Вера, Надежда, Любовь. Сеть

Олег СЛЕПЫНИН (Украина) 17 апреля 2016 62

Олег Слепынин

(Однажды Великим постом. Проза)

Вера

Если бы лет двадцать назад Вера Васильевна привиделась себе идущей по современному шумному городу и поющей «Господи, помилуй» – с иконкой на груди, в шушуне потёртом, в длинной чёрной юбке, в платке, молью траченном – не сочла бы сон вещим, бредом бы сочла.

Роста небольшого, худое лицо, глаза тёмные, быстрые – глянет, как будто всё в тебе прочитает и застесняется от прочитанного, в себя уйдёт. Мы возвращались с нею с крестного хода, из Киева, в пустом купе ехали, чай пили; она вдруг сделалась разговорчивой. О главном в себе рассказала.

- Моя голова с девичьих лет была ясномыслящей, рациональной. Всегда знала, что мне нужно, а что не нужно. Знала точно, какая мне работа нужна, знала, какой мне муж нужен. Потому что самое главное в жизни – достаток, муж и дети. Я обожала бывать в гостях и приглашать к себе, обожала всякие украшения, наряды, машины, курорты; журналы про всё модное читала; на все эстрадные концерты в Киев с мужем ездили. Знаешь, сердце прямо ликовало, когда я мчалась по городу на своём «Опеле» или на мужнином «Мерседесе»… Муж мой был офицер, полковник; это второй мой муж… Знаешь, когда говорят – как за каменной стеной, это о нём. Всё с ним легко. Двух детей безо всяких усилий растили – моих, от первого моего брака. Казалось тогда, любую беду могу разогнать как дворник лисья метлой! Работала в нефтяной компании. Через мои руки шли огромные деньги, мне это нравилось, радовало…

Вера Васильевна в юной молодости воспринимала себя, так она понимала, ни много ни мало, избранницей счастья. Мол, есть все, а есть такие вот, избранные. С первым мужем долгого счастья не сложилось – не беда (парень умер, двух лет не прожили, словно б кто в голову ему незримое копьё бросил – кровеносные сосуды лопнули); горе не надломило нисколько, было оно, как гром весенний; не испугало, что с двумя крошечными детьми осталась; понимала – это просто недоразумение! Да и не в пустыне: родни – не сосчитать, но и в себе чувствовала ум и силу. А потом майор появился, посватался; сильный человек, глаза пронзительные. Вот и счастье! Как прилив морской, вернулось – с полнотой своей сладостной, таинственной; и думать не могла, что оно опять когда-нибудь отхлынет.

- Чёрный год настал, как в кромешный ад попала. Вот смотри, считай. Пятнадцатого февраля безо всякой внешней причины умер дядя Слава; всю жизнь вместе. Я вся в делах. Похоронили по-деловому – быстро, богато. А третьего марта (это сколько дней прошло?), вдруг мама внезапно умерла. Меня встряхнуло! Так крепко встряхнуло, как будто кто палкой по шее ударил. А двадцать третьего марта, через двадцать дней, по-женски обследовалась, сказали: «На операцию, женщина, срочно!» Прооперировали, но как-то неправильно; сепсис начался, гной, всё в животе в гной превратилось; жизнь кончилась. Девятнадцатого мая тётя Света умерла. В июне у родной сестры обнаружился рак. Поздно обнаружили, иссохнув снаружи, сгорела изнутри. Похоронили. Всё! Как косой махнул кто-то – все взрослые, кого с детства любила, за несколько месяцев вымерли. Одна на свете осталась. Миша мой, уже полковником стал, что мог – делал, детям няню нашёл, врачей привозил, похороны организовывал. Хирург – Игорь Ростиславович (знаешь его? его все знают, известный) говорит: «Вера, нужна ещё одна операция. Без этого никак. Антибиотики не помогают. Но всё будет хорошо». Куда ж деваться?! Согласилась. Полживота оттяпали, и опять температура. А Игорь Ростиславович: «Людям, Вера, и по десять операций делают. Жить хочешь, нужно ещё резать...» А я уже и не уверена, что жить хочу, так измучилась. Говорю: «Нет! Домой поеду». Медсестра поднесла бумажку: подпиши. Расписалась: третий раз прошу не резать. Хирург в глаза мне не смотрит, ведь обещал, что всё будет хорошо. А тут: «Поезжай, Вера, к бабке. Но без операции всё равно не обойтись». Миша мне: «Держись, прорвёмся!» Ну и поехали мы к бабке, в село…

