Путешествие в каменный век

Чтобы побывать в той давней поре человечества, вовсе не обязательно садиться в машину времени или углубляться в девственные джунгли Южной Америки.  Достаточно проехать всего лишь сто пятьдесят километров от Душанбе в сторону Северной зоны Таджикистана и оказаться на пороге каменного века.  Правда, потом ещё нужно километров тридцать добираться по узким козьим тропам, которые тянутся по склонам гор. Иные пролегают на скальных отвесах, на значительной высоте.  Идти приходится, соизмеряя каждый шаг, потому что внизу пенится стремительная речка, волны которой налетают на каменные обломки.  Грузы и снаряжение приходится тащить на себе. Горцы используют для этих нужд безропотных ослов, а нам, съёмочной группе «Таджикфильма» таких льгот не предоставили. Наша цель – добраться до Ягноба, высокогорной области на северо-западе Таджикистана, где сошлись зубчатые Гиссарский и Зеравшанский хребты, потеснив извилистую долину. Именно в этом урочище и живут ягнобцы, потомки древних согдийцев, некогда воевавших с греко-македонцами под предводительством их царя Александра. Теснимые завоевателями, они углублялись всё дальше в горы, пока не укрылись в этих местах, где оказались недосягаемыми  для пришельцев. И вот уже два с половиной тысячелетия не меняют места жительства, сохранив свой язык и свои обычаи. С внешним миром почти не общаются, раза два за лето спускаясь в низины по торговым делам, а так довольствуются общением друг с другом. Их замкнутость определена высокогорьем. В ноябре начинает холодать и идёт снег. Его выпадает столько, что узкую лощину заваливает до половины, и тогда все пути отрезаны надолго, до восьми месяцев в году. 
Мы, кинематографисты, используем короткое лето, чтобы снять документальный фильм о жителях этих мест, так и оставшихся в каменном веке. Нам предстоит прожить в Ягнобе неделю, нужно побывать в нескольких селениях, определить объекты съёмок и запечатлеть видеокамерой быт потомков древних согдийцев. Нас трое – кинооператор Абдулло Ташов, ассистент оператора, он же директор фильма Сергей Кузин, и я, ваш покорный слуга, сценарист и редактор в одном лице. 
Работа предстоит сложная, селения ягнобцев расположились на склонах гор, в лощине протекает река, которая во время таяния снегов разливается широко, и берегами для неё становятся скальные массивы хребтов.  Там нет мест для расселения. Кишлаки далеко один от другого, иные в нескольких днях пути, и, если учесть, что они малочисленны, то можно представить разобщённость ягнобцев. Так, в селении Бидев живут всего две семьи, самое большое – Пекан, в нём двадцать семей. 
Но нас это не останавливает, как говорится, взялся за гуж … Через два дня пути добираемся до кишлака Бидев, встречают нас с удивлением, но приветливо. Пришельцы из низин, а, тем более, из столицы республики, редкие гости. Один из бидевцев, светлобородый, сухощавый мужчина средних лет, по имени Джамалди, взялся провести нас до Пекана. 
Вообще, как убедились мы позднее, светловолосых ягнобцев немало. Они уверяют, что согдийцы когда-то смешались с греко-македонцами и образовались такие вот типы людей, отличные по виду от таджиков. Может оно и так, этнографы не сказали по этому поводу своего веского слова. 
Дело шло к вечеру, солнце зависло над Гиссарским хребтом, и было ясно, как только оно скроется за ним, ягнобскую лощину сразу начнут заволакивать сумерки. Нам предложили переночевать в Бидеве, а поутру отправиться в путь. 

Пятеро мужчин собрались в хижине Джамалди, это было всё мужское население кишлака. Любопытные дети смотрели в окно, ничем не закрытое. С этой хижины началось наше знакомство с архитектурой ягнобцев. Хижины они складываю их плоских каменных плит, которые скрепляют глиной, смешанной с навозом. Пол земляной, плотно утрамбованный. Крыша из тех же плит, а поверх их наваливают целую копну сена. Это и корм для скота и защита жилища от протекания. Небольшой дворик с подсобным помещением, где зимой содержат скот, огорожен забором из камней, ворота из жердей, щелястые.
