28 сентября 2016 241
«Во имя нашего завтра сожжём Рафаэля»?!
Для затравки – фрагмент из  завершённого буквально вчера перевода романа живого классика грузинской прозы Реваза Мишвеладзе «Белка в колесе», представляемого на Нобелевскую премию (сейчас я вычитываю последнюю корректуру и работаю над примечаниями). Роман полифоничен, богат на вставные новеллы (собственно, Реваз Авксентьевич известен как неподражаемый мастер жанра малой прозы), но главный стержень этого произведения – перипетии времён правления Михаила Саакашвили, в частности, «дело фотографов», по которому были арестованы «личники» президента по обвинению в продаже иностранным заинтересованным лицам компрометирующих кадров из не подлежащей огласке жизни молодого экс-главы государства.
.
Эта «увертюра» (беседа президента с его матерью) представляется мне своего рода ключом к магистральной теме нашего сегодняшнего обширного материала смешанного жанра.
Добавим к сказанному, что для читателей «Камертона» мы представляем эксклюзивный анонс романа в виде этого эпизода.
.
***
.
«Миновало двадцать дней моего заключения.
Поскольку я не дал разрешения Гие Томадзе напрямую обратиться к президенту с вопросом – чего ждать по моему делу и зачем было объявлять меня изменником родины посредством медиа-средств, Гие пришлось очень нелегко, но всё же кое-как, с грехом пополам, он он встретился с помощником, и тот ему, совершенно секретно, передал слова президента.
Тот якобы сказал, что сам в ужасе от предательских действий Микава. И что за провокация – будто бы я, президент, раскаиваюсь в том, что арестовал его, и вообще как вы смеете даже ставить подобный вопрос.
Теперь-то мне всё стало понятно.
Я ломал голову, где же совершил ошибку, когда он стал видеть во мне врага?
Ничего не мог вспомнить, кроме верной службы. И вообще, помимо официальных встреч, нас с ним ничего не связывало.
Одно-единственное смущало: примерно года два назад вызвал он меня.
- Пошли к маме моей, зафоткай нас.
Поехали на оперативной безномерной машине, без экскорта.
Поднялись на лифте, госпожа ждала нас в дверях.
С той самой минуты аппарат у меня был наготове, и я снимал почти всё.
Президент сначала поцеловал мать, потом подступился к огурцу на блюде и открыл кран.
- Он вымыт, мальчик мой.
Президент шагнул в гостиную, опустился в кресло и захрустел огурцом.
- Воду не перекрывают?
- Нет.
- А как ты вообще поживаешь, мама?
- Как сказать. С этими скачками давления ничего поделать не могу.
- Тебе ведь Сандра прислала американские лекарства.
- Я принимала. Помогают, конечно. Когда их пью, чувствую себя хорошо, но ведь не буду же я постоянно под воздействием препаратов.
- Пойди-ка ты в нашу клинику и пусть тебя обследуют раз и навсегда. Чтобы узнать причину, откуда это берётся, в чём корень зла.
- Ты сам как поживаешь?
- Понемногу.
- Сон у тебя нормальный?
- Как всегда, засыпаю-просыпаюсь, засыпаю-просыпаюсь, будто дубинкой меня огрели. Вскакиваю, сижу минут 5-6 на постели, а потом снова погружаюсь в сон.
- И часто так?
- Раза три-четыре за ночь, как всегда. Аппетит при этом у меня хороший.
- Радость ты моя. Сколько ж ты носишься... Смотрю на тебя порой по телевизору – вроде пополнел, глаза даже заплыли, а иногда внезапно похудеешь. Звоню Сандре, говорю, что-то не нравится мне его цвет лица, она в ответ смеётся, всё, мол, у него в порядке.
Мать президента приблизилась к креслу и погрузила ладонь в мягкую, податливую шевелюру сына.
- Совсем ты поседел, сынок, на кого стал похож...
- На тебя... На тебя...
Президент рассмеялся отрывистым, стрекочущим смехом.
Мать взяла его за подбородок, поцеловала в ухо и дохнула в волосы тепло, как только мать умеет.
Президент затаил дыхание.
- Да... Ну, хватит... Как ты иногда... Не забывай, что я президент.
- Ты президент для других... И вообще... Если бы я тебя не родила, жила бы сто лет. Ничего бы мне не сделалось.
- В чём дело, чего тебе не хватает, кто-нибудь с тобой непочтителен?
- Не знаю, куда мне деваться, сынок. Коллеги поедом едят. О чём ты думал, когда университет разворошил?
- При чём тут я... Это Кахи Ломая, министра образования, работа.
- И я так говорю, а они со смеху умирают, ну кто же в это поверит! Как у тебя язык повернулся сказать, что Грузии не нужны люди после сорока?
- Я этого не говорил, но вообще-то и вправду так.
- Что значит «вправду так», давай тогда, гони и меня с работы.
- Тебя никто пальцем не тронет.
- И что? Это и есть твоя реформа? Мать оставляешь, а всех остальных пинками под зад разгоняешь?
- Мама, ну почему ты не можешь понять? Психика нации должна измениться. Должна явиться другая Грузия. И этого лёгкими щипками не добьёшься. Волна революции должна поглотить всё старьё.
- Какой революции? Бог с тобой, сынок. Я-то ведь знаю, какая это революция. Покажи мне революцию, которая призывает заставить людей всё распродать, истребить национальные ориентиры и голодать. Хоть объясни, почему ты набросился на эти памятники?
- Мама, надо избавляться от коммунистического менталитета!
- Убрать памятники Илье Чавчавадзе и Давиду Агмашенебели – это означает выкрочевать коммунистический менталитет, а называть площадь именем Зураба Жвания и улицу именем Буша – это не коммунистический менталитет?
Когда это Илья Чавчавадзе и Давид Агмашенебели вступили в компартию?
- Да ладно, мама, когда бы я ни пришёл, вечно ты со мной ругаешься.
- Зачем писателей выгнал из их особняка? Какой ответ держать будешь перед дедом своим, Григолом Абашидзе?
- Вели бы себя поумнее, никто бы их не трогал!
- Что значит поумнее? Что такое по-твоему, писатель, живущий «поумнее»?
- Всё тебе выложить? Ты тоже прекрасно знаешь, что сегодня в Грузии из десяти известных писателей девять называют меня буйнопомешанным. Я – чо-окнутый?! Нет, ты скажи, я сумасшедший?!
Мать рассмеялась.
- А ты не твори безумств, вот тебя и не будут называть сумасшедшим. Нормальный человек разве пойдёт в атаку на памятники? А что ты натворил в Кутаиси, взорвал Мемориал Славы, и этот взрыв унёс жизни матери с дочерью. Сколько проклятий на твою голову посыпалось после этого, а зачем ты у журналистов их здание отнял?
- А... Они тоже ни в чём не повинны? Ты знаешь, какие статьи эта братия публикует в газетах, хоть у нас, хоть за рубежом? Чуть не в туалет меня сопровождают, чуть не одеяло поднимают и рыскают, чем я под ним занимаюсь...
- А дальше что? Причём тут журналисты? Почему ты иногда забываешь, что ты президент, а не заштатный ловелас. Ты же видишь, какую травлю итальянскому премьеру устроили, как его фамилия?
- Берлускони. В суде его дело.
- Ты же видел, что сотворила с президентом валютного фонда уборщица. На тебя тоже кто-нибудь пожалуется, а потом берегись.
- Пусть носятся по этим погорелым судам, пока с ног не собьются. За мной женщины, чтоб ты знала, сами бегают, вот в чём разница.
Президент сопроводил эту шутку тем же смешком, похожим на ржание.
- Ты смейся, смейся... Вечно не будешь держать суд в кулаке зажатым. Вот возьмёт какой-нибудь судья на себя смелость и...
- И что он мне сделает?
- Не подчинится.
- Не подчинится – получит пинок под зад и вылетит как пробка.
- Не пользуйся тем, что народ доведён до ручки и гол как сокол. Это не плод твоего удальства, это происходит потому, что оппозиция труслива. А вообще будь очень осторожен, вот моё тебе слово.
- Кого мне бояться? Шалико-лейбориста или Нино Бурджанадзе? Ты же видишь, их время ушло, они сами себе шею сломали.
- Мне телевизор страшно включать.  Всё думаю: вот сейчас он что-нибудь расколошматит, вот сейчас как треснет...
- Что это я расколошмачиваю?
- Можно ведь немного подумать, прежде чем что-то ляпнуть.
- А что я такого говорил?!
- Как тебе в голову пришло болтать, что Чингиз-хану не помогли лечебные ванны в Цкалтубо, или что Давид Агмашенебели молился в церквах, синагогах и мечетях.
- А то не молился.
- Что значит молился, мальчик мой, ты разве не понимаешь, что тем самым ставишь под сомнение православную веру Давида Агмашенебели? Если Давид оказывал уважение чужой вере, это ведь не означает, что он верил в трёх богов? Ты мозгами хоть немного пошевели...
- Да ладно тебе, мама, это ты себе в голову вбила, а кому бы я ни говорил, никто не усомнился, что всё тут верно.
- Ты хоть читаешь, что о тебе пишут?
- Так, с пятого на десятое... А ты читаешь?
- Читаю, и сердце кровью обливается. Вот только «Асавал-дасавали» почитать – мозги набекрень свернутся.
- Иногда скошусь на телевизор, мне и этого достаточно... а вообще-то этим Васико Одишвили и Шалве Рамишвили, как придёт время, отрежу их болтливые языки.
- И что от этого изменится? На их место заступят другие Одишвили и Рамишвили. Всё время хочу тебя спросить, ты какую Грузию строишь, Мишико?
- Нормальную. Тебе что, не нравится?
- Дороги и мосты как же могут не нравиться... Надо быть слепым, чтобы не радоваться новому облику Тбилиси, Батуми, Кутаиси, Сигнаги, Местиа... Но ты думаешь, что Грузия – это только гостиницы, дороги и туристы?
- А что же ещё?
- Что ещё? Это национальный феномен. Известно тебе, что такое национальный феномен?
- И дальше? Я что, разрушаю национальный феномен?
- Конечно, разрушаешь. Когда трёхлетнего ребёнка отлучаешь от грузинского языка и заставляешь чирикать по-английски, разве из него вырастет грузин? Зачем ты ссыпал сюда кучу заграничных учителей английского, когда мои бывшие студенты, специалисты английского, сидят без дела? Неуважение к народному искусству, традиционному жизненному укладу, грузинской классике – это ли не истребление национального феномена?
- Кто это тебе сказал?
- Кто надо, тот и сказал. Ты думаешь, я сама не вижу, что все патриотические произведения изъяты из школьных учебников?
- Мама, ты во всём меня обвиняешь, нельзя же так...
- Ты президент, сынок, кого же мне ещё обвинять? Ты же видишь, на каждом шагу попрекают – негрузин явился строить Грузию...
- «Попрёкам» конца не будет. Всё это ерунда. Но как мне другим втолковать, если даже тебе не могу объяснить: Грузию спасёт только евроатлантическая интеграция. Другого пути нет. Если мы окажемся в национальной  изоляции, как в средние века, знай, что сваримся в собственном соку, вот тогда и полюбуешься, как угаснет Грузия. Если в страну не ступит американский сапог, ничто нас не спасёт. Провинциальной Грузии должен прийти конец: вот чем я занимаюсь.
- Что ты называешь провинциальной?
- То, что ты называешь национальной.
- Значит, ты, мой сын, пускаешь по ветру Грузию Давида и Тамары?
- Грузия Давида и Тамары давно уж развеяна по ветру. Мы территории еле сохраняем, а грузинский менталитет скоро станет достоянием книг и музеев.
- Не приведи Господь, что за чушь ты несёшь, совсем голову потерял!
Президент вскочил с кресла, поцеловал мать, забежал на кухню, ухватил в руки два огурца и по выходе один протянул мне.
Может, он не простил, что я был невольным свидетелем этого разговора?»
.
А теперь возвратимся к заголовку: «Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы». Узнаёте риторику? Это некто ошалелый Кириллов, к сожалению, мой тёзка, уроженец деревни Харино Смоленской губернии, прославился такой вот ударной искросыпительной, зубодробительной строкой-скуловоротом, что не помогло ему, между прочим, избежать молоха репрессий-1937.
А теперь перечитайте диалог матери с сыном. Ну чем не наследник? Только Кириллов угодил в рабство идиотской идеологии и свято верил в то, что писал. А у этих – оплаченное задание чтобы народу грузинскому «стать как все», петь как все, а не своё великое многоголосье, есть как все, а не свои чудесные блюда с волшебными приправами, пить как все – кока-колу и виски, а не свой «Боржоми», лимонад Лагидзе и лучшее в мире вино.
Свернём теперь на основную магистраль, поговорим о событии, давшем повод к работе над этой статьёй.
