А потом выпал первый снег...

Выйдя из маршрутки, она осторожно шагнула в атмосферу осеннего города, в объятия пасмурного и безветренного, дышащего легким морозцем ноябрьского дня. Аккуратно обходя покрытые тонким ледком лужицы на асфальте и слегка приподнимая над землей сумку с подарками, неторопливо направилась в здание пригородного вокзала, где ей предстояло провести около часа до прибытия электрички.
В зале ожидания, недавно преображенном и осовремененном после капитального ремонта, огляделась. В огромном комфортном пространстве всего несколько человек... шелестящих газетами...  да вон еще – в самом дальнем углу – парочка влюбленных, забежавшая, видимо, погреться.  Вспомнилось, что раньше в этом зале кипела жизнь... Беспокойно было, шумно, многолико! Каждое направление обслуживала отдельная касса, и у каждой кассы – очереди, очереди...  Сегодня лучше? Да... наверное...

Поставив сумку рядом с удобным сиденьем, отошла к окну. На перроне тоже было пусто. Не было   прежней, какой-то очень правильной вокзальной суеты, когда кого-то провожали, кого-то встречали люди – разные! А старый вокзал... он всегда шумно дышал от напряженной работы и совсем по-свойски (а может, просто по-стариковски) щурился окнами от лучей утреннего солнца, мягко и добро улыбаясь – всем сразу! Так казалось. Очень-очень давно...
За окном торопливо переходила рельсы женщина с ребенком. И подумалось, что ей, сегодняшней, больше уже не нужно никуда спешить, вот так же, крепко, держа детскую ладошку в своей руке. А кажется совсем недавно приезжала сюда с маленьким внуком, чтоб из рук в руки передать его родителям – сыну и снохе. Как же бежали они всякий раз по перрону, раскрылив руки и улыбаясь своему счастью! «Как век не видели», – удивлялась она, наблюдая их чмоканья, тисканья... В тот год они оба заканчивали учебу в институте. Она же, без остатка отдававшая себя работе, помогала им, как могла. Насколько позволяло время. Теперь внук вырос. А после ухода матери (сноха умерла совсем молодой) как-то очень уж быстро повзрослел.
Совсем недавно и в ее жизни – в одночасье – переменилось все. И сейчас (после долгого пребывания в стенах городского больничного комплекса) она понемногу – день за днем –  приходила в себя, выздоравливала, терпеливо привыкая жить размеренно и неторопливо, без любимой работы.
Бросив последний взгляд за окно, улыбнулась вдруг, стряхивая непрошеные воспоминания: «Никакой он не пасмурный этот день, потому как – особенный! День рождения старшего сына!» Прошла к своему месту, присела, любуясь строгой красотой интерьера. Царящие вокруг тишина и покой напомнили о книге, положенной в сумочку перед самым выходом из дома: «Кажется, можно почитать... есть время».

