«Арион»: революция и покаяние

Пушкинское стихотворение «Арион» всегда понималось как сочинение, навеянное «общественной ситуацией первых последекабистских лет». Что и справедливо: изящный шедевр датирован 1827 годом. Произведение хрестоматийно, разобрано и просвечено; лишь смысл стихотворения, представляется, до дна никогда никем (при всех известных анализах) не просматривался. Может, желания не было, может, ещё что. 
Произведению 190 лет.
Вот и повод…
Ныне, в связи с юбилеем событий 1917 года, мы невольно задумываемся о нестроениях в 1155-летней истории нашего отечества (если считать от Рюрика) и о путях их преодоления, которые непременно обнаруживаются, когда их ищут; так Русь Богом устроена.

Лесков в каких-то записках передаёт сердечные слова Гоголя о том, что любит он русский народ за то, что русский человек внезапно может перемениться. Вот был человек вор и разбойник. А теперь он вдруг в монастыре и нужник за братией чистит, в грехах кается. Гоголь езживал по Руси, бывал в Оптиной и, разумеется, знал о разбойнике, ставшем монахом Макарием, который последовал за Христом, как евангельский благоразумный разбойник, уразумевший на Голгофе грешность свою. Не из воздуха взято и обобщение: легендарный Опта вовсе не исключителен. Речь о русском коде, о покаянии Руси, возрождающейся к жизни хоть и из пепла. Так Богом устроено. 

Итак, «Арион». Вкратце. Арион имя греческого поэта (VII-VI в. до Р.Х.), который волей провидения спасся в море; подробности опускаем, здесь ни к чему. Спасся и Пушкин, не участвуя в декабристском мятеже, когда «вдруг лоно волн измял с налету вихорь шумный». Завершается стихотворение словами: «Я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою». Об окончании и речь. Пассаж трактуется как заявление о верности «декабристским идеалам». Да и как иначе понимать, коль «гимны прежние». При этом слово «солнце» разумелось однозначно, – во всяком случае, в красную эпоху, – как символ искусства, «которое в глазах поэта обладает способностью исцелять и врачевать человеческие души…» Суждение, заметим, - натяжка. Но что в русской традиции? Что в подсознании?
«Красно Солнышко» - говорит русский человек о Владимире Крестителе, который оживил родимые пространства Руси Солнцем правды и сам воскрес к новой жизни во Христе.
В момент смерти Александр Невский помянут как солнце: «Уже заиде солнце земьля Руськія». Через века его имя вновь взошло как солнце, прославленное Церковью и он стал современником всякого русского навсегда. Мы помним, что и Пушкин в некрологе назван «солнцем русской поэзии». Слово «солнце» там тождественно слову «божество». «Солнце нашей Поэзии закатилось!» В словах В.Одоевского, при всей безконечной горечи, уже заложено – может и помимо его воли – понимание неизбежности наступления сверкающего утра для Пушкина, прообраза торжества всеобщего воскресения. Ведь всякий человек ещё и потому образ Божий, что через судьбы некоторых, людей особых, видя их посмертную земную славу, мы можем почувствовать в этой их посмертной славе как бы отсвет образа Христа, воскресшего во гробе.
Солнце – это Христос. Заложено в русском сердце. Примеров немало, вспомним лишь: в Акафисте Святой Пасхе мы слышим: «Христос воскресе, — днесь Солнце красное из гроба всем возсия». В другом акафисте: «Иисусе, Солнце любве незаходимое, научи и нас любви Твоей…». 
Да и наши футуристы, сбрасывавшие с корабля современности лишних, вещали в своей «Победе над Солнцем»: «Мы вырвали солнце со свежими корнями», - говорили именно о своём безбожии. 

Видел ли Пушкин в арионовом солнце образ Спасителя?.. А в образе скалы? Но о скале мы позже скажем. Если почему-то и не видел, - ещё срок, допустим, не настал, - то, переживая в себе движение глубин изречённого текста, несомненно, предчувствовал, предугадывал. Перо поэта порой выводит то, чему и сам поэт потом дивится. И счастлив тем бывает: «Ай да Пушкин!»
Впрочем, видел! Давая реплику из «Ариона» в «Акафисте Карамзиной», играя: «Земли достигнув наконец, от бурь спасенный провиденьем…» Пушкин произносит «высокое светило», говоря о личности. Не об искусстве, разумеется. 