Бабка оказалась совсем не старой женщиной, сельской, простой, за поросятами выгребала. Руки помыла, посмотрела Веру, вздохнула: «Вези жену, военный, в церковь, к попу». Полковник вскипел: «Шарлатанка! Ещё скажи – на кладбище! Смотри, сам тебя туда отвезу». Денег бабка не взяла. В другое село К колдуну поехали, но повезло, не застали. Потом к экстрасенсу ездили – друзья подсказали. Дом у экстрасенса большой, богатый, но человек совестливым отказался, сказал: «После того, что врачи наворотили, не возьмусь».

Полковник от отчаяния запил, пропал. Поджидая его как-то, вышла во двор, на лавочке посидеть, да и пошла вдруг себе по улице.

- По прямой всего-то три квартала! Дошла до нашей Рождества Богородицы. Вошла в ворота, а ничего не знаю, не понимаю, что тут и как? Вижу, во дворе осанистый бородатый мужчина в рясе; понятно, поп, с какой-то старухой говорит. Я спросила кого-то, отвечают: «Это наш отец Василий». Ладно. Подковыляла к нему. Глаза умные, светлые, чуть навыкате… Он моложе меня лет на пятнадцать. А! ты же его знаешь. Он выслушал меня, голову наклоня, ухо выставив (как на исповеди привык, это я потом поняла), иногда кивая. Потом ладонью по усам и бороде прошёлся, говорит, в самые-самые зрачки глядя: «Тебе, дорогэнька моя, треба на вычитки до старца Феофила, в Китаеву пустынь…»

Куда?.. На что? На какие вычитки, к какому Феофилу, в какую пустынь? В пустыню!? Где ж та китайская пустыня?! В Китай, что ли, ехать!? Объяснили: в Киеве. В Киеве?.. Оно и недалеко – здоровому. Но как туда ехать, если сил нет, всё дурнотой убивает. Да и на чём – обе машины (как и большой дом дяди Славы) на похороны, на врачей и больницы ушли. Мысль уже грела – под бугорок: лежишь в гробу, ничто не мучит, хорошо-оо! Муж как-то проспался, говорит: «Едем в Китай твой!» Согласилась: «Да, Миша, да, потихоньку поедем». Машину у друга взял.

На какой-то окраине Киева, где несколько пятиэтажек торчит, прохожая женщина, ткнув пальцем через поле зелёное, на купола, подсказала, как проехать, не плутая. Первый же монах, которого они по дороге встретили, огорошил: «Зря едете, развертайтесь, болен старец, не принимает; сам того и гляди Богу душу отдаст!» Но доехали. Монахи: «Нет, не принимает, плох наш батюшка».

- Мне так дурно стало, как прежде никогда не бывало. Вот тогда, как из могильной пропасти уже, взмолилась первой раз в жизни: «Господи, помоги мне бедной, я больше не выдерживаю!!!» И тут монашек её к старцу позвал... Свечи горят, лампадки теплятся, старчик весь в чёрном лежит, а борода белая как из снега, лицо белое. Проговорил несколько слов, ничего не расслышала. Объяснили: благословил учеников на вычитку тебя взять…

