина… Ушедшая в вечность, но словно ожившая в лицах диковинно-волшебная эпоха Серебряного века.

Также необыкновенно хороши и пейзажи Головина, писанные, разумеется, с натуры, они позже часто давали пищу для театральных декораций: «Березки», «Березы ночью»,  «Серебряные ветлы», «Пейзаж  Павловского парка», «Дача», «Болотная заросль», «Осень»… Любопытно, к примеру, замечание  Б.А. Альмедингена именно о пейзажной живописи художника: «Природу он воспроизводил после длительного наблюдения и всегда вносил в свои работы элемент творческой фантазии. Каждый его пейзаж является синтезом наблюдений, иногда за целый период жизни»[7]. Природа в пейзажах Головина буквально  опоэтизирована. Поэт в душе, этот последний гений русского театрального искусства Серебряного века глубоко чувствовал и понимал поэзию, из которой, казалось, был соткан самый воздух той чудесной эпохи. Головин обладал безупречным вкусом, эту черту его отмечали и Голлербах, и Коровин, и Е. Д. Поленова, Б. Асафьев… Фальш, подделку он остро чувствовал, вплоть до болезненного отвращения.

Хороши, очень хороши, поражающие игрой красок его натюрморты. Цветы, цветы и дивные расписные фарфоровые (рокайльные) вазы. Тонкий Э. Ф. Голлербах верно заметил, что французский термин «nature morte» никак не применим к изображениям цветов на полотнах Головина. «Среди “натюрмортов” Головина особенно хороши цветы… Они полны дыхания и шелеста, они наслаждаются солнцем и воздухом. И не только изящество форм и яркость красок привлекают нас в цветах Головина: мы чувствуем ту “intelligence des fleurs” о которой говорит М. Метерлинк, безмолвную и таинственную растительную жизнь, струящуюся в каждом лепестке. Обманчиво спокойные и молчаливые цветы говорят нам о таинстве безглагольного и покорного роста»[8].

Головин любил цветы, сам разводил их на даче, любил красоту, а что может быть прекраснее цветов, которые дарят тонкой душе художника свою необыкновенную божественную красочную гамму. И, как правило, непременным атрибутом его произведений (театральный костюм или дамский портрет, да и автопортреты художника разных лет) были именно цветы, часто розы.

А вот, к примеру, как он написал пейзаж Умбрийской долины, словно сквозь призму роскошного куста роз.

.

.

В 1928 г. Головину было присвоено звание народного артиста Республики.

.
В 1930-м художник ушел из жизни. Его скромная могила находится на Новодевичьем кладбище в Петербурге. А знаменитый занавес Мариинского театра, созданным Головиным,  представляет собой не только шедевр декорационного искусства, но и до сих пор является символом театра.

.

Пожалуй, незабываемой останется московская встреча с Александром Яковлевичем Головиным. Выставка, действительно, удалась. Вновь ожила и зазвенела лебединая песня русской культуры — «Серебряный век». Мы услышали ее театральный и живописный мелос, который исполнил «Орфей, тоскующий по иной стране», как назвал художника один из современников. Чарующий мир красоты и гармонии, мир дивных красок, причудливый романтический мир Александра Яковлевича Головина вновь восхитил зрителей своим великолепием, тончайшим вкусом, виртуозным мастерством, целой симфонией образов разных эпох и культур, блеском и радостью. Воистину, то была встреча с прекрасным.

[1] Голлербах Э.Ф. Образ Головина. Из воспоминаний об А.Я. Головине // Голлербах. 1998. C. 160, 171.

[2] Пяст В.А. Встречи. М., 1997. С. 67.

[3] Добужинский М.  В. Воспоминания. М., 1987. С. 193.

[4] Маковский С. К. А. Я. Головин// Аполлон. 1913. № 4. С. 11.

[5] Чижмак М. «Откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро»// Третьяковская галерея. 2014, № 3. С. 108.

[6] Цит. по: Чижмак М. Указ. соч. С. 109.

[7] Альмединген Б.А. Из воспоминаний о работе Головина в театре // Головин. Встречи и впечатления. Письма. Воспоминания о Головине. Л.; М., 1960. С. 279.

[8] Голлербах Э.Ф. А.Я. Головин. Жизнь и творчество. Л., 1928. C/ 59/