Через десять лет, работая над «Капитанской дочкой» (опубликована в 1836), Пушкин напишет о мятежах и революциях: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка». Это ведь и о тех, кому он гимны пел. Из процитированной «Пропущенной главы» «Капитанской дочки» мы помним хорошо лишь фразу, предваряющую пассаж о полушке и копейке, которая ныне опять кому-то сердце веселит: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный». Чего и избежала Россия в 1825 году.
За годы, прошедшие после мятежа, Пушкин преобразился. 
Преобразились и многие декабристы. 

«Декабристы и Церковь» - большая тема, историками изученная, если и не до глубин, то в чертах внятных и с выводом: «Возвращение к интенсивной духовной жизни характерно для большинства декабристов, оказавшихся сначала в крепостях, а затем и в ссылке». Говоря о покаянии, переосмыслении своих воззрений, здесь вспомним, что один из кормщиков, Пестель писал в предсмертном письме своим несчастным родителям: «Я должен был раньше понимать, что необходимо полагаться на Провидение, а не пытаться принять участие в том, что не является прямой нашей обязанностью в положении, в которое Бог нас поставил, и не стремиться выйти из своего круга. Я чувствовал это уже в 1825 году, но было слишком поздно!» Его вела неодолимая сила, сущность которой не должна вводит в заблуждение: бесы льстивы. Пестелю в земной жизни уже не на что было надеяться и он, лютеранин по вероисповеданию, на эшафоте попросил у православного священника предсмертного благословения. 

Но что даёт нам это знание? Что даёт нам знание о том, что кто-то раскаялся, кто-то нет?.. Каховский, убийца генерала Милорадовича и полковника Стюрлера, героев войны, не раскаялся; он неизлечимо, по-звериному был озлоблен. Рылеев – тоже кормщик – уходил на эшафот просветлённым: «Я ни разу не взроптал во всё время моего заключения, и за то Дух Святый давно утешил меня!.. О мой друг, спасительно быть христианином!.. Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил, и что я умираю во Христе».
Каялись бунтари, разумеется, и прежде. По разному. 
Былинный Васька Буслаев, пьяница и вор, который не верил «ни в сон ни в чох не верил, а верил в свой червленый вяз», в Иерусалиме потом «служил обедни с молебнами», ибо смолоду с дружиной его было «много граблено». 
Богу известно, как смирить гордыню всякого человека. И народа всякого. Но не всегда того желает, как мы можем понять своим слабым человеческим умом. Русский народ вразумляется, иные растворяются в вечности.

Стенька Разин в свой смертный час как бы покаялся. Стоя на Болотной, выслушав приговор, он повернулся к собору, поклонился на три стороны (Кремль, в котором царь, пропустив), произнёс: «Простите». 
В чём покаялся? В том, что не дал обеденной воли, пролив реки крови? Думай, как знаешь. А человек был – зверь. В Астрахани, в своей «столице» (в передаче Костомарова): «Ограблены были церкви и торговые дворы… Он обрекал на мучения и смерть всякого, кто имел несчастье не угодить народу. Тех резали, тех топили, иным рубили руки и ноги, пускали ползать и истекать кровью… Астраханцы в подражание Стеньке стали в постные дни есть мясо и молоко; кто не хотел, того принуждали силою…»
Озверение заразительно.
Через век после Разина на Болотной площади каялся перед народом и Пугачёв; Пушкин передаёт: «Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся во все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою... прости, народ православный!»