Ей предшествовал звонок от мэтра кинодокументалистики Нодара Левановича Палиашвили, родного (!) племянника великого и непревзойдённого по сей день грузинского оперного композитора Захария Палиашвили, автора классических опер «Абесалом и Этери» и «Даиси» (в Москве до конца прошлого века в память о выдающемся грузинском музыкальном деятеле была улица его имени (ныне – Малый Ржевский переулок).
Нодар Леванович пригласил меня в мемориальный Дом-музей своего дяди, на вечер, посвящённый 145-летнему его юбилею.
В Доме-музее Захария Палиашвили я – частый гость; это один из самых оживлённых и в то же время «домашних» очагов культуры столицы Грузии, где собирается приятнейшая аудитория: как отошедшие от дел звёзды мировых оперных сцен, так и действующие вокалисты, дирижёры, инструменталисты с международной известностью, в компании с подлинными ценителями высоких музыкальных жанров.
.
С местами было настолько туго, что Нодар Леванович «придержал» мне заветный стульчик заранее. Моё недоумение по поводу столь близкого родства для столь отдалённой эпохи Нодар Палиашвили уже давно развеял простой арифметкой: между братьями Леваном, его отцом, и старшим – Захарием (1871-1933), разница в этой многодетной семье составила чуть не четверть века.
Прежде чем, приветствовав гостей, директор мемориала, председатель Союза композиторов Грузии Каха Цабадзе передал слово неизменной ведущей музыкальных вечеров в этих стенах Тамаре Цулукидзе, я вновь обошёл дорогие сердцу и комнаты, на этот раз делая пометки для читателей.
Музей, основанный в 1959 году, предлагает своим посетителям богатую экспозицию артефактов, имеющих важное культурно-историческое значение. Коллекция, выставленная на обозрение, и хранилища мемориала содержат до 5000 экспонатов, представляющих Захария Палиашвили не только как композитора, но и как фольклориста, учёного и собирателя, педагога и общественного деятеля.
Для меня всегда особый интерес представляли программки (с детства собираю их со всех спектаклей и концертов, на которых побывал). В Доме-музее Палиашвили таких программок во множестве, и у каждой – своя история, своё дыхание, как и в представленных макетах палиашвилиевских оперных постановок разных лет.
Выделяется среди экспонатов портрет Вано Сараджишвили, феноменального тенора (с грамзаписями ему не повезло, но предания донесли, что когда он пел на вершине тбилисской горы Мамадавити, где расположена знаменитая площадка обозрения, его в умилении слушали кутилы в низине, в Старом городе, прерывая, разумеется, свои зычные тосты).
Впрочем, пора бы и на экскурсию, в гости к Захарию Палиашвили.
У самого входа посетителей привлекает полотно Элгуджи Бердзенишвили «Абесалом и Этери» - как символ бессмертия творчества грузинского композитора. Экспонаты первой комнаты повествуют о детстве и отрочестве Захария. Здесь – пейзаж Резо Адамия «Селение Уравели», откуда берёт начало фамильная ветвь Палиашвили.
О кутаисских детских годах Палиашвили рассказывают старинные фотографии; пейзаж несравненной Елены (Элички) Ахвледиани «Старый Кутаиси», макет отчего дома Захария в Кутаиси, полотно «Католический околоток» кисти Михаила Хвитая.
.
Здесь мы подходим к интересной и важной детали. Благочестивое многодетное семейство грузинских католиков Палиашвили воспитывало подрастающее поколение на ценностях и достижениях западноевропейской музыки, не акцентируя внимания на уникальной народной церковной и светской полифонии, покорившей и продолжающей покорять мир. А в творчестве Палиашвили эти две составляющие – европейский симфонизм и народная мелодика слились в гармоничный, взаимодополняющий драгоценный сплав. Секрет тут в том, что  мечтавший создать чешский музыкальный театр, не признанный на родине композитор и вокалист Йозеф Навратил,  под псевдонимом Иосифа Ратиля однажды приехал на гастроли в Грузию. Покоренный музыкальной культурой этого края, Ратиль навсегда остался в Грузии. Более 30 лет жизни он отдал развитию народной грузинской хоровой музыки, записал, путешествуя, много мелодий, создал народный грузинский хор, танцевальный ансамбль, впоследствии известный как «Эрисиони», и был первым его руководителем.
И воспитывавшиеся в католической семье братья Палиашвили, только благодаря Ратилю впервые услышали и прониклись благотворным духом родных песнопений, и от этих корней рождён неповторимый симбиоз народной мелодики и европейского симфонизма в творчестве Захария Палиашвили, что и делает его подлинно великим.
Отдельная стена посвящена семейству Палиашвили, состоявшему из 20 человек. Особый интерес представляет фото старшего брата Захария, Иванэ – первого профессионального грузинского дирижёра; брата Поликарпа – хормейстера и дирижёра; брата Левана, композитора и теоретика музыки; сестры Жанны, известной пианистки, и многие другие, включая фотографии моих старших современников, нового поколения Палиашвили – дирижёра Вахтанга и певицы и педагога Юлии, музыкантов с международной известностью.
Интересны и стенды, посвящённые тбилисскому периоду биографии Захария Палиашвили – здесь, наряду с произведениями искусства, мы видим фотографии педагогов Захария, среди которых особое внимание и уважение заслуживает Михаил Ипполитов-Иванов; здесь же рукопись 4-голосной мессы, написанной Захарием в ученический период.
Вторая комната – своего рода иллюстрированный рассказ о путешествии Захария Палиашвили по различным уголкам Грузии в поисках «редких и исчезающих» образцов народного творчества, которые ему удалось спасти и вдохнуть в них новую жизнь.
В путешествия по Грузии Палиашвили возил с собой народные инструменты, а также весьма любопытный прибор – записывающий (!) – фонограф фирмы «Эдисон», бывший верным помощником Палиашвили в его не имеющих цены разысканиях.
Ряд экспонатов рассказывает о московском периоде обучения Палиашвили, связанном с общением грузинского композитора с выдающимся симфонистом Сергеем Танеевым, его консерваторским преподавателем; здесь же под стеклом – рукопись фуги Палиашвили с выведенной рукой Танеева оценкой «5».
Ещё одна часть экспозиции посвящена деятельности Палиашвили в тбилисском «Филармоническом обществе», а следом – стена, отведённая под рассказ о трёх оперных творениях композитора – «Абесалом и Этери» (грузинские Ромео и Джульетта), «Даиси» и «Латавра».
.
История сохранила облик участников премьеры «Абесалома и Этери» (1919 года) – Бориса Залипски (блестяще заменившего заболевшего Вано Сараджишвили, последующие спектакли пел звёздный грузинский тенор); Ольги Бахуташвили-Шульгиной (Этери); баритона Сандро Инашвили (Мурман).
Украшают эту часть экспозиции эскизы оперных персонажей, зарисованные с натуры художником Иванэ Аскурава.
Привлекает внимание афиша премьеры «Даиси» (дирижёр Иванэ Палиашвили, режиссёр – САМ  Котэ Марджанишвили, гений массовых театральных постановок). В главных партиях – Вано Сараджишвили (Малхаз), Елена Попова (Маро).
В третьей комнате представлен семейный быт Палиашвили, любившего, как было свойственно тбилисским католикам, когда в доме много людей – членов семьи и гостей, часто не на один вечер.
Самовар на обеденном столе, серебряная посуда, здесь же – личная фисгармония композитора и его любимая валторна.
Со стены на посетителей смотрит с фотографии супруга Палиашвили – Юлия Уткина и ребёнком погибший на даче от укуса скорпиона любимый сын Захария Ираклий, ангелоподобный мальчик в матроске.
После гибели сына композитор впал в глубокую депрессию, долгие месяцы не подходил к инструменту, но сумел совладать с этим ударом судьбы и написал третий акт «Абесалома» - это великая музыка, грузинский «Реквием» планетарного масштаба.
В  четвёртой комнате – кабинетный интерьер Палиашвили, его рояль и письменный стол, нотные листы зелёного цвета, придававшие композитору особую творческую энергию; фрак, в котором он дирижировал, и другие артефакты. Сердце щемит при виде часов, остановленных в минуту кончины Захария Палиашвили.
И, наконец, гостиная, где без малого век назад Палиашвили встречался с посетителями, представителями мира искусства и деловыми партнёрами и где в вечер его 145-летия собрались мы, поклонники творчества автора «Абесалома» и «Даиси», а также, между прочим, мелодии современного гимна Грузии, обработанной Иосифом Кечакмадзе. Эта нотная рукопись тоже относится к числу экспонатов мемориала.
Вечер, скажу, опережая событие, удался. В ударе были все – и вокалисты, и концертмейстеры. Но ещё до его начала Нодар Леванович показал мне текст своего горького слова, с которым он (урывками) выступил во время эмоционального обмена мнениями. Мы же приводим этот текст полностью:
«Грузия – маленькая страна, но судить о её потенциале можно хотя бы по тем временам, когда женский шахматный чемпионат этой маленькой страны считался, и по праву, чемпионатом мира.
Грузины оставили яркий след во множестве научных дисциплин и во всех жанрах искусства.
.
Наш старейший музыковед, профессор Гулбат Торадзе утверждает, что, как невозможно создать произведение, равное «Витязю в тигровой шкуре» Шота Руставели, так же невозможно и написать оперу, равную «Абесалому и Этери» Захария Палиашвили.
Захария Палиашвили и называли нередко «Руставели в музыке».
Спасибо господину Бидзине Иванишвили за отремонтированный театр! Жаль только, что после ремонта он словно бы распался на две составляющие – Государственную оперу и Государственный балет.
Где-то между ними (и тут мы подходим к самому главному – В.С.) «провалилась» фамилия композитора Захария Палиашвили.  А ведь именно его именем был назван театр, и под его именем коллектив этого театра прославлял музыкальную культуру Грузии с 1937 года, то есть почти 80 лет!
По словам чиновников от культуры, имя композитора Палиашвили остаётся на всех документах, кроме афиш! И программок!
То есть, когда театр перечисляет деньги за свет, газ, бензин, или заказывает балетные пачки, туалетную бумагу, на этих никому не видимых (кроме бухгалтерии и отдела снабжения) бланках имя композитора упоминается.
Но – не упоминается на афишах, выставленных на всеобщее обозрение и на программках, которые зрители приобретают себе на память.
Последовало объяснение, что мы стремимся в Европу, а в Европе ни театр Ла Скала, ни Метрополитен-опера (между прочим, она в Америке), не носят ничьего имени.
Мне почему-то представляется, что в той же Америке Карнеги-холл носит имя миллионера и филантропа Эндрю Карнеги, не говоря уже о Мариинском театре в Санкт-Петербурге и других (забегая вперёд, скажем, что замечательный наш баритон и педагог Эльдар Гецадзе продемонстрировал собравшимся поклонникам музыкальной классики служебное удостоверение – пропуск в оперный театр, где отсутствует упоминание о Палиашвили, а также отметил, что восточноевропейские театры имени Бидржиха Сметаны и Станислава Монюшко, в которых он пел, никто не лишал не лишает памяти о великих композиторах. Как и театры имени Верди (Teatro Verdi) во Флоренции, в Салерно...
.
А ещё Эльдар Гецадзе, музыкант, переживающий за национальное искусство, поднял проблему патриотизма.
«Мы готовим оперных мамелюков, - со всей остротой заявил он. – Часто молодые певцы «отрываются» от родных корней, заключают контракты, не успев даже всмотреться в мир грузинской классики. Нам надо холить и лелеять грузинскую музыку, потому что творчество Верди, Вагнера и Моцарта и без того в хороших руках и под надёжным присмотром»).
Судя по этой логике, нам следует, с целью пролезть в Европу, отказаться от театров имени Руставели, Марджанишвили, Туманишвили, Грибоедова, Адамяна, Ахметели и других? – вопрошает Нодар Палиашвили.
И ещё. Почётное звание «Академический театр» никогда не было пустым словом. Его присваивали специальным указом. (Между прочим, только академические театры имели право на получение немалых дотаций из государственного бюджета – В.С.)
Мне интересно, кто и когда отменил и заменил звание «академический» на «профессиональный» (какого в мире искусства официально не существует)? – продолжает «интервью без ответа» Нодар Палиашвили и завершает свою филиппику следующей кодой:
- Мне очень стыдно. Что я, сын брата Захария Палиашвили, выступая сегодня перед почтенной публикой, вместо того, чтобы пропагандировать гордость музыкальной культуры Грузии, вынужден восстанавливать справедливость там, где она в нашей защите не нуждается».
Что ж, информация к размышлению для чиновников от культуры полностью имеется в наличии. Другое дело, захотят ли они размышлять на эту тему, есть ведь задачи поважнее, ещё не все пенсионеры – звёзды времён после Второй мировой – побывали у нас на склоне, а то и по окончании карьеры, за деньги, которые им и присниться не могли.