Церковка, свечка с огнём острым, иконы, лики, ладан, голоса, слова какие-то как музыка, кроме «Господи помилуй», ничто непонятно. Вычитали, исповедалась, причастили, пособоровали. И, понимаешь, боль как-то незаметно растаяла. В тот же день опухлость в животе пропала (в тот же день!); температура снизилась, всё сразу! Спать уложили. Проснулась, на службу в храм позвали… Но я не поверила. Думала, что теперь-то, когда боль ушла, можно и на операцию. Меня научили, как к священникам подходить. Я к батюшке Парфению, ученику старца Феофила: «Благословите на операцию. Врач сказал, нужно третью операцию делать». Он помолчал, головой покачал: «Нет. Не благословляю. Пойдёшь на третью операцию, живою не выйдешь». Говорю: «А как же!?» - «Так и ходи – под Богом». Но и от врачей ведь не отмахнуться. Надо как-то всё обговорить, уяснить. Игорь Ростиславович посмотрел, поразился; позвал кого-то; они совещались, шептались, анализы сравнивали, кто-то сказал: чудо. Да и самой ясно, других и нет объяснений! Но у меня-то голова всё-таки глупая, ещё трезвомысленная, мне захотелось и привычного, материалистического объяснения. Но как понять? Спросила Игоря Ростиславовича: «Почему старец на операцию не благословил? Что-то опаснее?» Он: «Давай подумаем… У тебя, Вера, сложные были операции. Много в тебя вкололи. Организм твой, думаю, мог бы отторгнуть кетгут, отторгнуть инородное. Я б всё вырезал, почистил, зашить бы зашили, но, по сути, не смогли бы зашить. Такое бывает. Только не нужна тебе операция, ты здорова».

Надежда

Вокруг холмы и тесные низины, поросшие случайными соснами; межсезонье (как сейчас) – ни снега, ни травы, хвоя повсюду старая, жёлтая; идём с женой по дорожке, переходим речку по мосту. Видим с насыпи: внизу, как бы наперерез нам по одной из сухих низин – сквозь деревья – широким ручьём выбегает вода. Поток становится шире и шире. Всё вокруг затапливает. На мосту мы вдруг оказываемся как бы на острове. Вода несёт мусор, поплыли и сломанные кровли сельских домов и сами дома, которые у нас прямо на глазах разваливаются, тонут в деревьях. Понимаем, произошла какая-то катастрофа, похоже, где-то на Днепре разрушена плотина ГЭС. Вода растёт, заполнила уже собой все низины. Ясно, это не случайное дорожное приключение, о котором потом можно со смехом рассказывать, всё всерьёз; может, и апокалипсис! Понимаю: плот нужно делать! Внизу плывут щепки, доски, двери… Меня осеняет: если положить одну на другую, то и без молотка и гвоздей обойдусь! Как раз две двери течение подводит к нам, к насыпи. Но не дотянуться, спуск крут; бурлит вода! Среди потопа, из-за соседних холмов, появилась длинная лодка, а из-за другого холма – гидроцикл. Похоже, в них спасатели; мы кричим, зовём, но людям этим не до нас – они о чём-то своём перекликаются, решают что-то, непонятное нам. Вода напирает, поднимается выше, к ногам. И я вдруг произношу, сам того не думая сказать, как-то механически произношу: «Господи, помилуй». И сразу же оказывается, что наш холм соединён извилистой тропочкой, усыпанной хвоей, с соседним холмом, высоким, много выше нашего. В первое мгновение мы не верим своим глазам. Поэтому смотрим ошарашено друг на друга; опять поворачиваемся – тропинка! Ведь не было, не видели! Спасены, быстрее вверх!

Пересказывая днём этот яркий свой сон, вдруг смысл обнаружился: двери, которыми по жизни ходили-шастали в суете своей – не те были, ни на что они не годны, даже на плот. Ну и люди, которые вроде бы спасатели, не те, зря звали. Рядом, оказывается, всё время была тропинка, на неё бы лишь только и надеяться, а мы и не знали о ней.

Сон на 25 марта 2016

Любовь

Александр Александрович проник в дом тихо, хотел Любе себя как сюрприз преподнести. Разуваясь, услышал, что она с кем-то говорит – на втором этаже, в своей комнате. Решил, по телефону; и, чтоб не скрипнуть, стал подниматься на цыпочках, зажав букет тюльпанов в зубах, держа его за ленточку, невольно прислушиваясь (слышно было не очень). Вдруг ясно донёсся её смеющийся голос: «Ты такого ещё не видел?.. А? Ха-ха-ха!» Значит, кто-то с нею в комнате… Ирина, что ли? Очень некстати! Но в прихожей чужой обуви нет. По скайпу говорит? Александр подошёл к двери. Люба неожиданно вновь засмеялась, даже захохотала. Протяжно, развязно… С ним она так давно не смеялась. Ойкнула вдруг: «Ой, мне пора! Совсем на часы не смотрю. Пока!» И опять смех. Сладкий забытый смех.