***

Читая, машинально отметила, что кто-то сел почти рядом, в том же ряду кресел.                            
И через какое-то время с того места послышалось громкое, диссонирующее с мирной и уютной тишиной вокзала... шуршание. Хруст и шуршание обычного целлофанового пакета. Стараясь не обращать внимания на эти «мелочи жизни», она продолжала читать. Но усиливающиеся хрустящие звуки отвлекали от чтения все настойчивей. Перевернув страницу, поверх очков посмотрела на человека, безуспешно пытающегося извлечь большую коробку из тесного, плотно прилегающего к ней пакета. Занятие это, граничащее с бестактностью по отношению к окружающим, показалось ей, мягко говоря, странным («...приличная внешность и возраст... – тоже приличный»). Помедлив, предложила свою помощь. Мужчина с радостью согласился, и из пакета общими усилиями была вызволена на свет божий увесистая картонная коробка, по шву аккуратно заклеенная широкой полоской скотча. Было непонятно – зачем, но теперь это волновало ее меньше всего. С приятным ощущением восстановленного порядка вещей, она вновь открыла книгу. Но тут же выяснилось, что ненадолго. Вскоре не шуршание уже, а сильный треск (поначалу совершенно непонятного происхождения) послышался со стороны владельца злополучной коробки. И стало ясно: «наслаждаться» чтением в тишине и покое не получится. Отложив книгу, решила просто ждать свою электричку, по возможности, – спокойно. Боковым зрением видела: мужчина, решительно отдирая приклеенный к коробке скотч, пытается проникнуть теперь уже в саму коробку. К его интеллигентной внешности, холеным рукам, не знавшим (это было видно) никакой грубой работы, а уж тем более – к возрасту – совсем не шло это странное занятие. Оно делало его смешным.
Наконец все стихло («поставленная цель достигнута?..»). Прикрыв глаза, она постаралась переключиться на мысли о предстоящей встрече с сыном и внуком. Беспокоилась, понравятся ли подарки: несколько новых вещей, которые она рискнула купить на свой вкус и по своему разумению. Попыталась представить реакцию сына, потому что и ее вкус, и понимание, как он должен выглядеть, слегка разнились со вкусом той, без которой они все еще только учились жить. 
Но спокойный ход мыслей вновь был бесцеремонно нарушен: мужчина, про которого она уже успела забыть, сняв с колен коробку, тяжело опустил ее («...просто бухнул! или – нечаянно уронил?..») на соседнее, разделявшее их сиденье. Чуть слышно пробормотав «простите» и нещадно потрещав еще какое-то время отдирающимся скотчем, наконец... открыл. Выдохнув напряжение, развернулся всем корпусом – несколько секунд она ощущала на себе его взгляд. И вдруг... негромко, со странным волнением в голосе: 
– Пожалуйста, мадам! Угощайтесь.
Прозвучало это так трогательно и так торжественно, словно сидели они не на казенной скамейке в зале ожидания, а дома, за праздничным столом.
Повернувшись, она посмотрела на «угощение»: коробка доверху была заполнена орехами. Ядреными грецкими орехами! Взглянув в улыбающиеся из-под седых бровей глаза («...то ли грустно, то ли радостно? – почти как старый вокзал...»), поняла, что нужно как-то реагировать на такое неожиданное «гостеприимство». Взяла несколько орехов, поблагодарила. Ободренный ее улыбкой и тем, что угощение принято, он вдруг стал поспешно оттопыривать с разных сторон края коробки, словно раскладывая что-то на своем воображаемом «праздничном столе», и – с видом хозяина – приговаривая радушно:
– Да вы угощайтесь! Берите, берите!                                                                                                                                       – Спасибо, – улыбнулась она, – но только как же я здесь угощусь, это же все-таки орехи.
Мелькнула мысль, что дальше могут последовать действия по добыванию ядер из этих орехов, и она поспешно заверила, что обязательно «угостится», но только – дома. Поблагодарив еще раз, спросила, кому предназначена эта коробка. (Привычной вспышкой в сознании увиделись дети из детского дома). Но он ответил, что собирается отправить эту посылку внукам в Питер, а сюда зашел «слегка передохнуть по пути на Главпочтамт». И, успокоившись совершенно, стал рассказывать, что такие посылки он отправляет туда регулярно и что «некоторые доходят быстро, а вот в прошлом месяце шла целых 16 дней!». Ее удивило и развеселило такое оригинальное проявление заботы о близких. Скрывая улыбку, спросила:
– Но зачем же им так много орехов?
– Зачем? Да я и сам не знаю – зачем. Но я ведь отправляю им не только орехи!                                                                  Задумался. Потом спросил:
– У вас есть дети, внуки?
– Да... есть, –  улыбнулась она, представив своего серьезного внука и милые сердцу лица еще трех внучек, детей от младшего сына. Хотела что-то еще добавить, но собеседник вновь повел себя крайне странно. Кажется, совсем не обратив внимания на ее ответ, заговорил – как-то уж очень резко и сразу – о своих сыновьях, внуках... О родословной (!), которую «раскопал до седьмого колена». И о жене, умершей совсем недавно. Как познакомились они («...с институтской скамьи вместе!»), как свадьбу сыграли в студенческом общежитии, как двух сыновей ему потом – одного за другим – родила. Как непросто в те годы жилось... «Но! – растили, учили... Я работал, и все на ней...». Говорил о женщине своей любимой в прошедшем времени, но так, словно была она где-то рядом, за его спиной:
– Скучала очень, когда проводили их на учебу в Питер (так они теперь называют наш Ленинград). Но... в те-то годы, в студенческие еще, они приезжали часто! Да! Так вот... А семь лет назад заболела она. Операция за операцией. Лучшие врачи, лекарства, санатории... Долго боролись! Долго... 
И... словно устав от собственных слов (или – от мыслей вслух?), замолчал. Да так глубоко и надолго, что она подумала: разговор окончен. Сидела тихо, думая уже не о своей – о чужой жизни, так нежданно-негаданно ей открывшейся. Но он вдруг продолжил – как окликнул:
– Я... звонил им по ее просьбе! И они порадовали: поговорили – и один, и другой! – по телефону... Потом, правда, стали звонить чаще. А приезжали они... знаете ли, в последние годы редко. Да, по правде сказать, с тех пор, как по-настоящему встали на ноги, почти и не приезжали совсем. Дела у них. Важные дела... – государственные! Но на похороны старший приезжал! Да! А младший не смог. Позже приехал...
А внуки... они ведь тоже, знаете ли, народ занятой! Там, в Питере-то этом им привычней...