Что касается программы самого юбилейного вечера... Не сочтите за нескромность, но собравшимся пришлась по вкусу моя «реплика с места»: «Если бы у нас были такие молодые футболисты, какие у нас молодые вокалисты, на следующий Кубок Европы  и мундиаль мы бы не просто отобрались – нас бы боялись как огня все хвалёные гранды».
Это действительно так. Слабее других выглядел, пожалуй, только Ираклий Григалашвили, ведущий деятельность в Англии. Но, справедливости ради, ария Абесалома настолько сложна... Это вам не английский классик Генри Перселл, тот щадил вокалистов. Палиашвили же был «суров, но справедлив» - полноценно подготовить партию Абесалома, как говорилось в горинском «Мюнхгаузене», не то чтобы подвиг, но нечто героическое в этом есть.
А первым номером, задавшим тон вечеру, стал дуэт Абесалома и Мурмана в прекрасном исполнении Анзора Хидашели и Вахтанга Джашиашвили (концертмейстер Виктория Чаплинская). Когда смолкли аплодисменты, послышалась другая «реплика с места» - от профессора Торадзе: «В мировой музыкальной литературе два дуэта для тенора и баритона высятся, словно два высокогорных пика – это вердиевский дуэт Отелло и Яго и... шедевр Палиашвили, нами только что услышанный».
Отличная природа голоса Лелы Заридзе (она исполнила арию Этери) нуждается всё-таки в некоторой шлифовке.
Зато Тамара Кордзая спела канцонетту Марих таким вольным, льющимся родниковой струёй сопрано, что казалось, никаких к тому усилий не прилагала. Конечно, это только так казалось.
Вслед за тем Виктория Чаплинская исполнила фотрепианную миниатюру, «Элегию» Захария Палиашвили, и на том завершила свою часть прогаммы, уступив место за роялем концертмейстеру Дареджан Махашвили, которой сопутствовал не меньший успех.
В условном втором отделении просто бурю оваций вызвала выдающаяся наша вокалистка, увы, оставившая большую сцену Лиана Калмахелидзе (особо горячие меломаны даже подпрыгнули и побежали обниматься с певицей). Её исполнение арии Маро из «Даиси» потрясло как свежестью кантилены, так и словно бы нетронутой временем техникой.
- Какая филировка, Боже мой! – не удержался я от комплимента, подойдя к Лиане Калмахелидзе после вечера.
- Нет, нет, я не в форме, устала, простудилась немного в дороге, - без всяких наигрышей посетовала певица, между прочим, ученица другой племянницы Захария Палиашвили, Юлии Палиашвили.
Ну, если так обстоят дела...
Блеснул неувядаемым мастерством сам мэтр Эльдар Гецадзе, сорваший аплодисменты за исполнение редко исполняемых, да простится мне тавтология, куплетов Инкубуса из третьей оперы Палиашвили – «Латавра».
Отличное владение голосом и перспективу продемонстрировал бас Леван Макаридзе в знаменитых куплетах Цангалы из «Даиси»; баритон Отар Шишинашвили также заворожил публику арией Киазо из той же оперы.
А кульминацией вечера стало исполнение сцены Киазо и Цангалы студентами тбилисской консерватории и молодыми солистами мировых оперных сцен Алудой Тодуа, Отаром Шишинашвили, Мамукой Тепнадзе и Леваном Макаридзе, во главе с Эльдаром Гецадзе.
.
Почему-то в памяти замаячили всем известные строки: «И тридцать витязей прекрасных//Чредой из вод выходят ясных//и с ними дядька их морской». Пусть не тридцать их было, а меньше, но это тот случай, когда один критик сказал: «У него не баритон. У него два... Нет, у него три баритона!».
Такая вот неровная эмоциональная «кардиограмма» характерна для этого моего материала – от горечи и стыда за чиновников из числа «иванов, не помнящих родства» до всплеска радости от общения с подлинными дарованиями.
А «под занавес»... Мне показалось несправедливым обойти вниманием личность моего соседа по ряду и старшего по возрасту приятеля Нодара Левановича Палиашвили. Это уникальный человек. Я подобрал мозаику отрывков моих с ним бесед, опубликованных в грузинской русскоязычной прессе.
.
Остроумнейший собеседник, оптимизму которого можно только позавидовать, Нодар Леванович дарит мне свою книгу воспоминаний «О кино и не только...». О, эти чудесные, любимые мои тбилисские байки и эскапады! О, эти экстравагантные тбилисцы, ваши блистательные выходки и шутки неустанно подпитывают мою жизненную энергию! Но сначала надо познакомиться с героем моей статьи и его достославными родичами. «Мои предки определенно были людьми воинственными, ибо «палиа» в переводе означает «запал для пушки». В XVII веке царь Соломон переселил этих храбрых артиллеристов из Месхети в Кутаиси, чтобы они защищали западные рубежи страны», — так начинает свои мемуары Нодар Палиашвили.
— Моего деда, Петра Ивановича Палиашвили, как и его любовь-поэму к юной Марии Павловне Месаркишвили, в Кутаиси знали все. Мой отец был 17-м из 18 детей, произведенных на свет этой супружеской парой. Перещеголял моего деда в музыкальных династиях лишь божественный Иоганн Себастьян Бах, у которого было 7 детей от первой жены и 13 от второй. А я заметно отстал от предков, мой единственный сын Алексей служит менеджером «за горами, за морями». Живая, реально оплачиваемая профессия. Не то, что наша с вами. Меня вот приглашали читать лекции по операторскому искусству и с извинениями сообщили, что могут платить 3 лари за лекцию. Я сказал, что лучше читать бесплатно, чем за столь унизительный гонорар. И с какой совестью обучать молодежь профессии, которая не кормит?.. А чаем с оладушками нас угощает моя супруга Надежда, которой посвящена эта книга.
— Так значит, по части музыки династию вы с сыном не поддержали…
— Я с семи лет фотографировал, сердце было отдано фото- и кинообъективу. Но музыкой занимался серьезно, в знаменитой 10-летке, откуда «родом» многие наши прославленные музыканты. Интересно, что в это легендарное музыкальное училище я был принят комиссией, состоявшей сплошь из учеников моего отца, тоже композитора, как и Захарий. Как говорится, кто против? Между прочим, опера моего отца «Иавнана» тоже была поставлена в нашем оперном театре. Занимался фортепиано, затем скрипкой у Луарсаба Иашвили, отца блистательных сестер Иашвили. Но основным инструментом стал тромбон, на котором я дошел до высот вагнеровского «Тангейзера». В нашей семье любовь к музыке передавалась по наследству.
Когда я окончил школу и настал черед выбора профессии, отец сказал — выбирай, куда будешь поступать, но чтоб с первого раза, а то в армию загремишь. Хочешь — в консерваторию. Хочешь — в ГПИ, там оркестр есть, тебя с руками оторвут. Хочешь — в университет, там спортсмены ценятся (у меня был разряд по борьбе). Но я заявил: «Буду поступать во ВГИК, на операторский. «Ну что ж, езжайте с мамой, вот вам деньги, отложенные на летний отдых, — не стал спорить отец. — Только помни — с первого раза. А если что не так — вини только себя». Во ВГИК я поступил благодаря удачному стечению обстоятельств. На вопрос о кинофильме «Стрекоза» я ответил цитатами из недавно прочитанной рецензии и добавил, что следует отметить великолепную работу оператора Тамары Лобовой. Экзаменатор был очень доволен. А мне откуда было знать, что вопрос задавал знаменитый оператор Анатолий Дмитриевич Головня, а Тамара Лобова приходилась ему супругой. Затем кем-то из комиссии мне был задан вопрос «на засыпку» — где на танке можно увидеть стробоскоп (иллюзия верчения колес в обратную сторону, когда транспорт едет в другую). Я задумался, и тут кто-то из сидящих за экзаменационным столом дважды громко произнес слово «траки». Я вспомнил, что каждый сегмент гусеницы танка называется «трак», но по-грузински это слово означает совсем иное… И я ознакомил комиссию с выводом: стробоскоп заметен на задней части танка. Автором подсказки был профессор Гальперин, набиравший курс. Во время войны, работая в Грузии над рядом фильмов, он обогатил свой лексикон и, используя полученные знания, пришел на помощь понравившемуся ему студенту. Узнав о моем поступлении, одна соседка, встретив на улице мою маму, воскликнула: «Мери Петровна, теперь у вас в семье все люди искусственные!». А другая, которая помнила все, что было при царе, но не помнила, что ела за обедом, всем сообщала, что Нодар будет учиться на киноИМператора.
Да, кинооператор и фотохудожник Нодар Палиашвили склонен к буффонаде. Может быть, именно это качество сроднило его с великим Серго Параджановым, что впоследствии плавно перешло в плодотворное сотрудничество. И кого только не снимал своим «всевидящим оком» Нодар Палиашвили! И в какие только уголки земного шара не заносила судьба непоседливого кинооператора!
— Свою личную жизнь я пытался реставрировать трижды: первую жену я возил на полтора года в Египет, вторая дважды была во Вьетнаме, а третью — самую хорошую, я не смог увезти дальше своего дачного участка в селе Шулаверы, которое мы прозвали «Архипелаг Шулаг», потому что трудиться там надо, не покладая рук, — рассказывает Нодар Леванович.
Он висел на крюке вертолета, «как мясо, выставленное на продажу», без страховки несся с кинокамерой на капоте автомобиля, за что получил от самого Бориса Пайчадзе годовой бесплатный абонемент на футбольный сезон. Он снимал из траншей и окопов, среди вспышек трассирующих пуль и под бомбежками, в самой гуще всех трех войн Грузии — от «новогодней» 1991–92 до падения Сухуми. В его объективе оказывались главные политические фигуры, небожители мира искусства и спорта, причудливые экзотические пейзажи и персонажи, напоминающие героев мифов, сказок и легенд.
— Во Вьетнаме змей продают как у нас поросят — рядами, и тоже к Новому году, там он отмечается весной. При тебе же режут и готовят. Перед продажей их кормят до отвала, и они начисто лишаются агрессии, в том числе ядовитые. Мясо — вкуснейшее, чем-то напоминает перепелку… Вот такие они (Нодар Леванович показывает свернувшихся в стеклянных сосудах рептилий, коими, как и прочими экзотическими экспонатами, уставлены все комоды и полки). А это ящерица Такэ (названная так по верещанию «такэтакэ»). Она не заспиртована, а «зачачована» моей личной чачей двойной прогонки. Очень полезная для здоровья настойка. Мы пьем с друзьями, правда, они на это решаются, только разгорячившись предварительной дозой чего-нибудь привычного. Бывало, попадалась чешуя, но мы фильтровали. Хотите попробовать?
— Отчего же нет? Все, что Евангелие не запрещает, я приемлю. Я хочу выпить за ваши шедевральные фотопанорамы Тбилиси. Они длинны, как ленты, и всеохватны — город предстает во всей своей цельнокройности…
— Чтобы снять, например, вот эту, мне пришлось забраться на самую верхотуру фуникулерной телебашни. Причем трижды… Ну, как вам настойка? Мы еще вино делаем, под названием «Санта Надежда», оно названо в честь моей супруги. И коньяк под названием «Нодart». Надеюсь, до этого дело не дойдет, но если что, справляйтесь вот по таблице Менделеева с перечислением всех известных алкогольных напитков мира. А в нижней ее части — закусоиды и опохмелоиды. Вплоть до капельницы, на крайний случай. У всеядности есть свои положительные качества. В Норильске я ел борщ с волокнами размороженного мяса из сталинских стратегических запасов.
— А я в студенческом стройотряде обедал в ресторане «Цемент» под Смоленском. Моему стоматологу очень понравилась эта история.
— Да, но там же в Норильске довелось отведать и медвежатины, и оленины. А лучшие в мире грибы вкушал я в Нижнем Тагиле. В ночном клубе в Сирии угощался сырым мясом с твердым рисом. А как забыть одесских бычков, египетскую баранину на углях, керченскую барабульку и прибалтийских угрей! Но настоящее волшебство — это мидии в Гвинее-Бисау и вьетнамские фаршированные лангусты.
В «арсенале» хозяина квартиры — подобранная со вкусом коллекция безделушек, в том числе «сюжетно-эротических», с крышками-«покрывалами». Это действительно впечатляет. Как и список отмеченных различными престижными наградами и просто полюбившихся зрителю фильмов, снятых Нодаром Левановичем. Среди них — спортивные, снятые, в том числе и на Московской Олимпиаде-80. И «Арабески на тему Пиросмани» (в содружестве с великим Сергеем Параджановым). И учебные, и публицистические, и искусствоведческие (в их числе — о Захарии Палиашвили), и «страноведческие», и этнографические, и исторические, и «производственные» — капитальные документальные эпопеи о строительстве ГЭС Чиан и ГЭС Хаобинь во Вьетнаме, а как «апофеоз жанра» — грандиозной Асуанской плотины в Египте.