Саша быстро спустился в зал, прошмыгнул в прихожую, набросил на плечи куртку, приоткрыл входную дверь и тут же сильно, тяжело прихлопнул. Почти сразу вверху появилась Люба. Саше показалось, что за мгновение до этого она запахнула свой розовый халат, её пальцы как будто ещё довязывали бант на поясе.

- Саша, это ты? – проговорила она, переводя дух. - Я что-то перепугалась.

- Чего? - Проговорил он спокойно, снимая куртку. – Дверь хлопнула? Сквозняком притянуло. Как дела?

- Всё хорошо.

Сердце вдруг сильно забилось. Что-то тут не так.

Не спеша он стал подниматься по лестнице. Люба, спускаясь навстречу, зевнула ему в лицо. От халата её дунуло родным запахом. Александр Александрович сжал зубы, возникшее томленье в себе перекусив, прошёл через комнату, выглянул в окно.

- О, цветы-тюльпанчики! - Люба была теперь внизу. – Лохматые, лиловые, мои любимые… Пахнут чем-то. Свежестью! Сейчас ужин разогрею.

За окном был голый сад – ни остатков грязного снега, ни малой зелени. Ветки прозрачной яблони, торчащей в окно, сложились в запутанный рисунок, который бы он хотел разобрать, как тайную фотографию: дереву была насквозь открыта большая комната Любы. Он огляделся: кровать застелена, нарядные белые шкафы – ни пылинки, широкое трюмо, вазы, столик с компьютером, около белой клавиатуры хрустальный парусник-конфетница и розовые наушники. За выступом в стене – дверца с чеканкой писающего мальчика, вход в её личный санузел. Заглянул. Вентилятор заработал, свет включился; сухо, чисто. Подошёл к компьютеру; на мониторе вспыхнули огни салюта. Он быстро прикоснулся к сиденью кресла – тёплое. Только что сидела. Значит, по скайпу. Наушники – тоже тёплые…

Решил ни о чём не спрашивать. «Как-то узнаю, - подумал в себе, - как-то узнаю». И вспыхнула идея: «Завтра среда!.. Да, не спрашивать! Похитрее надо себя поставить!»

- Чем занималась? – Между прочим, спросил он за ужином.

- Как обычно, по дому… Потом к Светке в магазин ездила. Купила кое-что себе… для тебя.

- Платье?

- Угу, почти!

- Значит, бельё. Кто-то звонил?

- С Иркой по скайпу потрепались. Да! Твой Стёпа звонил, хочет денег занять. Вроде ты обещал. Его, понимашь, кризис настиг. Обещал?

- Разберёмся.

Саша почувствовал холодок в сердце и сказал себе: что-то тут не так… А что не так? Смех не так. Смех был сладострастный, развратный!.. Он и ещё один эпитет в ряд поставил, как в гнусной забегаловке, а не в себе, где грязи не любил.