Вольнодумцы, следовавшие за декабристами, каялись редко.
Вероятно, самым значительным для мировой культуры поступком жён декабристов, встретивших петрашевца Достоевского в Тобольске, было подаренное ему Евангелие (с вклеенными 10 рублями). Он хранил это Евангелие всю жизнь. Переменил свои революционные взгляды и покаялся народоволец Лев Тихомиров, причастный к убийству Александра II. Он стал идеологом монархизма. 
В этом ряду непременно хочется сказать и о перемене в сознании первого председателя Петербургского Совета рабочих депутатов 1905 года Г.С. Носаря (Хрусталёва). После приговора и побега с каторги он жил в эмиграции как и многие. Но он не «как все» вдруг чудовищно затосковал по родине. Описал потом: «Под давлением тоски я решил вернуться в Россию, воспользовавшись Высочайшим указом Сенату...» Носарь был родом из Переяславля, что близ Киева. За любовь к Отечеству вчерашние товарищи его возненавидели. А он трепетал от любви к родине: «Как подсолнечник органически тянется за солнцем, так я стихийно тянулся из прекрасного далека за Великой Россией, откуда я был выброшен отливом революционной волны. Ностальгия по родине и боль по ней особенно остро сказывались в кануны великих праздников – Рождества и Пасхи… Не доставало русского быта, хотелось увидеть русские степи и леса, нашу Волгу и наш Днепр, услышать настоящую народную русскую песню, влиться в толпу русских богомольцев…» (Заметим, ещё об украинстве ни слова.)
Человек возродился. По утверждению Шульгина, Носарь после 1917 года был сторонником конституционной монархии и русским националистом, с особенной ненавистью он отзывался о своём бывшем «подчинённом» Троцком. Носарь был расстрелян  в 1919.

***

Кровь и зверства ошеломляют всех, кто заглядывал в анналы нашей истории. Продуктивным направлением рассуждения по этому поводу, - как и вообще по поводу «революционных бурлений» в 1155-летней нашей истории (но и отрезвлений и покаяний), является не русофобское брюзжание и не самооправдание: «у тех не краше, посмотрите на их генрихов, гитлеров и прочих трумэнов». Продуктивным является направление взгляда Пушкина. Взгляд этот в известном всем письме Чаадаеву: «… но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». 
В свой час Бог дал мессианскую идею Третьего Рима. Но Рим это не только преемственность, но и гладиаторская арена, где каждому дано сразиться с выпущенным на него зверем. Или самому стать зверем. И человеку каждому и каждой отеческой эпохе. В этом смысле мы все – со времён Владимира Красно Солнышко – находимся в равном положении. Третий Рим – мессианский «проект», смеем думать, Спасителя. Это то, что задумал Господь о святой Руси. Через век после Пушкина, явив миру ответ на нашу всемирную отзывчивость, немецкий философ Вальтер Шубарт написал удивительную книгу «Европа и Душа Востока». В ней есть обобщение: «Мессианской является русская национальная идея от Священного Союза Александра I – до большевистской пропаганды освобождения мирового пролетариата. Меняются формы её проявления, но для острого взгляда очевидна её неизменная сущность». Шубарт, который считал, что «Пушкин гораздо гармоничнее, чем Гете», в 1938 предугадал, например, что Россия спасёт Европу. Похоже, он имел в виду не только от фашизма: «Россия – единственная страна, которая способна спасти Европу и спасет ее, поскольку во всей совокупности жизненно важных вопросов придержива¬ется установки, противоположной той, которую занимают европейские народы. Как раз из глубины своих беспри¬мерных страданий она будет черпать столь же глубокое познание людей и смысла жизни, чтобы возвестить о нем народам Земли». 
С каждой эпохой Владыка мира корректирует наше зрение, уточняя мессианскую задачу в соответствии с нашей подготовленностью?.. Для чего? Во достижения Ему ведомой цели. 

Мы ещё не сказали обещанного о скале в «Арионе».
«И ризу влажную мою сушу на солнце под скалою».
Пожалуй, уже особо и пояснять не след, что скала, камень, это образ Церкви, которую не одолеют врата ада, что это и Гроб Господень в котором воскрес Спаситель. А внизу, под солнцем и скалою – сама Россия. Ведь вы помните, как ответил Пушкин лицеисту на вопрос «где вы теперь служите?» - «Я числюсь по России», - был ответ.