И вдруг, словно спохватившись, и... желая оправдать их за всё и – всех сразу! – заговорил вновь о том, какие они, их дети и внуки, умные, образованные, как многого они добились в жизни. «А какую высокую должность занимает наш старший сын!» И о том... что «время-то у них у всех – на вес золота!..»
Помолчал... И – неожиданно:
– А у меня ведь через полгода юбилей! Приедут, как думаете?
Брошенный украдкой взгляд умных, все загодя понимающих глаз, сказал о многом.
И вновь она искала слова, интонацию:
– Обязаны приехать. Но... почему бы Вам не поехать к ним уже сейчас? Просто в гости. 
Коротко взглянув, он улыбнулся ей, словно ребенку и... – в невероятном смущении! – вдруг:
– Не зовут!
Горькая горечь, которую невозможно было не услышать в голосе, невозможно было не увидеть в глазах, сразу показавших его истинный возраст, и это короткое «не зовут» объяснили – разом – все его... совсем не странные странности...
Она посмотрела на него внимательно. И – рядом с этим бесконечно одиноким человеком! – почувствовала себя... неприлично счастливой.
Вот она едет в гости. Да нет же, не в гости, а просто к детям, своим детям и внукам, не дожидаясь никаких особенных приглашений. Потому что – мать, бабушка. И не должно же быть никак иначе! Не должно. Но вот же – рядом – человек. Где-то, в большом и красивом городе, живут его дети, внуки... Удобной жизнью живут, годами отлаженной... Только ему, «пожившему и повидавшему», много важного в себе скопившему (для них – для кого ж еще!), почему-то в этой жизни нет места...
Он видел в ней эти грустные мысли. И знал, что вот сейчас она, его случайная собеседница, встанет, взглянув на вокзальные часы, и уйдет в свою жизнь навсегда. А он?.. Старый и мудрый, он понимал, что на вопрос, как жить дальше, человек должен отвечать себе сам. Только сам. Что бы ни случилось.                      

***

До прихода электрички оставались считанные секунды.                                                                                
Решение пришло неожиданно. Возможно, в этой ситуации оно тоже выглядело странным, но рассуждать уже было некогда. Поставив сумочку на колени, она быстро достала записную книжку   и написала адрес, который помнила даже во сне. Подумав, добавила номера трамваев, идущих отсюда, из центра, и остановку, на которой много лет выходила сама. И уже на ходу протянула ему вырванный листок:
–  Возьмите. Там тоже – дети. И они тоже любят подарки в огромных коробках! – с орехами! Но знаете... дело-то, в общем, не в подарках. Вы все поймете потом. Потом!..  Прощайте! 
Распахнув вокзальную дверь, замерла зачарованно... – снег!.. первый!  Тихо и торжественно... оседает он на серый перрон... на круглые шары фонарей... на плечи вокзала... на плечи людей...
По старинной привычке подставила ладонь огромной снежинке, радостно исполняющей свой первый и... последний вальс!.. Но, спохватившись, побежала по белому и легкому, как пух   покрывалу к подходящей на первый путь электричке.
Поднимаясь в дрогнувший уже вагон, почему-то оглянулась... Он стоял – пальто нараспашку – все еще бережно держа в руке листочек с новым для себя адресом. Встретив взгляд ее, улыбнулся вдруг из-под седых бровей... почти молодыми глазами...