Жили они в пригородном доме, на бывшем дачном участке, который в старом своём виде остался Любе от её деда, работавшего в советские годы машинистом на железной дороге. Перестраивая дачу в соответствии с запросами межмайданного времени, Александр Александрович от старого дома оставил лишь часть внутренней стены – с камином и дымоходами; так ему захотелось; вокруг камина дом и поставил – с некоторым даже размахом, не хуже, а то и поинтереснее, чем у соседей. Поинтереснее, между прочим, и тем, что дом был с идеей – не просто комфортным жильём. В память о Любином деде, Романе Ивановиче, он вмонтировал его барельефный портрет (специально для этого заказанный) в майоликовую облицовку камина. Идея была – возвести дом как родовое имение для своих будущих детей, для внуков-правнуков, обрести для них и для себя корни. Сам-то он был без роду и племени; что и было в нём с ранней юности – масса идей и планов, но была в нём и прорывная сила пули. У Любы с корнями тоже дело обстояло не звонко: отец умер молодым, запойным был, мать в Голландии сгинула, на заработки уехав. Зато вот дед… Роман Иванович на портрете выглядел сильно, чуть ни как римский поэт или император, с впалыми щеками, нос горбинкой, даже и с веночком золотым. При жизни Роман Иванович тоже был человеком солидным, денежки у него всегда водились. Жена его, бабка Любы, которая Любу и воспитала (Саша её не застал), кажется, особо и не знала, куда их девать: с недвижимостью связываться боялись, в антиквариате не понимали, курорты – копейки стоили. Но тяга к прекрасному у неё точно была. Удовлетворяла она эту тягу, покупая красивую, как ей думалось, посуду и безделушки из золота. Некоторая часть ценностей за последующие пенсионные годы, при незалежности, разошлась, но вот фарфор и хрусталь были и в новом доме на виду. Гэдеэровские сервизы «Мадонна» и «Гейша» (так Люба распорядилась) заняли в гостевом зале особое место – в стеклянных шкафах.

Когда Саша, только окончив университет пищевой промышленности, «закрутил напропалую» с Любой и надумал на ней жениться, Роман Иванович приоткрыл в их мужском разговоре тайну семейного богатства. Обведя – уже крепко подшофе – хрустальную люстру над головой весёлым взглядом, спросил не без надменности: «Знаешь, откуда это всё?»

Всё – имелось ввиду: хрусталём напичканная трёхкомнатная хрущёвка, мебельный гарнитур с панелями, обитыми тесненной кожей, «Волга» в гараже, утопленная когда-то на рыбалке, с тех пор пребывающая в перманентном ремонте.

- Откуда?

- А-аа! – Роман Иванович хмельно махнул рукой и подмигнул. - Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё! Вот как было!

- При совке?

- Вот именно!

- И?

- До-го-ва-ривались. Ведь кругом люди! Семафор в нужном месте давал красный свет. Тормозим. Остановка. Что в каком вагоне нам, конечно, известно. От своих людей, от начальства. Ломаем пол или стенку, перегружаем… А двери остаются целые, пломбы целые… Всё с умом делали. Подкатывает грузовик. Зелёный свет – тронулись, и всё шито-крыто.

- Кража?!

- Ну какая к-кк?.. Ты совок! Да разве ж это кража! Ты тогда не жил. А мы у государства своё брали. Начальнички вместо коммунизма что построили? Себе – рай. Мерзавцы! Дорвались до корыта и всех остальных своими жирными задницами в сторону! А вот им! – он показал Саше кукиш. - Когда им нужно, как они свои финансовые проблемы решали?

- Как? Когда?

- Да хоть в семнадцатом!

- Экспр-рроприация экспр-рроприаторов? – Догадался Саша, запинаясь, припомнив недавно виденную телепередачу на «Пятом канале».

- Ты сказал! - Роман Иваныч удовлетворительно кивнул и в рюмки плеснул.

Сашу покоробило, что у Романа Ивановича такое в прошлом. Позже он втолковал себе, что это даже хорошо, и у него есть скелет в шкафу, как и у основателей первых Шоколадных домов (Саша тогда как будущий великий кондитер только и мог о шоколаде говорить), как, пожалуй, и у Джона Кэдбери, который «тоже в 22 года начинал».

- А я по-другому хочу! – вдруг загорячился Саня и стал рассказывать о себе, о своих полудетских планах. – Теперь у нас незалежность и всё такое, всё можно. Хочу своё производство открыть…

Около стола возникла Люба с голубцами, взвихрила ему волосы, к разговору подключилась:

- Знаешь, дед, наш Саня свой шоколад запатентовал и в Швейцарии медаль получил!

- Не медаль, диплом.

- Ты уже хвасталась, - одобрил Роман Иваныч и скомандовал: - Иди себе, у нас тут мужской разговор.