Тьма, действительно, не заставила себя ждать.  Низина ущелья уже не просматривалась, хижина освещалась жирником.  Скрученный из шерсти фитиль выглядывал из носика глиняной плошки, заполненной маслом. Свет тусклый, огонёк колеблется от слабого сквозняка, по стенам разбегаются тени.
Угощение, по ягнобским понятиям, было щедрым. Вяленое козье мясо, кислое молоко, плотные лепёшки из тёмной муки и стебли кислячки, ревеня, на десерт. Чай ягнобцы не пьют. Еду запивают водой, или отваром из ягод шиповника и чёрной смородины. Женщин мы не видели. Мелькали только их руки, подававшие чашки с едой и убиравшие их.
Беседовали недолго, в основном, хозяев расспрашивали мы, к нам интереса особого не проявляли. «Утром надо идти, - пояснил Джамалди, - вам надо отдохнуть».
Камень занимает в быте ягнобцев особое место. Мясо разделывают на каменной плитке, в каменных тарелках ревень и кислое молоко, на каменном подносе куски лепёшек, и чашки с отваром тоже выдолблены из камня. Есть и глиняная посуда, но она не надёжная, раскалывается, пояснил Джамалди, новую, где возьмёшь?  Единственная примета цивилизации – алюминиевый кувшин, потемневший от времени, из которого наливали отвар.
Внутри половину жилища занимает помост из толстых ветвей, стоящий на подпорках. Покрыт он плотной кошмой, валяной из овечьей шерсти.  На нём едят, отдыхают и спят по ночам. Нам отвели этот помост для ночлега. Сами хозяева дали понять, что ночевать пойдут к соседям. Как там разместятся две семьи, было неясно. Мехмонхоны, отдельной комнаты для гостей, у ягнобцев нет, видно, им всем придётся расположиться на одном помосте. 
Мы улеглись, укрылись тонкими одеялами из выделанных шкур, и затихли. Гудели натруженные ноги, тело налилось свинцовой усталостью, и было приятно осознавать, что впереди целая ночь. Но не тут-то было. Через короткое время ощутили жжение по всему телу, чувство было такое, словно в нас втыкали раскалённые иглы. Вскочили, почёсываясь и толкая друг друга. «Блохи! – догадался  оператор Абдулло Ташов. Их было так много, что чудилось будто до слуха доносится шелест от их переползаний по кошме.

Мы выскочили во двор, в темноту прохладной ночи. Посреди двора лежал большой, плоский камень, сели на него, опершись один о другого. «Вот это поспали, - уныло проговорил Сергей Кузин.
Мрак был плотным, до осязаемости. Низина ущелья и склоны хребтов не просматривались. Звёзды, крупные до неправдоподобия, рассыпались по небу, струя серебристый свет. Ночь жила своей жизнью, без тишины. Шумела в низине речка на перекатах, взлаивал и подвывал одинокий шакал, фыркал и стучал копытами осёл в хлеву.
Мы дремали, сидя на камне. Так скоротали  ночь до рассвета. Утром, когда снеговые вершины заиграли яркими переливами, от золотистых до густо-синих  тонов в провалах, во дворе появился Джамалди.
- Ийе! – удивился он, - Вы уже проснулись? Спали бы ещё, рано…
- Поспишь тут! – буркнул Ташов, почёсывая искусанную руку. -  Блохи.
Джамалди сочувственно покачал головой.
- Я забыл предупредить вас.  Нас они не трогают, а вы – люди свежие, вот и проявили к вам интерес.
Признаться, мы не поверили, что блохи выказывают такое миролюбие по отношению к хозяевам. Должно быть, тут сказывается многолетняя закалка, но спорить не стали.
- Умывайтесь, поедим, и ложитесь, поспите до обеда, а потом в путь, - предложил Джамалди.
Его слова мы приняли без энтузиазма.  Ужасала сама мысль, что нужно снова ложиться на кошму и становиться добычей кровожадных насекомых.
- Обойдёмся, - сказал я. – Где-нибудь в середине дня отдохнём на траве.