- Между прочим, в Египте состоялась наша историческая встреча с первым космонавтом Юрием Гагариным. Вот как это было. В Каире жара. За гидом следует Юрий Гагарин, за ним я, снимающий, а далее целый караван гостей и журналистов, метров на сто. Иностранные журналисты просят высокого гостя влезть на верблюда, чтобы заснять его верхом на «корабле пустыни», на фоне пирамид. Верблюды далеко, за сфинксом, солнце палит немилосердно, и Гагарин, конечно, произнёс знаменитую русскую фразу: «Пошли они на...». Тут в дело вступает корреспондент «Правды» Игорь Беляев, впоследствии доктор экономических наук, автор монографий. И он переводит коллегам ответ Гагарина:
«Господа журналисты! В ответ на вашу просьбу сфотографироваться на верблюде, на фоне пирамид, первый в мире космонавт, гражданин Союза Советских Социалистических Республик Юрий Алексеевич Гагарин сказал, что он не сядет на верблюда и не будет фотографироваться на фоне пирамиды, потому что, даже будучи в Индии, он не сел на священного слона, а предпочитает садиться только в космический корабль».
Лучшего перевода я никогда в жизни не слышал.
— Мне рассказывали, что именно в этой точке побывал наш великий тенор Зураб Анджапаридзе и передали его забавную беседу с супругой: «Смотри, — говорил Зураб, завороженный величием древнейшей культуры. — Передо мной пирамиды, сфинкс и Нил — живая декорация из «Аиды». И как тут мне не спеть арию Радамеса…» О продолжении история умалчивает.
— О, если уж речь зашла о великих… Как не вспомнить работу с Аллой Пугачевой, позволявшей мне, в виде исключения, близко подъезжать с камерой во время исполнения ее лучшей, мне кажется, песни «Миллион алых роз». А Параджанов! Имея большой опыт работы с разными режиссерами, я часто мог предусмотреть дальнейший план съемок. Но не у Параджанова. Никогда невозможно было предугадать следующую мизансцену. Его творчество было бескрайним полем деятельности, буйством красок и фантазии. В каждый кадр был заложен подводный смысл. И уж дело зрителя — поймет ли он замысел. Между прочим, если чего не хватало в процессе съемок, он обращался к помощникам с требованием позвонить королеве Елизавете, чтобы обеспечила всем необходимым, так как выдумал для пиара, что снимает фильм по заказу Ее Величества. Когда же власти запретили ему говорить об этом публично, он во время премьерных показов объявлял об этом запрете и говорил, что, «раз не дозволено насчет Елизаветы», то он снимает фильм по заказу принцессы Анны.
Германский канцлер Конрад Аденауэр как-то сказал, что Господь, к сожалению, положил предел человеческому разуму, но не положил при этом предела человеческой глупости. А также наглости, жадности и амбициозности. Благодаря этому «забытому букету» в 1990-е годы случилось то, что случилось… Академики продавали на Сухом мосту школьные золотые медали, а я был несказанно счастлив, что удалось устроиться не таксистом-«бомбилой», а шофером по вызову, для высокопоставленных иностранцев, которым требовались поездки по «Золотому кольцу», как я называю Мцхета-Самтавро-Джвари, или в соседние республики. Теперь, на пенсии, есть много свободного времени, чтобы подвести итоги.
Появилось время привести в порядок беспорядочные записи из дорожных блокнотов, к примеру, «Вариации на темы русских пословиц и поговорок», которые я издал отдельной брошюрой.
Например: баба с возу – потехе час; а лифчик просто открывался...
- Ещё вот интересно: бороться и искать, найти и перепрятать; бьёт – значит, любит бить; в здоровом теле – здоровый стул; в ногах правды нет, но правды нет и выше; время – деньги, но деньги лучше; гадание на рюмашке; голь на выдумки хитра, алко-голь ещё хитрее; дело мастера – напиться; у других деньги не пахнут, у меня не пахнет деньгами...
- Не устали? Я продолжу: цены – как дети, быстро растут; долг платежом страшен; дружба дружбой, а ножки врозь; друзья познаются в еде; играй, гормон! Геморрой стоит свеч; каким ты был, таким достался; ключ от квартиры, где девки лежат; крысы бегут с корабля на бал; лучше поздно, чем никому; лучше стакан в зубах, чем зубы в стакане...
- Не устали? Я продолжу: любовь зла, и козлы этим пользуются; мавр сделал своё дело, мавр хочет ещё раз; место клизмы изменить нельзя; назвался груздем – лечись дальше; не откладывай на завтра ту, что можешь сегодня; после первой не женюсь; путь к сердцу женщины лежать не должен! Свой среди ежих, чужой среди сових; свято место бюстом не бывает; сколько гостя ни корми – он всё равно напьётся; женщина – не воробей, залетит – не прокормишь; секс без дивчины – признак дурачины...
- А это вот? С милым рай и в шалаше, если милый атташе; сытый голодного не раз имеет; каждый человек по-своему прав, а по-моему нет; трое в лодке, не стесняясь собаки; тяжело в лечении - легко в раю; у семи нянек четырнадцать сисек; хрен редьки не слаще, но длиннее; выйду замуж за милую душу; человек гордится своими предками, а обезьяна – потомками; чем меньше женщину мы любим, тем больше времени мы спим.
- Да, что к лучшему, то не делается. Что посеешь – хрен потом найдёшь. Что у женщины на уме, то мужчине не по карману.
- А что у трезвого на уме, то у пьяного не получится.
- Я мыслю – и на то существую.
- Я люблю тебя, жизнь, ну а ты меня снова и снова...
- Блеск, Нодар Леванович, блеск, только за разными задорными юмористами следить надо, авторские права как-никак, я серьёзно. И это далеко не всё, но ведь много будешь знать – не дадут состариться. Впрочем, пора закругляться, а то ведь язык до киллера доведёт.
- Ладно, вернёмся в родные пенаты. У моего дяди Вано, дирижера Иванэ Палиашвили, до 1922 года гастролировавшего во всех крупных оперных театрах России, сохранилось несколько лавровых венков с листьями из чистого серебра. Так богатые благотворители поощряли деятелей искусства, не давая им покоробить чувство собственного достоинства.
В военные сороковые вдова Ивана Петровича тетя Лида отламывала по листику от венков и несла в «Торгсин».
Чего только там не продавалось, какие сладости, какие деликатесы…
Однажды некий смельчак написал доморощенное трехстишие на дверях этой «пещеры Али-бабы»: «Смотрите, детки,//Как жили ваши предки//До первой пятилетки».
Еще одна «адреналиновая» история приключилась с мужем моей тети Жанны, оперным режиссером Михаилом Квалиашвили. По молодости лет его попросили подменить заболевшего контролера. Стоит будущий знаменитый оперный постановщик, надрывает билетики, тут некая дама в летах, в грузинском национальном одеянии, пытается пройти без билета. Михаил ее не пропускает, а дама вдруг говорит: «Что, сынок, Сталина уже сняли?» Бедный юноша чуть не потерял сознание, начал что-то бормотать – типа «что вы, бабуля». «А я его мама!», – говорит дама.
Да, знаменитая Екатерина (Кеке) жила в то время во Дворце наместника на Кавказе (Дворце Воронцова – Дворце пионеров – ныне Дворце учащейся молодежи), о чем, к ужасу своему, вспомнил бедняга-контролер.
К счастью, история не имела продолжения. Кеке осталась довольна представлением и забыла о «суровом» контролере.
Но родня еще долго ждала людей в кожанках на «черном воронке».
Сестра моя, Натела, актриса Руставелевского театра, начинала сценическую жизнь в одной труппе с Котэ Махарадзе, Рамазом Чхиквадзе, Гурамом Сагарадзе, Медеей Чахава, Гоги Гегечкори…
Натела была умна, что не всегда свойственно артистам. Она умела властвовать над ходом событий. Выписывала журнал «Здоровье», и если находила там статью о вреде мучного, тут же посылала мужа в магазин, где он скупал впрок муку, макароны и вермишель. Скоро эти продукты оказывались в дефиците. Прочтет сестра Натела о вреде масла – тут же закупит в больших количествах и перетопит…
– Расскажите, Нодар Леванович, о тбилисских дворах вашей поры… А то в моем старом дворе китайцы, африканцы квартиры снимают – совсем другой Тбилиси. За все сто предыдущих лет в Тбилиси жил один-единственный китаец – знаменитый сапожник, чинил и мою детскую обувь, и мамину «выходную». Встречался еще в Муштаиде пожарный, тоже эксклюзивный тбилисский негр зрелых годов, работавший без унынья и лени.
– В наших дворах незнакомых не было. С большой неприязнью восприняли все старые калакелеби-горожане английские замки – вроде бы как знак недоверия соседу…
Сил и энергии людям хватало не только на свою семью. Радость не замыкалась в «раковине» собственной квартиры, смерть не была «ничейной», «анонимной», как сейчас.
Помню, играл я во дворе с детьми. К соседям пришли гости, но мы их не заметили. Зато от маминого внимания сей факт не ускользнул. Она подозвала меня, вручила стакан сахара и яйца, велела отнести тете Арусяк. Я удивился – она ведь не просила.
«За стеной смеются, значит, к ней пришли гости. Я знаю, что мука у нее есть, а сахара и яиц нет. Отнеси, пусть она испечет бисквит», – сказала мама.
– И часто ли приходилось оказываться в затруднительной ситуации?
– Думал ли я, омывая молодое свое атлетическое тело в дальневосточном гейзере, что предстоит мне купаться и в Черном, Белом, Балтийском, Каспийском, Средиземном, Адриатическом, Красном, Мертвом, Южно-Китайском морях, и даже в Тихом и Атлантическом океанах?
Могу поделиться секретом – как мне удавалось не напиваться, потому что не пить нельзя, а работать надо. Еще до начала содержательных застолий я выискивал среди гостей самую непривлекательную дамочку и после каждой рюмки внимательно ее разглядывал. Чуть только замечал, что она мнится мне миловидной, тут же пропускал тост.
Но это так, пустяк. По-настоящему тупиковых ситуаций тоже хватало. Но раз уж у нас такая мажорная тональность сложилась…
О чем я никогда не рассказывал, так это о знаменитом цирковом артисте, безруком Сандро Дадешкелиани… Почему то вспомнилось то время в Тбилиси, когда между железнодорожным вокзалом на левом берегу Куры и площадью Героев на правом, не было моста, а лежал между ними высокий хребет. Еще до войны привокзальный район соединили с Сабуртало: гору срыли, возвели мост, а на холме построили круглое здание цирка. Причем долгое время тбилисский цирк считался крупнейшим сооружением в Европе без внутренних опор.
Ежедневные цирковые представления отбою от зрителей не знали, а по воскресеньям их было даже три: в полдень, в три часа дня и вечерние – для взрослых.
Как сейчас помню выступления Сандро Дадеш, как его представляли на афишах. На арену быстрой и легкой походкой выходил артист в черном костюме, в накинутой на плечи развевающейся пелерине, и демонстрировал чудеса. Небрежно скидывал обувь, оставаясь в белых носках, специально сшитых в виде перчаток с обнаженными пальцами.  Затем – брал штопор пальцами ног и этим самым штопором, придерживая другой ногой, открывал бутылку!  Далее – на глазах у зрителей – опять-таки ногами – рисовал портрет ассистентки. Но настоящую бурю восторга вызывал номер: стрельба в цель. Сандро Дадеш брал ногами пистолет, раздавался звук выстрела, и все воочию видели попадание «в яблочко».
Рассказывали, что настоящая фамилия этого уникального артиста - Дадешкелиани, что он из княжеской семьи, и что он родился без рук. А в тяжелые послереволюционные годы Сандро состоял членом шайки, промышлявшей на вокзале. В маечке, обнажавшей врожденный недостаток, мальчишка стоял возле владельца чемодана, не представляя с виду никакой  опасности и не привлекая его внимания В нужную минуту он ногой отпихивал чемодан, и подельники, находившиеся чуть поодаль, быстро улептывали с добычей.
Сандро Дадеш рано ушел из жизни.
.
Наступила осень патриарха грузинского операторского искусства. Сегодня он живет по большей части воспоминаниями, заботами о подрастающем и подросшем поколении, посещает литературно-музыкальные вечера и спектакли…
— Меня часто спрашивали: какие они — живущие в разных концах планеты грузины и народы Крайнего Севера, гвинейцы и европейцы, арабы и вьетнамцы… И я не устаю повторять, что в отношениях с людьми главное — быть с ними искренним, дружелюбным. И, как правило, в ответ получишь такое же отношение к себе. У арабов всегда вызывало добрую улыбку, и они проникались расположением, когда я спрашивал: «Иззай хамматак?», что в переводе означает «Как здоровье тещи?». Во Вьетнаме то же самое звучало гораздо сложнее: «Чук сык кое куа ме во ань тхе нао?». Но реакция была столь же лучезарной, — развеселил меня Нодар Палиашвили, уже в дверях, на прощание.