Саша по-хмельному локти на стол выставил:

- Хочу цех небольшой. Для начала. Но чтобы всё честно было! Шоколадники как сейчас делают? Халтурят безбожно! Масло-какао – заменяют, втюхивают вместо него кокосовое или пальмовое, а это чревато… Чревато! Во-первых, в них жирные кислоты, они в организме превращаются в трасизомеры, которые, как и канцерогены, повышают риск… да что там повышают! Рак обеспечивают! Такого никому не желаю! Вон мой приятель, Генка Сенцо, колбасу своего мясокомбината не ест! А так нельзя! Проходила у нас конференция шоколадников, были иностранцы. Я выбрал момент, когда в зале самые крутые сидели, и так дело повернул, что мне слово дали, три минуты. Я за полторы минуту сделал как бы сообщение, рассказал о своём шоколаде «Любовь» (в честь нашей невесты!). И ещё за пять – провёл дегустацию… Партию полуофициально на своём экспериментальном участке изготовил. Мне говорят: «Вы талантливый шоколатье (сразу на «вы»!), и ваш шоколад неплох (похвала от них как орден), но жизни вы не знаете… Вопрос в цене и раскрутке. Кто ваш продукт купит? Рокфеллер и Ротшильд? Так и они не купят. У них свои поставщики…» Тогда я говорю: «Вот скажите, шоколад может быть без какао-масла?.. Нет! А ведь делаете! Конечно, вы и постарше, многие шоколад варили, когда я ещё под стол пешком ходил (так мне один коллега впаял), поэтому знаете, что без какао-масла – это не шоколад…

- А я в тебя верю! – Неожиданно закричал Роман Иваныч. - И помогу! Люба, иди сюда, наливай! Будет у тебя свой цех! Бу-дет! Главное, вижу, голова на плечах! А это – основное!.. Диплом швейцарский получил?

Саша бодро кивнул.

- Ну вот!.. Помогу! Не цех, конечно, это не потянем, на первых порах – кафе, небольшое такое, пусть «Любовь-Шоколад» называется. И кредит возьмём! Будешь шоколад варить – для местных Рокфеллеров, если такие найдутся, ну и о других не забывать. Как тебе идея?

По средам и пятницам у Любы бассейн: врач рекомендовал, от избытка веса. Александр Александрович приехал домой средь дня, поднялся к ней в комнату, включил компьютер – выскочило окошко с требованием ввести пароль. Вот те раз!.. Люба знает, что дома он интернетом не пользуется, ему и на работе его выше крыши. Пароль, значит, поставлен для такого именно случая. Это неприятно. Александр Александрович посидел и, подумав, быстро набрал номер её телефона… Не получилось. Набрал год, месяц и день её рождения. Не сработало. Придётся, подумал, Аркашу привлекать, а не хотелось бы чужих посвящать в свои подозрения ми. Он ещё посидел, в окно поглазел – на рисунок ветвей; набрал четыре нуля (в одном из его телефонов таким был пароль разблокировки). Открылось! В контактах скайпа у Любы последним значился некто «Латинос»; аватарка – мощный бицепс с татуировкой грудастой русалки. Продолжительность разговора: 16:05. Ага! Это вчера. Предыдущий, за три дня до этого 19:55!.. Других записей в «истории» не было. Либо стёрты, либо это единственное, что и было.

Александр позвонил своему компьютерщику, узнал, можно ли сделать, чтобы разговор записывался, но чтобы те, кто общаются, этого не знали.

- Сделаем, Александр Александрович! – заверил Аркаша. – Могу вечерком заехать.

- Вечером не надо. Сейчас надо. В течение часа.