Начало дня в горах достойно кисти умелого художника. Розовая пелена стремительно разливалась по глади неба, солнце выглянуло из-за зубчатой кромки хребта, и в низину разом обрушился поток слепящих глаза розовых лучей. Лощина заиграла множеством красок, казавшихся неправдоподобными. Речка чудилась отлитой из серебра, трава отсвечивала изумрудными оттенками. Скалы, выпятившие горделиво груди, зеркально блестели, утратив черноту и густо-коричневые отливы. 
Мы шагали гуськом по узкой тропе, змеившейся по крутому склону. Джамалди шагал впереди, оборачивался, задавал вопросы, но отвечать обстоятельно возможности не было. Сказывалось высокогорье, дышалось трудно, разрежённый воздух хватами раскрытыми ртами, да и бессонная ночь давала о себе знать. Мы то и дело оскальзывались на россыпях щебня, спотыкались о выступы камней, снаряжение давило на спины. Преграждали путь колючие заросли шиповника.
Останавливались на короткий отдых, на длительный времени не было. Нужно было до сумерек дойти до селения Пекан.
- Это наша столица, - пояснил Джамалди. – Там живут двадцать семей. Остальные, как наш Бидев, не больше пяти.
Первый вывод был уже сделан: проблем в общении с ягнобцами не будет. Джамалди хорошо говорил по-таджикски и другие его односельчане тоже.  Почему, об этом мы узнали позднее.
До Пекана добрались в сумерках. Всё его население высыпало нам навстречу. В домах уже светились тусклые огоньки плошек.  Нас внимательно разглядывали, насколько это было возможно в сгущавшейся темноте.  По-ягнобски о чём-то расспрашивали Джамалди, он коротко отговаривался. 
- Интересуются, кто вы такие? – пояснил наш проводник.
Джамалди познакомил нас с главой селения.  Мы ожидали, что это будет седобородый старик.  Оказался крепкий мужчина средних лет, чернобородый, скупой на слова.  Звали его Сафарго.
Расположились в доме главы селения, снова на помосте. Поужинали.  Еда горцев не отличалась разнообразием. То же вяленое мясо, правда, с отварной картошкой, лепёшки и кислое молоко. Сафарго изумил нас.
- Все разговоры потом, - коротко заявил он. – Путь был долгий, устали, ложитесь отдыхать, - и неожиданно добавил по-русски, - утро вечера мудренее.
Видя наше изумление, добавил: - Потом, всё потом.
Отдохнуть, конечно, хотелось. Но останавливала боязнь – снова оказаться в тесных объятиях полчища блох. Джамалди что-то сказал хозяину по-ягнобски.
- А-а, вон оно что, - протянул тот. – Ну, тут опасаться нечего. Мы настелем под кошму свежей мяты, она отпугивает блох.
И верно, ночь мы провели спокойно. Выспались, почувствовали себя бодрее и были готовы начать съёмки будущего фильма. 

Вышли во двор, залюбовались открывшейся картиной. Не помню, кто из писателей сравнил горы с застывшей музыкой.  Действительно, хребты, смыкавшиеся вдали, походили на величественные аккорды «Героической симфонии» Бетховена. Освещённые солнцем, они теснили синеву неба, врезались в него зубчатыми пилами вершин.
Вспомнились строки из Таджикской Советской энциклопедии.
«Ягноб – это высокогорная область на северо-западе Таджикистана… Ягнобцы малочисленный народ, одно из этнических меньшинств в горном крае, - прямые потомки древних согдийцев… Ягнобский язык – один из древнейших языков, сохранившийся в отдалённой горной  долине. Ближайшим живым родственником ягнобского языка является осетинский. Язык и сами ягнобцы родственны осетинам».  Это не могло не удивлять. Где осетины, а где потомки согдийцев?! Никакого соседства и, тем не менее, близки одни другим.  Загадка для этнографов …
От дальнейших размышлений нас отвлёк глава селения.
- Давайте посмотрим наш Пекан, а потом поговорим о ваших делах.  Зачем приехали и что хотите?