Владимир Саришвили, Тбилиси
Для затравки – фрагмент из  завершённого буквально вчера перевода романа живого классика грузинской прозы Реваза Мишвеладзе «Белка в колесе», представляемого на Нобелевскую премию (сейчас я вычитываю последнюю корректуру и работаю над примечаниями). Роман полифоничен, богат на вставные новеллы (собственно, Реваз Авксентьевич известен как неподражаемый мастер жанра малой прозы), но главный стержень этого произведения – перипетии времён правления Михаила Саакашвили, в частности, «дело фотографов», по которому были арестованы «личники» президента по обвинению в продаже иностранным заинтересованным лицам компрометирующих кадров из не подлежащей огласке жизни молодого экс-главы государства.
.
Эта «увертюра» (беседа президента с его матерью) представляется мне своего рода ключом к магистральной теме нашего сегодняшнего обширного материала смешанного жанра.
Добавим к сказанному, что для читателей «Камертона» мы представляем эксклюзивный анонс романа в виде этого эпизода.
.
***
.
«Миновало двадцать дней моего заключения.
Поскольку я не дал разрешения Гие Томадзе напрямую обратиться к президенту с вопросом – чего ждать по моему делу и зачем было объявлять меня изменником родины посредством медиа-средств, Гие пришлось очень нелегко, но всё же кое-как, с грехом пополам, он он встретился с помощником, и тот ему, совершенно секретно, передал слова президента.
Тот якобы сказал, что сам в ужасе от предательских действий Микава. И что за провокация – будто бы я, президент, раскаиваюсь в том, что арестовал его, и вообще как вы смеете даже ставить подобный вопрос.
Теперь-то мне всё стало понятно.
Я ломал голову, где же совершил ошибку, когда он стал видеть во мне врага?
Ничего не мог вспомнить, кроме верной службы. И вообще, помимо официальных встреч, нас с ним ничего не связывало.
Одно-единственное смущало: примерно года два назад вызвал он меня.
- Пошли к маме моей, зафоткай нас.
Поехали на оперативной безномерной машине, без экскорта.
Поднялись на лифте, госпожа ждала нас в дверях.
С той самой минуты аппарат у меня был наготове, и я снимал почти всё.
Президент сначала поцеловал мать, потом подступился к огурцу на блюде и открыл кран.
- Он вымыт, мальчик мой.
Президент шагнул в гостиную, опустился в кресло и захрустел огурцом.
- Воду не перекрывают?
- Нет.
- А как ты вообще поживаешь, мама?
- Как сказать. С этими скачками давления ничего поделать не могу.
- Тебе ведь Сандра прислала американские лекарства.
- Я принимала. Помогают, конечно. Когда их пью, чувствую себя хорошо, но ведь не буду же я постоянно под воздействием препаратов.
- Пойди-ка ты в нашу клинику и пусть тебя обследуют раз и навсегда. Чтобы узнать причину, откуда это берётся, в чём корень зла.
- Ты сам как поживаешь?
- Понемногу.
- Сон у тебя нормальный?
- Как всегда, засыпаю-просыпаюсь, засыпаю-просыпаюсь, будто дубинкой меня огрели. Вскакиваю, сижу минут 5-6 на постели, а потом снова погружаюсь в сон.
- И часто так?
- Раза три-четыре за ночь, как всегда. Аппетит при этом у меня хороший.
- Радость ты моя. Сколько ж ты носишься... Смотрю на тебя порой по телевизору – вроде пополнел, глаза даже заплыли, а иногда внезапно похудеешь. Звоню Сандре, говорю, что-то не нравится мне его цвет лица, она в ответ смеётся, всё, мол, у него в порядке.
Мать президента приблизилась к креслу и погрузила ладонь в мягкую, податливую шевелюру сына.
- Совсем ты поседел, сынок, на кого стал похож...
- На тебя... На тебя...
Президент рассмеялся отрывистым, стрекочущим смехом.
Мать взяла его за подбородок, поцеловала в ухо и дохнула в волосы тепло, как только мать умеет.
Президент затаил дыхание.
- Да... Ну, хватит... Как ты иногда... Не забывай, что я президент.
- Ты президент для других... И вообще... Если бы я тебя не родила, жила бы сто лет. Ничего бы мне не сделалось.
- В чём дело, чего тебе не хватает, кто-нибудь с тобой непочтителен?
- Не знаю, куда мне деваться, сынок. Коллеги поедом едят. О чём ты думал, когда университет разворошил?
- При чём тут я... Это Кахи Ломая, министра образования, работа.
- И я так говорю, а они со смеху умирают, ну кто же в это поверит! Как у тебя язык повернулся сказать, что Грузии не нужны люди после сорока?
- Я этого не говорил, но вообще-то и вправду так.
- Что значит «вправду так», давай тогда, гони и меня с работы.
- Тебя никто пальцем не тронет.
- И что? Это и есть твоя реформа? Мать оставляешь, а всех остальных пинками под зад разгоняешь?
- Мама, ну почему ты не можешь понять? Психика нации должна измениться. Должна явиться другая Грузия. И этого лёгкими щипками не добьёшься. Волна революции должна поглотить всё старьё.
- Какой революции? Бог с тобой, сынок. Я-то ведь знаю, какая это революция. Покажи мне революцию, которая призывает заставить людей всё распродать, истребить национальные ориентиры и голодать. Хоть объясни, почему ты набросился на эти памятники?
- Мама, надо избавляться от коммунистического менталитета!
- Убрать памятники Илье Чавчавадзе и Давиду Агмашенебели – это означает выкрочевать коммунистический менталитет, а называть площадь именем Зураба Жвания и улицу именем Буша – это не коммунистический менталитет?
Когда это Илья Чавчавадзе и Давид Агмашенебели вступили в компартию?
- Да ладно, мама, когда бы я ни пришёл, вечно ты со мной ругаешься.
- Зачем писателей выгнал из их особняка? Какой ответ держать будешь перед дедом своим, Григолом Абашидзе?
- Вели бы себя поумнее, никто бы их не трогал!
- Что значит поумнее? Что такое по-твоему, писатель, живущий «поумнее»?
- Всё тебе выложить? Ты тоже прекрасно знаешь, что сегодня в Грузии из десяти известных писателей девять называют меня буйнопомешанным. Я – чо-окнутый?! Нет, ты скажи, я сумасшедший?!
Мать рассмеялась.
- А ты не твори безумств, вот тебя и не будут называть сумасшедшим. Нормальный человек разве пойдёт в атаку на памятники? А что ты натворил в Кутаиси, взорвал Мемориал Славы, и этот взрыв унёс жизни матери с дочерью. Сколько проклятий на твою голову посыпалось после этого, а зачем ты у журналистов их здание отнял?
- А... Они тоже ни в чём не повинны? Ты знаешь, какие статьи эта братия публикует в газетах, хоть у нас, хоть за рубежом? Чуть не в туалет меня сопровождают, чуть не одеяло поднимают и рыскают, чем я под ним занимаюсь...
- А дальше что? Причём тут журналисты? Почему ты иногда забываешь, что ты президент, а не заштатный ловелас. Ты же видишь, какую травлю итальянскому премьеру устроили, как его фамилия?
- Берлускони. В суде его дело.
- Ты же видел, что сотворила с президентом валютного фонда уборщица. На тебя тоже кто-нибудь пожалуется, а потом берегись.
- Пусть носятся по этим погорелым судам, пока с ног не собьются. За мной женщины, чтоб ты знала, сами бегают, вот в чём разница.
Президент сопроводил эту шутку тем же смешком, похожим на ржание.
- Ты смейся, смейся... Вечно не будешь держать суд в кулаке зажатым. Вот возьмёт какой-нибудь судья на себя смелость и...
- И что он мне сделает?
- Не подчинится.
- Не подчинится – получит пинок под зад и вылетит как пробка.
- Не пользуйся тем, что народ доведён до ручки и гол как сокол. Это не плод твоего удальства, это происходит потому, что оппозиция труслива. А вообще будь очень осторожен, вот моё тебе слово.
- Кого мне бояться? Шалико-лейбориста или Нино Бурджанадзе? Ты же видишь, их время ушло, они сами себе шею сломали.
- Мне телевизор страшно включать.  Всё думаю: вот сейчас он что-нибудь расколошматит, вот сейчас как треснет...
- Что это я расколошмачиваю?
- Можно ведь немного подумать, прежде чем что-то ляпнуть.
- А что я такого говорил?!
- Как тебе в голову пришло болтать, что Чингиз-хану не помогли лечебные ванны в Цкалтубо, или что Давид Агмашенебели молился в церквах, синагогах и мечетях.
- А то не молился.
- Что значит молился, мальчик мой, ты разве не понимаешь, что тем самым ставишь под сомнение православную веру Давида Агмашенебели? Если Давид оказывал уважение чужой вере, это ведь не означает, что он верил в трёх богов? Ты мозгами хоть немного пошевели...
- Да ладно тебе, мама, это ты себе в голову вбила, а кому бы я ни говорил, никто не усомнился, что всё тут верно.
- Ты хоть читаешь, что о тебе пишут?
- Так, с пятого на десятое... А ты читаешь?
- Читаю, и сердце кровью обливается. Вот только «Асавал-дасавали» почитать – мозги набекрень свернутся.
- Иногда скошусь на телевизор, мне и этого достаточно... а вообще-то этим Васико Одишвили и Шалве Рамишвили, как придёт время, отрежу их болтливые языки.
- И что от этого изменится? На их место заступят другие Одишвили и Рамишвили. Всё время хочу тебя спросить, ты какую Грузию строишь, Мишико?
- Нормальную. Тебе что, не нравится?
- Дороги и мосты как же могут не нравиться... Надо быть слепым, чтобы не радоваться новому облику Тбилиси, Батуми, Кутаиси, Сигнаги, Местиа... Но ты думаешь, что Грузия – это только гостиницы, дороги и туристы?
- А что же ещё?
- Что ещё? Это национальный феномен. Известно тебе, что такое национальный феномен?
- И дальше? Я что, разрушаю национальный феномен?
- Конечно, разрушаешь. Когда трёхлетнего ребёнка отлучаешь от грузинского языка и заставляешь чирикать по-английски, разве из него вырастет грузин? Зачем ты ссыпал сюда кучу заграничных учителей английского, когда мои бывшие студенты, специалисты английского, сидят без дела? Неуважение к народному искусству, традиционному жизненному укладу, грузинской классике – это ли не истребление национального феномена?
- Кто это тебе сказал?
- Кто надо, тот и сказал. Ты думаешь, я сама не вижу, что все патриотические произведения изъяты из школьных учебников?
- Мама, ты во всём меня обвиняешь, нельзя же так...
- Ты президент, сынок, кого же мне ещё обвинять? Ты же видишь, на каждом шагу попрекают – негрузин явился строить Грузию...
- «Попрёкам» конца не будет. Всё это ерунда. Но как мне другим втолковать, если даже тебе не могу объяснить: Грузию спасёт только евроатлантическая интеграция. Другого пути нет. Если мы окажемся в национальной  изоляции, как в средние века, знай, что сваримся в собственном соку, вот тогда и полюбуешься, как угаснет Грузия. Если в страну не ступит американский сапог, ничто нас не спасёт. Провинциальной Грузии должен прийти конец: вот чем я занимаюсь.
- Что ты называешь провинциальной?
- То, что ты называешь национальной.
- Значит, ты, мой сын, пускаешь по ветру Грузию Давида и Тамары?
- Грузия Давида и Тамары давно уж развеяна по ветру. Мы территории еле сохраняем, а грузинский менталитет скоро станет достоянием книг и музеев.
- Не приведи Господь, что за чушь ты несёшь, совсем голову потерял!
Президент вскочил с кресла, поцеловал мать, забежал на кухню, ухватил в руки два огурца и по выходе один протянул мне.
Может, он не простил, что я был невольным свидетелем этого разговора?»
.
А теперь возвратимся к заголовку: «Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы». Узнаёте риторику? Это некто ошалелый Кириллов, к сожалению, мой тёзка, уроженец деревни Харино Смоленской губернии, прославился такой вот ударной искросыпительной, зубодробительной строкой-скуловоротом, что не помогло ему, между прочим, избежать молоха репрессий-1937.
А теперь перечитайте диалог матери с сыном. Ну чем не наследник? Только Кириллов угодил в рабство идиотской идеологии и свято верил в то, что писал. А у этих – оплаченное задание чтобы народу грузинскому «стать как все», петь как все, а не своё великое многоголосье, есть как все, а не свои чудесные блюда с волшебными приправами, пить как все – кока-колу и виски, а не свой «Боржоми», лимонад Лагидзе и лучшее в мире вино.
Свернём теперь на основную магистраль, поговорим о событии, давшем повод к работе над этой статьёй.