К Любе в комнату он не заходил семь дней. Пятницу пропустил: не мог решиться. К следующей среде собрался с духом, тянуть нечего. Оставив на работе дела, приехал, когда она только-только отъехала на своём синем. Пощёлкал «мышкой», как Аркаша научил, появилось два экрана. В одном возник молодой усатый здоровяк, в мексиканском сомбреро – Латинос, значит; на другом – Люба. Они о чём-то говорили друг другу, потом стали раздеваться, продолжая что-то говорить. Саша не слышал, не сообразил включить звук. Далее произошёл столь гнусный развратный, как он про себя сказал, «порнофильм», произошло то, чего он и вообразить не мог. Окаменев, Саша пятнадцать минут смотрел на экран, наблюдал за ними. Потом присел в кресло, надел наушники и включил повтор. Лучше бы он этого не делал. В уши ударила электронная музыка, которую он ненавидел, ударил в мозг её смех, который теперь будет звучать в нём до последней его минуты. Люба смеялась с хрипотоцой; бухала музыка. Значит, вот такое ей нужно? Кто он – Латинос? Она так и зовёт его: «Латинос, Латинос», а он её… Он её… Гнида! Любаха! Он её Любахой зовёт, как собаку или корову… Стоп! Надо успокоиться! Ну что тут страшного, что тут страшного? Это же всё фантазии, игра, одни в карты играют, другие в стрелялки-догонялки, повсюду страсти изображаются… Всё ненастоящее. А это… а это у них тоже самое, это же ерунда, это игра, фальшивка… Только убить их хочется, головы расшибить! Он сжал кулаки и смотрел, пребывая в состоянии, словно бы весь мир вокруг взорвался, а сквозь него, сквозь его грудь свистят осколки. Новое зелёное бельё на ней, а у него… Латинос! И вдруг он разобрал её слово: «Когда?» Это заставило отмотать назад, вслушаться. Латинос ответил: «Приеду в среду. Там же. В гостинице».

В среду? Это когда?.. Это какое число? Сегодня, что ли? Да прямо сейчас!

Латинос сказал: «Там же. В гостинице». Значит, у них уже это было в гостинице. В какой? Сколько раз?.. А ведь это неважно. Сегодня не первый раз. Осколки ослепили. Он дважды ударил в монитор кулаком, тот отлетел к стене; Саша схватил его и швырнул в окно. До стекла монитор не долетел – описал дугу на кабеле, ударился в дверь с писающим мальчиком. Провода повисли, выдрались из розетки…

Когда он с архитектором занимался планировкой дома, он придумал разместить в этой комнате коллекцию икон, для этого первоначально и была придумана ниша, углубление в стене. Но Люба перерешила, спальню себе устроила, а в нише вместо иконостаса возник этот писающий, с входом в санузел…

Значит, вот что нужно, стал он себя разъяснять. Нужно их застукать. В следующий раз. Сейчас не успеть. И тогда… А пока надо вот что, надо уехать. А их застукаю – и что дальше? Сейчас-то как жить?.. И куда ехать? Хоть на луну улети, с места не сдвинешься. Да ведь уже и застукал! Всё видел. Других подробностей не надо, упаси бог.

Он забрал шкатулку с её колечками, вынул деньги и документы из сейфа, швырнул всё это в свою спортивную сумку, перевернул внизу стеклянные шкафы, кувалдой разбил ванную. Он удивлялся, что способен так умно и толково поступать. Потом Саша сходил в гараж за канистрой и вылил бензин в её комнате. В ванной он открыл краны, в кухне – газовые вентили. Зажёг свечку и отнёс её в сауну. Ему казалось – умнее и не придумать, всё происходило как под диктовку.

- Нет! - вдруг сказал он себе! - Не так!

Свечку он перенёс в дальнюю комнату – в спортивный зальчик, где по утрам он иногда разминался, где из пола на пружинистой стойке торчит боксёрская груша, где на полу, на резиновом коврике гантели, на крючках – бойцовские перчатки, скакалки и рельефный обруч хулахуп, а между окон шведская стенка с нависающим турником. Свечку он пристроил на боксёрскую грушу. Перед тем как выйти, оглянулся. На турнике висел её розовый халат. Саша натянул его на себя и распахнул.

- Ты такого ещё не видел, - проговорил он, хрипло засмеявшись. От халата пахло Любой, тем самым запахом, который, которым, которого… Который кто-то и другой уже вдыхал, и сейчас выдыхает.