Дворов в селении и, верно, было не больше двадцати. Они строились на небольших террасах, одно выше другого, соединяли их узкие тропы. Жилища были сложены из плоских каменных плит, как уже говорилось. Кроме основного дома было ещё строение для скота. Летняя кухня  под навесом. Вот и всё, чем владели семьи.
Мы поднимались от жилища к жилищу. Они зеркально походили одно на другое. С киношной точки зрения увидели мало выигрышного. Каждая семья имела четыре-пять баранов, две-три козы, корову и осла. Большее количество  скота содержать трудно, не хватает кормов.
Мужчины приветствовали нас, прижимая руки к груди. Рослых среди них не было, не было и полных, все сухощавые. Оно и понятно, питание скудное, не с чего толстеть. Что удивило, во дворах не было деревьев.
- Холодно, - пояснил Сафарго, - не растут. Да и бараны объедают.
Мы уже заметили, что в долине мало зелёных тонов. В основном, чёрные и коричневые. Некогда тут были  густые леса из арчи, древовидного можжевельника, но их все вырубили на дрова. Топливо собирают подростки высоко в горах. В основном, это сухие ветви шиповника и трубчатые стволики ферулы, высокого зонтичного растения, с резким, неприятным запахом.  Чтобы набрать вязанку такой растопки, нужно затратить три-четыре часа.  А так в очагах тлеют кизяки, сухой коровий помёт, похожий на лепёшки. Его собирают и налепливают на стенки хлева для просушки. Кизяк горит медленно, даёт устойчивый жар.
Для зимней поры в жилище есть очаг. Но не для обогрева, на нём готовят пищу. Топят по-чёрному, дым выходит сквозь щели в стенах. От холода семью спасает сандали. В полу роют углубление, над ним ставят низкий столик и накрывают плотной кошмой. В углубление насыпают тлеющие угли и садятся за столик, опустив ноги вниз. Ногам тепло, значит, и тело не зябнет. Но это днём и вечером. Ночью спят все вместе на помосте, одев на  себя всё, что есть тёплого, и укрывшись опять-таки кошмой. Так жили тысячелетия назад, так живут и поныне.
Зимы в Ягнобе умеренные, холода редко опускаются ниже десяти градусов, ущелье глубокое, извилистое, ветры не продувают. Летом тепло, градусов двадцать, но по вечерам прохладно. Потому мужчины даже в летнюю пору все в ватных, стёганых халатах, но голове тюбетейки. Обувью служат чоруки, самодельные башмаки из сыромятной кожи.  
Женщины ходят в длинных платьях свободного покроя и ватных жилетках. Головы покрывают платками, но  лица не закутывают, взгляды мужчин, даже незнакомых, их не смущают.
Но мы отвлеклись, хотя общая характеристика ягнобского урочища и его жителей необходима.
Беседовали с главой селения, сидя во дворе, на плоских камнях, заменяющих скамейки. Рядом женщины растирали  пшеничные зёрна на муку. Насыпали их на каменную плиту и катали по ней тяжёлый круглый камень. Зёрна дробились, и получалась мука грубого помола, из которой потом замешивали тесто и пекли лепёшки в земляных печах. Труд нелёгкий, что и говорить, покатай-ка такой шар полдня, никакой физкультуры не надо.
Уяснив цель нашего прихода, Сафарго посоветовал.
- Вам нет смысла идти вверх по лощине. Селения, такие как Гармен, Каши, Искан, Кириенте, далеко от  нас, и они малочисленные, три-пять семей. Наше самое крупное, всё, что вам нужно, увидите здесь. 
Экзотики для съёмок хватало. Небольшие поля, очищенные от камней, вспахивали на ослах, деревянной сохой. Траву, которая вырастала весной и в начале лета, срезали каменными серпами, довольно острыми, напоминающими сабли.  В заготовке кормов принимали участие все, и большие, и малые.  От количества скошенной травы зависело, как пройдёт зимовка, сытно или впроголодь. В основном, траву косили для коровы и осла. Баранов и коз выпасали круглый год на горных склонах. Снег на них не залёживается, животные поедают сухую траву, остающуюся между камнями. Но её не хватает, и нередко они возвращаются домой голодные.