Ей предшествовал звонок от мэтра кинодокументалистики Нодара Левановича Палиашвили, родного (!) племянника великого и непревзойдённого по сей день грузинского оперного композитора Захария Палиашвили, автора классических опер «Абесалом и Этери» и «Даиси» (в Москве до конца прошлого века в память о выдающемся грузинском музыкальном деятеле была улица его имени (ныне – Малый Ржевский переулок).
Нодар Леванович пригласил меня в мемориальный Дом-музей своего дяди, на вечер, посвящённый 145-летнему его юбилею.
В Доме-музее Захария Палиашвили я – частый гость; это один из самых оживлённых и в то же время «домашних» очагов культуры столицы Грузии, где собирается приятнейшая аудитория: как отошедшие от дел звёзды мировых оперных сцен, так и действующие вокалисты, дирижёры, инструменталисты с международной известностью, в компании с подлинными ценителями высоких музыкальных жанров.
.
С местами было настолько туго, что Нодар Леванович «придержал» мне заветный стульчик заранее. Моё недоумение по поводу столь близкого родства для столь отдалённой эпохи Нодар Палиашвили уже давно развеял простой арифметкой: между братьями Леваном, его отцом, и старшим – Захарием (1871-1933), разница в этой многодетной семье составила чуть не четверть века.
Прежде чем, приветствовав гостей, директор мемориала, председатель Союза композиторов Грузии Каха Цабадзе передал слово неизменной ведущей музыкальных вечеров в этих стенах Тамаре Цулукидзе, я вновь обошёл дорогие сердцу и комнаты, на этот раз делая пометки для читателей.
Музей, основанный в 1959 году, предлагает своим посетителям богатую экспозицию артефактов, имеющих важное культурно-историческое значение. Коллекция, выставленная на обозрение, и хранилища мемориала содержат до 5000 экспонатов, представляющих Захария Палиашвили не только как композитора, но и как фольклориста, учёного и собирателя, педагога и общественного деятеля.
Для меня всегда особый интерес представляли программки (с детства собираю их со всех спектаклей и концертов, на которых побывал). В Доме-музее Палиашвили таких программок во множестве, и у каждой – своя история, своё дыхание, как и в представленных макетах палиашвилиевских оперных постановок разных лет.
Выделяется среди экспонатов портрет Вано Сараджишвили, феноменального тенора (с грамзаписями ему не повезло, но предания донесли, что когда он пел на вершине тбилисской горы Мамадавити, где расположена знаменитая площадка обозрения, его в умилении слушали кутилы в низине, в Старом городе, прерывая, разумеется, свои зычные тосты).
Впрочем, пора бы и на экскурсию, в гости к Захарию Палиашвили.
.
У самого входа посетителей привлекает полотно Элгуджи Бердзенишвили «Абесалом и Этери» - как символ бессмертия творчества грузинского композитора. Экспонаты первой комнаты повествуют о детстве и отрочестве Захария. Здесь – пейзаж Резо Адамия «Селение Уравели», откуда берёт начало фамильная ветвь Палиашвили.
О кутаисских детских годах Палиашвили рассказывают старинные фотографии; пейзаж несравненной Елены (Элички) Ахвледиани «Старый Кутаиси», макет отчего дома Захария в Кутаиси, полотно «Католический околоток» кисти Михаила Хвитая.
.
Здесь мы подходим к интересной и важной детали. Благочестивое многодетное семейство грузинских католиков Палиашвили воспитывало подрастающее поколение на ценностях и достижениях западноевропейской музыки, не акцентируя внимания на уникальной народной церковной и светской полифонии, покорившей и продолжающей покорять мир. А в творчестве Палиашвили эти две составляющие – европейский симфонизм и народная мелодика слились в гармоничный, взаимодополняющий драгоценный сплав. Секрет тут в том, что  мечтавший создать чешский музыкальный театр, не признанный на родине композитор и вокалист Йозеф Навратил,  под псевдонимом Иосифа Ратиля однажды приехал на гастроли в Грузию. Покоренный музыкальной культурой этого края, Ратиль навсегда остался в Грузии. Более 30 лет жизни он отдал развитию народной грузинской хоровой музыки, записал, путешествуя, много мелодий, создал народный грузинский хор, танцевальный ансамбль, впоследствии известный как «Эрисиони», и был первым его руководителем.
И воспитывавшиеся в католической семье братья Палиашвили, только благодаря Ратилю впервые услышали и прониклись благотворным духом родных песнопений, и от этих корней рождён неповторимый симбиоз народной мелодики и европейского симфонизма в творчестве Захария Палиашвили, что и делает его подлинно великим.
Отдельная стена посвящена семейству Палиашвили, состоявшему из 20 человек. Особый интерес представляет фото старшего брата Захария, Иванэ – первого профессионального грузинского дирижёра; брата Поликарпа – хормейстера и дирижёра; брата Левана, композитора и теоретика музыки; сестры Жанны, известной пианистки, и многие другие, включая фотографии моих старших современников, нового поколения Палиашвили – дирижёра Вахтанга и певицы и педагога Юлии, музыкантов с международной известностью.
Интересны и стенды, посвящённые тбилисскому периоду биографии Захария Палиашвили – здесь, наряду с произведениями искусства, мы видим фотографии педагогов Захария, среди которых особое внимание и уважение заслуживает Михаил Ипполитов-Иванов; здесь же рукопись 4-голосной мессы, написанной Захарием в ученический период.
Вторая комната – своего рода иллюстрированный рассказ о путешествии Захария Палиашвили по различным уголкам Грузии в поисках «редких и исчезающих» образцов народного творчества, которые ему удалось спасти и вдохнуть в них новую жизнь.
В путешествия по Грузии Палиашвили возил с собой народные инструменты, а также весьма любопытный прибор – записывающий (!) – фонограф фирмы «Эдисон», бывший верным помощником Палиашвили в его не имеющих цены разысканиях.
Ряд экспонатов рассказывает о московском периоде обучения Палиашвили, связанном с общением грузинского композитора с выдающимся симфонистом Сергеем Танеевым, его консерваторским преподавателем; здесь же под стеклом – рукопись фуги Палиашвили с выведенной рукой Танеева оценкой «5».
Ещё одна часть экспозиции посвящена деятельности Палиашвили в тбилисском «Филармоническом обществе», а следом – стена, отведённая под рассказ о трёх оперных творениях композитора – «Абесалом и Этери» (грузинские Ромео и Джульетта), «Даиси» и «Латавра».
.
История сохранила облик участников премьеры «Абесалома и Этери» (1919 года) – Бориса Залипски (блестяще заменившего заболевшего Вано Сараджишвили, последующие спектакли пел звёздный грузинский тенор); Ольги Бахуташвили-Шульгиной (Этери); баритона Сандро Инашвили (Мурман).
Украшают эту часть экспозиции эскизы оперных персонажей, зарисованные с натуры художником Иванэ Аскурава.
Привлекает внимание афиша премьеры «Даиси» (дирижёр Иванэ Палиашвили, режиссёр – САМ  Котэ Марджанишвили, гений массовых театральных постановок). В главных партиях – Вано Сараджишвили (Малхаз), Елена Попова (Маро).
В третьей комнате представлен семейный быт Палиашвили, любившего, как было свойственно тбилисским католикам, когда в доме много людей – членов семьи и гостей, часто не на один вечер.
Самовар на обеденном столе, серебряная посуда, здесь же – личная фисгармония композитора и его любимая валторна.
Со стены на посетителей смотрит с фотографии супруга Палиашвили – Юлия Уткина и ребёнком погибший на даче от укуса скорпиона любимый сын Захария Ираклий, ангелоподобный мальчик в матроске.
После гибели сына композитор впал в глубокую депрессию, долгие месяцы не подходил к инструменту, но сумел совладать с этим ударом судьбы и написал третий акт «Абесалома» - это великая музыка, грузинский «Реквием» планетарного масштаба.
В  четвёртой комнате – кабинетный интерьер Палиашвили, его рояль и письменный стол, нотные листы зелёного цвета, придававшие композитору особую творческую энергию; фрак, в котором он дирижировал, и другие артефакты. Сердце щемит при виде часов, остановленных в минуту кончины Захария Палиашвили.
И, наконец, гостиная, где без малого век назад Палиашвили встречался с посетителями, представителями мира искусства и деловыми партнёрами и где в вечер его 145-летия собрались мы, поклонники творчества автора «Абесалома» и «Даиси», а также, между прочим, мелодии современного гимна Грузии, обработанной Иосифом Кечакмадзе. Эта нотная рукопись тоже относится к числу экспонатов мемориала.
Вечер, скажу, опережая событие, удался. В ударе были все – и вокалисты, и концертмейстеры. Но ещё до его начала Нодар Леванович показал мне текст своего горького слова, с которым он (урывками) выступил во время эмоционального обмена мнениями. Мы же приводим этот текст полностью:
«Грузия – маленькая страна, но судить о её потенциале можно хотя бы по тем временам, когда женский шахматный чемпионат этой маленькой страны считался, и по праву, чемпионатом мира.
Грузины оставили яркий след во множестве научных дисциплин и во всех жанрах искусства.
.
Наш старейший музыковед, профессор Гулбат Торадзе утверждает, что, как невозможно создать произведение, равное «Витязю в тигровой шкуре» Шота Руставели, так же невозможно и написать оперу, равную «Абесалому и Этери» Захария Палиашвили.
Захария Палиашвили и называли нередко «Руставели в музыке».
Спасибо господину Бидзине Иванишвили за отремонтированный театр! Жаль только, что после ремонта он словно бы распался на две составляющие – Государственную оперу и Государственный балет.
Где-то между ними (и тут мы подходим к самому главному – В.С.) «провалилась» фамилия композитора Захария Палиашвили.  А ведь именно его именем был назван театр, и под его именем коллектив этого театра прославлял музыкальную культуру Грузии с 1937 года, то есть почти 80 лет!
По словам чиновников от культуры, имя композитора Палиашвили остаётся на всех документах, кроме афиш! И программок!
То есть, когда театр перечисляет деньги за свет, газ, бензин, или заказывает балетные пачки, туалетную бумагу, на этих никому не видимых (кроме бухгалтерии и отдела снабжения) бланках имя композитора упоминается.
Но – не упоминается на афишах, выставленных на всеобщее обозрение и на программках, которые зрители приобретают себе на память.
Последовало объяснение, что мы стремимся в Европу, а в Европе ни театр Ла Скала, ни Метрополитен-опера (между прочим, она в Америке), не носят ничьего имени.
Мне почему-то представляется, что в той же Америке Карнеги-холл носит имя миллионера и филантропа Эндрю Карнеги, не говоря уже о Мариинском театре в Санкт-Петербурге и других (забегая вперёд, скажем, что замечательный наш баритон и педагог Эльдар Гецадзе продемонстрировал собравшимся поклонникам музыкальной классики служебное удостоверение – пропуск в оперный театр, где отсутствует упоминание о Палиашвили, а также отметил, что восточноевропейские театры имени Бидржиха Сметаны и Станислава Монюшко, в которых он пел, никто не лишал не лишает памяти о великих композиторах. Как и театры имени Верди (Teatro Verdi) во Флоренции, в Салерно...
.
А ещё Эльдар Гецадзе, музыкант, переживающий за национальное искусство, поднял проблему патриотизма.
«Мы готовим оперных мамелюков, - со всей остротой заявил он. – Часто молодые певцы «отрываются» от родных корней, заключают контракты, не успев даже всмотреться в мир грузинской классики. Нам надо холить и лелеять грузинскую музыку, потому что творчество Верди, Вагнера и Моцарта и без того в хороших руках и под надёжным присмотром»).
Судя по этой логике, нам следует, с целью пролезть в Европу, отказаться от театров имени Руставели, Марджанишвили, Туманишвили, Грибоедова, Адамяна, Ахметели и других? – вопрошает Нодар Палиашвили.
И ещё. Почётное звание «Академический театр» никогда не было пустым словом. Его присваивали специальным указом. (Между прочим, только академические театры имели право на получение немалых дотаций из государственного бюджета – В.С.)
Мне интересно, кто и когда отменил и заменил звание «академический» на «профессиональный» (какого в мире искусства официально не существует)? – продолжает «интервью без ответа» Нодар Палиашвили и завершает свою филиппику следующей кодой:
- Мне очень стыдно. Что я, сын брата Захария Палиашвили, выступая сегодня перед почтенной публикой, вместо того, чтобы пропагандировать гордость музыкальной культуры Грузии, вынужден восстанавливать справедливость там, где она в нашей защите не нуждается».
Что ж, информация к размышлению для чиновников от культуры полностью имеется в наличии. Другое дело, захотят ли они размышлять на эту тему, есть ведь задачи поважнее, ещё не все пенсионеры – звёзды времён после Второй мировой – побывали у нас на склоне, а то и по окончании карьеры, за деньги, которые им и присниться не могли.