Ему на ум пришла смешная мысль: а что если попробовать? Ведь другие-то это как-то делают… Он ловко вытянул пояс из халата, поднялся на три перекладины вверх, прикрепил один конец к турнику, а второй завернул в петлю. Вот было бы визгу, если бы… Как свинья! Как свинья! Несколько раз он повторил эти точные слова, слыша её визг сквозь её смех, прекрасно понимая, что не повесится. О подобном он никогда всерьёз не думал. Даже тогда, когда на него наехали банковские кредиторы, отобрали кофейню и этот участок, на котором лишь стройка начиналась. Тогда и Роман Иванович заболел той лютой болезнью, от которой когда-то его сын запойный умер, а потом, через годы, и жена, «баба Тоня». Посмотрим, кто кого! - тогда он лишь раззадорился. Люба с ним была в те дни почти неразлучно, в ломбард отнесла свои цацки, сама шоколад в гараже варила, чтобы он закончил заказ, скульптуру шоколадную…

Розовая петля болталась у него перед лицом, тянула в себя, что было совершенно глупо. Саша усмехнулся, надумав узнать ощущение (ведь не зря же удавку мастерил) и наложил петлю себе на затылок. Придерживаясь одной рукой за холодную сталь перекладины, второй опустил пояс на шею и подтянул к кадыку. Из коридора по полу вбежала в зал струйка вода и начала скапливаться около резинового коврика; газом пахнуло.

«Отпусти руки! - Словно б сказал ему участливый голос неведомого существа. – Ты в любой момент схватишься за перекладину, тут невозможно удавиться!» Действительно, внутренне согласился он, невозможно. «Или оттолкнись ногами, попробуй, а рукой держись!» Он подчинился и его ослепила дикая боль. Саша скрёбся пальцами о воздух, пытаясь схватиться за перекладину, которая оказалась у него за спиной. Наконец он сообразил и, как ему показалось, сумел развернуться. Был уверен, вот сейчас, вот сейчас, он схватится за стойку и обопрётся ногами о перекладину, сдёрнет петлю.

Когда через три часа Люба выворачивала руль своей синей машины на их тихую улочку, мимо неё, сверкнув стёклами, промчалась вереница пожарных машин.

Сеть

Каждый Великий пост для меня особ, в каждом свои тонкости «обетов», возможно, как и у вас. Когда-то на этот срок я бросал курить (пока совсем не отпало), воевал с другими излишествами, страстями и страстишками (с разной степенью успеха), читал боговдохновенные книги – Псалтырь, Евангелие, вначале по-русски, потом по-церковнославянски и вникая в комментарии. Вы же знаете, тут по нарастающей, отступать не получится, в каждый Пост хоть по шажку, хоть ползком, но вперёд, иначе провал, как на тонком льду. Вот и у нынешнего Великого поста свои особенности. И всегда ведь Пост так быстро летит, что мало что успеваешь. Но не о том речь.

Читая на днях Евангелие, вдруг был смущён; место всем известно: «Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мтф.5:27-28). Пришло вдруг в голову, что сказано это с каким-то чрезмерным азартом, с выходом за край, что ли, что Богу и невозможно. А коль так, подумалось мне, Бог ли Христос? Я об этом много думал, был подавлен, находил чрезмерности и в некоторых других заповедях Нагорной проповеди – о гневе, о щеке, о любви к ближнему, как к себе. В воскресный день исповедал это своё сомнение как грех. На что духовик сказал: «Это бес мысли путает». Отец В-в всегда говорит точно, выдержав паузу. И я из-под епитрахили подхватил: «Чтобы увести от главного». – «Конечно, - согласился о. В-в. – Вам надо…» И он сказал, что мне надо.

В тот же день в Сети, на каком-то из сайтов, на меня выплыла зазывающая табличка, приглашая клацнуть на текст в прямоугольнике, разобраться: «Бог ли Христос?» Эта реклама, как я вдруг сообразил, уже и прежде не раз всплывала передо мной. Кажется, называется, контекстная реклама, поисковик Google много знает и научен просчитывать, кому и что в глаза сунуть. Никогда я не заглядывал. Но вот же, сработало! Мысль дикая не сама по себе возникла. Похоже, те ближние мои правы, которые не пользуются интернетом (а иные и телевизором, и малым телефоном). И я бы рад, да Сеть – кормилица. Или просто я не дозрел, чтобы отказаться. Может, и впереди ещё.

8 апреля 2016

Однажды Великим постом