Что касается программы самого юбилейного вечера... Не сочтите за нескромность, но собравшимся пришлась по вкусу моя «реплика с места»: «Если бы у нас были такие молодые футболисты, какие у нас молодые вокалисты, на следующий Кубок Европы  и мундиаль мы бы не просто отобрались – нас бы боялись как огня все хвалёные гранды».
Это действительно так. Слабее других выглядел, пожалуй, только Ираклий Григалашвили, ведущий деятельность в Англии. Но, справедливости ради, ария Абесалома настолько сложна... Это вам не английский классик Генри Перселл, тот щадил вокалистов. Палиашвили же был «суров, но справедлив» - полноценно подготовить партию Абесалома, как говорилось в горинском «Мюнхгаузене», не то чтобы подвиг, но нечто героическое в этом есть.
А первым номером, задавшим тон вечеру, стал дуэт Абесалома и Мурмана в прекрасном исполнении Анзора Хидашели и Вахтанга Джашиашвили (концертмейстер Виктория Чаплинская). Когда смолкли аплодисменты, послышалась другая «реплика с места» - от профессора Торадзе: «В мировой музыкальной литературе два дуэта для тенора и баритона высятся, словно два высокогорных пика – это вердиевский дуэт Отелло и Яго и... шедевр Палиашвили, нами только что услышанный».
Отличная природа голоса Лелы Заридзе (она исполнила арию Этери) нуждается всё-таки в некоторой шлифовке.
Зато Тамара Кордзая спела канцонетту Марих таким вольным, льющимся родниковой струёй сопрано, что казалось, никаких к тому усилий не прилагала. Конечно, это только так казалось.
Вслед за тем Виктория Чаплинская исполнила фотрепианную миниатюру, «Элегию» Захария Палиашвили, и на том завершила свою часть прогаммы, уступив место за роялем концертмейстеру Дареджан Махашвили, которой сопутствовал не меньший успех.
В условном втором отделении просто бурю оваций вызвала выдающаяся наша вокалистка, увы, оставившая большую сцену Лиана Калмахелидзе (особо горячие меломаны даже подпрыгнули и побежали обниматься с певицей). Её исполнение арии Маро из «Даиси» потрясло как свежестью кантилены, так и словно бы нетронутой временем техникой.
- Какая филировка, Боже мой! – не удержался я от комплимента, подойдя к Лиане Калмахелидзе после вечера.
- Нет, нет, я не в форме, устала, простудилась немного в дороге, - без всяких наигрышей посетовала певица, между прочим, ученица другой племянницы Захария Палиашвили, Юлии Палиашвили.
Ну, если так обстоят дела...
Блеснул неувядаемым мастерством сам мэтр Эльдар Гецадзе, сорваший аплодисменты за исполнение редко исполняемых, да простится мне тавтология, куплетов Инкубуса из третьей оперы Палиашвили – «Латавра».
Отличное владение голосом и перспективу продемонстрировал бас Леван Макаридзе в знаменитых куплетах Цангалы из «Даиси»; баритон Отар Шишинашвили также заворожил публику арией Киазо из той же оперы.
А кульминацией вечера стало исполнение сцены Киазо и Цангалы студентами тбилисской консерватории и молодыми солистами мировых оперных сцен Алудой Тодуа, Отаром Шишинашвили, Мамукой Тепнадзе и Леваном Макаридзе, во главе с Эльдаром Гецадзе.
.
Почему-то в памяти замаячили всем известные строки: «И тридцать витязей прекрасных//Чредой из вод выходят ясных//и с ними дядька их морской». Пусть не тридцать их было, а меньше, но это тот случай, когда один критик сказал: «У него не баритон. У него два... Нет, у него три баритона!».
Такая вот неровная эмоциональная «кардиограмма» характерна для этого моего материала – от горечи и стыда за чиновников из числа «иванов, не помнящих родства» до всплеска радости от общения с подлинными дарованиями.
А «под занавес»... Мне показалось несправедливым обойти вниманием личность моего соседа по ряду и старшего по возрасту приятеля Нодара Левановича Палиашвили. Это уникальный человек. Я подобрал мозаику отрывков моих с ним бесед, опубликованных в грузинской русскоязычной прессе.
Остроумнейший собеседник, оптимизму которого можно только позавидовать, Нодар Леванович дарит мне свою книгу воспоминаний «О кино и не только...». О, эти чудесные, любимые мои тбилисские байки и эскапады! О, эти экстравагантные тбилисцы, ваши блистательные выходки и шутки неустанно подпитывают мою жизненную энергию! Но сначала надо познакомиться с героем моей статьи и его достославными родичами. «Мои предки определенно были людьми воинственными, ибо «палиа» в переводе означает «запал для пушки». В XVII веке царь Соломон переселил этих храбрых артиллеристов из Месхети в Кутаиси, чтобы они защищали западные рубежи страны», — так начинает свои мемуары Нодар Палиашвили.
— Моего деда, Петра Ивановича Палиашвили, как и его любовь-поэму к юной Марии Павловне Месаркишвили, в Кутаиси знали все. Мой отец был 17-м из 18 детей, произведенных на свет этой супружеской парой. Перещеголял моего деда в музыкальных династиях лишь божественный Иоганн Себастьян Бах, у которого было 7 детей от первой жены и 13 от второй. А я заметно отстал от предков, мой единственный сын Алексей служит менеджером «за горами, за морями». Живая, реально оплачиваемая профессия. Не то, что наша с вами. Меня вот приглашали читать лекции по операторскому искусству и с извинениями сообщили, что могут платить 3 лари за лекцию. Я сказал, что лучше читать бесплатно, чем за столь унизительный гонорар. И с какой совестью обучать молодежь профессии, которая не кормит?.. А чаем с оладушками нас угощает моя супруга Надежда, которой посвящена эта книга.
— Так значит, по части музыки династию вы с сыном не поддержали…
— Я с семи лет фотографировал, сердце было отдано фото- и кинообъективу. Но музыкой занимался серьезно, в знаменитой 10-летке, откуда «родом» многие наши прославленные музыканты. Интересно, что в это легендарное музыкальное училище я был принят комиссией, состоявшей сплошь из учеников моего отца, тоже композитора, как и Захарий. Как говорится, кто против? Между прочим, опера моего отца «Иавнана» тоже была поставлена в нашем оперном театре. Занимался фортепиано, затем скрипкой у Луарсаба Иашвили, отца блистательных сестер Иашвили. Но основным инструментом стал тромбон, на котором я дошел до высот вагнеровского «Тангейзера». В нашей семье любовь к музыке передавалась по наследству.
Когда я окончил школу и настал черед выбора профессии, отец сказал — выбирай, куда будешь поступать, но чтоб с первого раза, а то в армию загремишь. Хочешь — в консерваторию. Хочешь — в ГПИ, там оркестр есть, тебя с руками оторвут. Хочешь — в университет, там спортсмены ценятся (у меня был разряд по борьбе). Но я заявил: «Буду поступать во ВГИК, на операторский. «Ну что ж, езжайте с мамой, вот вам деньги, отложенные на летний отдых, — не стал спорить отец. — Только помни — с первого раза. А если что не так — вини только себя». Во ВГИК я поступил благодаря удачному стечению обстоятельств. На вопрос о кинофильме «Стрекоза» я ответил цитатами из недавно прочитанной рецензии и добавил, что следует отметить великолепную работу оператора Тамары Лобовой. Экзаменатор был очень доволен. А мне откуда было знать, что вопрос задавал знаменитый оператор Анатолий Дмитриевич Головня, а Тамара Лобова приходилась ему супругой. Затем кем-то из комиссии мне был задан вопрос «на засыпку» — где на танке можно увидеть стробоскоп (иллюзия верчения колес в обратную сторону, когда транспорт едет в другую). Я задумался, и тут кто-то из сидящих за экзаменационным столом дважды громко произнес слово «траки». Я вспомнил, что каждый сегмент гусеницы танка называется «трак», но по-грузински это слово означает совсем иное… И я ознакомил комиссию с выводом: стробоскоп заметен на задней части танка. Автором подсказки был профессор Гальперин, набиравший курс. Во время войны, работая в Грузии над рядом фильмов, он обогатил свой лексикон и, используя полученные знания, пришел на помощь понравившемуся ему студенту. Узнав о моем поступлении, одна соседка, встретив на улице мою маму, воскликнула: «Мери Петровна, теперь у вас в семье все люди искусственные!». А другая, которая помнила все, что было при царе, но не помнила, что ела за обедом, всем сообщала, что Нодар будет учиться на киноИМператора.
Да, кинооператор и фотохудожник Нодар Палиашвили склонен к буффонаде. Может быть, именно это качество сроднило его с великим Серго Параджановым, что впоследствии плавно перешло в плодотворное сотрудничество. И кого только не снимал своим «всевидящим оком» Нодар Палиашвили! И в какие только уголки земного шара не заносила судьба непоседливого кинооператора!
— Свою личную жизнь я пытался реставрировать трижды: первую жену я возил на полтора года в Египет, вторая дважды была во Вьетнаме, а третью — самую хорошую, я не смог увезти дальше своего дачного участка в селе Шулаверы, которое мы прозвали «Архипелаг Шулаг», потому что трудиться там надо, не покладая рук, — рассказывает Нодар Леванович.
Он висел на крюке вертолета, «как мясо, выставленное на продажу», без страховки несся с кинокамерой на капоте автомобиля, за что получил от самого Бориса Пайчадзе годовой бесплатный абонемент на футбольный сезон. Он снимал из траншей и окопов, среди вспышек трассирующих пуль и под бомбежками, в самой гуще всех трех войн Грузии — от «новогодней» 1991–92 до падения Сухуми. В его объективе оказывались главные политические фигуры, небожители мира искусства и спорта, причудливые экзотические пейзажи и персонажи, напоминающие героев мифов, сказок и легенд.
— Во Вьетнаме змей продают как у нас поросят — рядами, и тоже к Новому году, там он отмечается весной. При тебе же режут и готовят. Перед продажей их кормят до отвала, и они начисто лишаются агрессии, в том числе ядовитые. Мясо — вкуснейшее, чем-то напоминает перепелку… Вот такие они (Нодар Леванович показывает свернувшихся в стеклянных сосудах рептилий, коими, как и прочими экзотическими экспонатами, уставлены все комоды и полки). А это ящерица Такэ (названная так по верещанию «такэтакэ»). Она не заспиртована, а «зачачована» моей личной чачей двойной прогонки. Очень полезная для здоровья настойка. Мы пьем с друзьями, правда, они на это решаются, только разгорячившись предварительной дозой чего-нибудь привычного. Бывало, попадалась чешуя, но мы фильтровали. Хотите попробовать?
— Отчего же нет? Все, что Евангелие не запрещает, я приемлю. Я хочу выпить за ваши шедевральные фотопанорамы Тбилиси. Они длинны, как ленты, и всеохватны — город предстает во всей своей цельнокройности…
— Чтобы снять, например, вот эту, мне пришлось забраться на самую верхотуру фуникулерной телебашни. Причем трижды… Ну, как вам настойка? Мы еще вино делаем, под названием «Санта Надежда», оно названо в честь моей супруги. И коньяк под названием «Нодart». Надеюсь, до этого дело не дойдет, но если что, справляйтесь вот по таблице Менделеева с перечислением всех известных алкогольных напитков мира. А в нижней ее части — закусоиды и опохмелоиды. Вплоть до капельницы, на крайний случай. У всеядности есть свои положительные качества. В Норильске я ел борщ с волокнами размороженного мяса из сталинских стратегических запасов.
— А я в студенческом стройотряде обедал в ресторане «Цемент» под Смоленском. Моему стоматологу очень понравилась эта история.
— Да, но там же в Норильске довелось отведать и медвежатины, и оленины. А лучшие в мире грибы вкушал я в Нижнем Тагиле. В ночном клубе в Сирии угощался сырым мясом с твердым рисом. А как забыть одесских бычков, египетскую баранину на углях, керченскую барабульку и прибалтийских угрей! Но настоящее волшебство — это мидии в Гвинее-Бисау и вьетнамские фаршированные лангусты.
В «арсенале» хозяина квартиры — подобранная со вкусом коллекция безделушек, в том числе «сюжетно-эротических», с крышками-«покрывалами». Это действительно впечатляет. Как и список отмеченных различными престижными наградами и просто полюбившихся зрителю фильмов, снятых Нодаром Левановичем. Среди них — спортивные, снятые, в том числе и на Московской Олимпиаде-80. И «Арабески на тему Пиросмани» (в содружестве с великим Сергеем Параджановым). И учебные, и публицистические, и искусствоведческие (в их числе — о Захарии Палиашвили), и «страноведческие», и этнографические, и исторические, и «производственные» — капитальные документальные эпопеи о строительстве ГЭС Чиан и ГЭС Хаобинь во Вьетнаме, а как «апофеоз жанра» — грандиозной Асуанской плотины в Египте.
- Между прочим, в Египте состоялась наша историческая встреча с первым космонавтом Юрием Гагариным. Вот как это было. В Каире жара. За гидом следует Юрий Гагарин, за ним я, снимающий, а далее целый караван гостей и журналистов, метров на сто. Иностранные журналисты просят высокого гостя влезть на верблюда, чтобы заснять его верхом на «корабле пустыни», на фоне пирамид. Верблюды далеко, за сфинксом, солнце палит немилосердно, и Гагарин, конечно, произнёс знаменитую русскую фразу: «Пошли они на...». Тут в дело вступает корреспондент «Правды» Игорь Беляев, впоследствии доктор экономических наук, автор монографий. И он переводит коллегам ответ Гагарина:
«Господа журналисты! В ответ на вашу просьбу сфотографироваться на верблюде, на фоне пирамид, первый в мире космонавт, гражданин Союза Советских Социалистических Республик Юрий Алексеевич Гагарин сказал, что он не сядет на верблюда и не будет фотографироваться на фоне пирамиды, потому что, даже будучи в Индии, он не сел на священного слона, а предпочитает садиться только в космический корабль».
Лучшего перевода я никогда в жизни не слышал.
— Мне рассказывали, что именно в этой точке побывал наш великий тенор Зураб Анджапаридзе и передали его забавную беседу с супругой: «Смотри, — говорил Зураб, завороженный величием древнейшей культуры. — Передо мной пирамиды, сфинкс и Нил — живая декорация из «Аиды». И как тут мне не спеть арию Радамеса…» О продолжении история умалчивает.
— О, если уж речь зашла о великих… Как не вспомнить работу с Аллой Пугачевой, позволявшей мне, в виде исключения, близко подъезжать с камерой во время исполнения ее лучшей, мне кажется, песни «Миллион алых роз». А Параджанов! Имея большой опыт работы с разными режиссерами, я часто мог предусмотреть дальнейший план съемок. Но не у Параджанова. Никогда невозможно было предугадать следующую мизансцену. Его творчество было бескрайним полем деятельности, буйством красок и фантазии. В каждый кадр был заложен подводный смысл. И уж дело зрителя — поймет ли он замысел. Между прочим, если чего не хватало в процессе съемок, он обращался к помощникам с требованием позвонить королеве Елизавете, чтобы обеспечила всем необходимым, так как выдумал для пиара, что снимает фильм по заказу Ее Величества. Когда же власти запретили ему говорить об этом публично, он во время премьерных показов объявлял об этом запрете и говорил, что, «раз не дозволено насчет Елизаветы», то он снимает фильм по заказу принцессы Анны.
Германский канцлер Конрад Аденауэр как-то сказал, что Господь, к сожалению, положил предел человеческому разуму, но не положил при этом предела человеческой глупости. А также наглости, жадности и амбициозности. Благодаря этому «забытому букету» в 1990-е годы случилось то, что случилось… Академики продавали на Сухом мосту школьные золотые медали, а я был несказанно счастлив, что удалось устроиться не таксистом-«бомбилой», а шофером по вызову, для высокопоставленных иностранцев, которым требовались поездки по «Золотому кольцу», как я называю Мцхета-Самтавро-Джвари, или в соседние республики. Теперь, на пенсии, есть много свободного времени, чтобы подвести итоги.
Появилось время привести в порядок беспорядочные записи из дорожных блокнотов, к примеру, «Вариации на темы русских пословиц и поговорок», которые я издал отдельной брошюрой.
Например: баба с возу – потехе час; а лифчик просто открывался...
- Ещё вот интересно: бороться и искать, найти и перепрятать; бьёт – значит, любит бить; в здоровом теле – здоровый стул; в ногах правды нет, но правды нет и выше; время – деньги, но деньги лучше; гадание на рюмашке; голь на выдумки хитра, алко-голь ещё хитрее; дело мастера – напиться; у других деньги не пахнут, у меня не пахнет деньгами...
- Не устали? Я продолжу: цены – как дети, быстро растут; долг платежом страшен; дружба дружбой, а ножки врозь; друзья познаются в еде; играй, гормон! Геморрой стоит свеч; каким ты был, таким достался; ключ от квартиры, где девки лежат; крысы бегут с корабля на бал; лучше поздно, чем никому; лучше стакан в зубах, чем зубы в стакане...
- Не устали? Я продолжу: любовь зла, и козлы этим пользуются; мавр сделал своё дело, мавр хочет ещё раз; место клизмы изменить нельзя; назвался груздем – лечись дальше; не откладывай на завтра ту, что можешь сегодня; после первой не женюсь; путь к сердцу женщины лежать не должен! Свой среди ежих, чужой среди сових; свято место бюстом не бывает; сколько гостя ни корми – он всё равно напьётся; женщина – не воробей, залетит – не прокормишь; секс без дивчины – признак дурачины...
- А это вот? С милым рай и в шалаше, если милый атташе; сытый голодного не раз имеет; каждый человек по-своему прав, а по-моему нет; трое в лодке, не стесняясь собаки; тяжело в лечении - легко в раю; у семи нянек четырнадцать сисек; хрен редьки не слаще, но длиннее; выйду замуж за милую душу; человек гордится своими предками, а обезьяна – потомками; чем меньше женщину мы любим, тем больше времени мы спим.
- Да, что к лучшему, то не делается. Что посеешь – хрен потом найдёшь. Что у женщины на уме, то мужчине не по карману.
- А что у трезвого на уме, то у пьяного не получится.
- Я мыслю – и на то существую.
- Я люблю тебя, жизнь, ну а ты меня снова и снова...
- Блеск, Нодар Леванович, блеск, только за разными задорными юмористами следить надо, авторские права как-никак, я серьёзно. И это далеко не всё, но ведь много будешь знать – не дадут состариться. Впрочем, пора закругляться, а то ведь язык до киллера доведёт.
- Ладно, вернёмся в родные пенаты. У моего дяди Вано, дирижера Иванэ Палиашвили, до 1922 года гастролировавшего во всех крупных оперных театрах России, сохранилось несколько лавровых венков с листьями из чистого серебра. Так богатые благотворители поощряли деятелей искусства, не давая им покоробить чувство собственного достоинства.
В военные сороковые вдова Ивана Петровича тетя Лида отламывала по листику от венков и несла в «Торгсин».
Чего только там не продавалось, какие сладости, какие деликатесы…
Однажды некий смельчак написал доморощенное трехстишие на дверях этой «пещеры Али-бабы»: «Смотрите, детки,//Как жили ваши предки//До первой пятилетки».
Еще одна «адреналиновая» история приключилась с мужем моей тети Жанны, оперным режиссером Михаилом Квалиашвили. По молодости лет его попросили подменить заболевшего контролера. Стоит будущий знаменитый оперный постановщик, надрывает билетики, тут некая дама в летах, в грузинском национальном одеянии, пытается пройти без билета. Михаил ее не пропускает, а дама вдруг говорит: «Что, сынок, Сталина уже сняли?» Бедный юноша чуть не потерял сознание, начал что-то бормотать – типа «что вы, бабуля». «А я его мама!», – говорит дама.
Да, знаменитая Екатерина (Кеке) жила в то время во Дворце наместника на Кавказе (Дворце Воронцова – Дворце пионеров – ныне Дворце учащейся молодежи), о чем, к ужасу своему, вспомнил бедняга-контролер.
К счастью, история не имела продолжения. Кеке осталась довольна представлением и забыла о «суровом» контролере.
Но родня еще долго ждала людей в кожанках на «черном воронке».
Сестра моя, Натела, актриса Руставелевского театра, начинала сценическую жизнь в одной труппе с Котэ Махарадзе, Рамазом Чхиквадзе, Гурамом Сагарадзе, Медеей Чахава, Гоги Гегечкори…
Натела была умна, что не всегда свойственно артистам. Она умела властвовать над ходом событий. Выписывала журнал «Здоровье», и если находила там статью о вреде мучного, тут же посылала мужа в магазин, где он скупал впрок муку, макароны и вермишель. Скоро эти продукты оказывались в дефиците. Прочтет сестра Натела о вреде масла – тут же закупит в больших количествах и перетопит…
– Расскажите, Нодар Леванович, о тбилисских дворах вашей поры… А то в моем старом дворе китайцы, африканцы квартиры снимают – совсем другой Тбилиси. За все сто предыдущих лет в Тбилиси жил один-единственный китаец – знаменитый сапожник, чинил и мою детскую обувь, и мамину «выходную». Встречался еще в Муштаиде пожарный, тоже эксклюзивный тбилисский негр зрелых годов, работавший без унынья и лени.
– В наших дворах незнакомых не было. С большой неприязнью восприняли все старые калакелеби-горожане английские замки – вроде бы как знак недоверия соседу…
Сил и энергии людям хватало не только на свою семью. Радость не замыкалась в «раковине» собственной квартиры, смерть не была «ничейной», «анонимной», как сейчас.
Помню, играл я во дворе с детьми. К соседям пришли гости, но мы их не заметили. Зато от маминого внимания сей факт не ускользнул. Она подозвала меня, вручила стакан сахара и яйца, велела отнести тете Арусяк. Я удивился – она ведь не просила.
«За стеной смеются, значит, к ней пришли гости. Я знаю, что мука у нее есть, а сахара и яиц нет. Отнеси, пусть она испечет бисквит», – сказала мама.
– И часто ли приходилось оказываться в затруднительной ситуации?
– Думал ли я, омывая молодое свое атлетическое тело в дальневосточном гейзере, что предстоит мне купаться и в Черном, Белом, Балтийском, Каспийском, Средиземном, Адриатическом, Красном, Мертвом, Южно-Китайском морях, и даже в Тихом и Атлантическом океанах?
Могу поделиться секретом – как мне удавалось не напиваться, потому что не пить нельзя, а работать надо. Еще до начала содержательных застолий я выискивал среди гостей самую непривлекательную дамочку и после каждой рюмки внимательно ее разглядывал. Чуть только замечал, что она мнится мне миловидной, тут же пропускал тост.
Но это так, пустяк. По-настоящему тупиковых ситуаций тоже хватало. Но раз уж у нас такая мажорная тональность сложилась…
О чем я никогда не рассказывал, так это о знаменитом цирковом артисте, безруком Сандро Дадешкелиани… Почему то вспомнилось то время в Тбилиси, когда между железнодорожным вокзалом на левом берегу Куры и площадью Героев на правом, не было моста, а лежал между ними высокий хребет. Еще до войны привокзальный район соединили с Сабуртало: гору срыли, возвели мост, а на холме построили круглое здание цирка. Причем долгое время тбилисский цирк считался крупнейшим сооружением в Европе без внутренних опор.
Ежедневные цирковые представления отбою от зрителей не знали, а по воскресеньям их было даже три: в полдень, в три часа дня и вечерние – для взрослых.
Как сейчас помню выступления Сандро Дадеш, как его представляли на афишах. На арену быстрой и легкой походкой выходил артист в черном костюме, в накинутой на плечи развевающейся пелерине, и демонстрировал чудеса. Небрежно скидывал обувь, оставаясь в белых носках, специально сшитых в виде перчаток с обнаженными пальцами.  Затем – брал штопор пальцами ног и этим самым штопором, придерживая другой ногой, открывал бутылку!  Далее – на глазах у зрителей – опять-таки ногами – рисовал портрет ассистентки. Но настоящую бурю восторга вызывал номер: стрельба в цель. Сандро Дадеш брал ногами пистолет, раздавался звук выстрела, и все воочию видели попадание «в яблочко».
Рассказывали, что настоящая фамилия этого уникального артиста - Дадешкелиани, что он из княжеской семьи, и что он родился без рук. А в тяжелые послереволюционные годы Сандро состоял членом шайки, промышлявшей на вокзале. В маечке, обнажавшей врожденный недостаток, мальчишка стоял возле владельца чемодана, не представляя с виду никакой  опасности и не привлекая его внимания В нужную минуту он ногой отпихивал чемодан, и подельники, находившиеся чуть поодаль, быстро улептывали с добычей.
Сандро Дадеш рано ушел из жизни.
.
Наступила осень патриарха грузинского операторского искусства. Сегодня он живет по большей части воспоминаниями, заботами о подрастающем и подросшем поколении, посещает литературно-музыкальные вечера и спектакли…
— Меня часто спрашивали: какие они — живущие в разных концах планеты грузины и народы Крайнего Севера, гвинейцы и европейцы, арабы и вьетнамцы… И я не устаю повторять, что в отношениях с людьми главное — быть с ними искренним, дружелюбным. И, как правило, в ответ получишь такое же отношение к себе. У арабов всегда вызывало добрую улыбку, и они проникались расположением, когда я спрашивал: «Иззай хамматак?», что в переводе означает «Как здоровье тещи?». Во Вьетнаме то же самое звучало гораздо сложнее: «Чук сык кое куа ме во ань тхе нао?». Но реакция была столь же лучезарной, — развеселил меня Нодар Палиашвили, уже в дверях, на прощание.
Средняя оценка: 2.84314
Проголосовало: 255