Даже в таком большом селении, как Пекан, нет ни школы, ни медицинского пункта. Мальчиков учат писать и считать, знания даются в объёме четырёх  начальных  классов. Учитель, Сиродж, седоватый мужчина, лет пятидесяти, когда-то работал учителем в сельской школе в районном центре, но потом бросил это занятие  и вернулся в родной Ягноб.

Крестьянствует, как все, занятия проводит зимой, и то время от времени. Девочек ничему не учат, не нужно им это, говорит глава селения. Их дело – домашняя работа, эти навыки они от женщин получат.
Необычного для нас было в избытке. Детей женщины рожают дома; обошлось благополучно, хвала Аллаху, если  ребёнок умер, а, случалось, и мать, опять-таки на то воля Всевышнего. Детская смертность высокая. Если кто заболел, зовут муллу или знахарку. Кстати сказать, ягнобцы считаются мусульманами суннитского толка, но только считаются. Вера у них  смешанная. Есть и поклонение Огню, оставшееся от зороастризма, и Солнцу, чтут и духов предков. По их убеждению, души умерших никуда не деваются, а находятся, как и прежде, в жилищах, но только невидимы. Они принимают участие в делах живых, покровительствуют им, с ними советуются. Потому умерших хоронят неподалеку, чтобы их душам было легко добираться до дома. Есть во дворах и грубые каменные идолы. Камень – основа бытия ягнобцев, они верят, что у него своя жизнь, и потому тоже не лишне задабривать его приношениями.
Детей не регистрируют ни в каких метрических книгах. Загс далеко, в Айнинском районе, добираться туда, как говорится, себе дороже. Паспортов нет ни у кого, кому их тут предъявлять, и без того знают один другого до мельчайших подробностей.
Нам удалось заснять, как знахарка лечила заболевшего ребёнка. Усадила его на камень, разломила лепёшку на три куска, и одним трижды обвела вокруг головы мальчика. Потом бросила этот кусок собаке, которая тут же съела его. Теперь болезнь должна пройти.
- Но что с ним? – спросили мы у знахарки.
- Злой демон обдал его своим дыханием, - пояснила она авторитетно. – Моё лечение поможет.
- А если нет?
- Значит, демон оказался сильнее.
У нас была с собой аптечка, и мы предложили родителям ребёнка воспользоваться ею. Собьем температуру, мальчику станет легче. Нас даже не стали слушать. Неужели какие-то белые камешки могут быть сильнее ворожбы знахарки? Тысячелетия живут ягнобцы по своим правилам, и не нам менять их, заметили нам наставительно.
Трудности со съёмками начались с первого же дня. Когда мы показали материал, заснятый на видеокамеру, главе селения, он даже переменился в лице. 
- Это нельзя, - сказал он категорично.
- Что нельзя?
- Нельзя снимать, как люди ходят, работают на полях.
- Но почему?
Сафарго наставительно поднял вверх указательный палец.
- Всевышний каждому человеку дал определённый запас движений, энергии, по-вашему. Снимая движения, вы забираете их у человека. И получается, если ему суждено жить шестьдесят лет, то он после ваших съёмок  проживёт лет на пять меньше.
Сколько мы ни доказывали, что это ни что иное как суеверие, Сафарго был непреклонен. Наконец, сошлись на следующем: крупные планы будем снимать фотоаппаратом, там движений нет, а на видеокамеру снимать жителей селения издалека, чтобы лица не просматривались. Тогда «хищения» движений не будет.
К слову сказать, ягнобцы не были первооткрывателями такого новшества. Как-то в одной из газет рассказывалось о подготовке американских астронавтов. Они, в основном, изучают теоретические дисциплины, специфику предстоящей в космосе работы, а вот физические упражнения сведены до минимума. Объяснение то же самое: каждый человек обладает определённым запасом энергии, и нет смысла расходовать её понапрасну, сокращается жизнь человека. Такая вот перекличка между высокоразвитой Америкой и Ягнобом, находящемся в каменном веке. Но может и есть правота в этом …
Основа жизни ягнобцев – животноводство и земледелие. И то, и другое сведено до минимума, нет условий для их развития. На небольших террасах, расчищенных на пологих склонах гор, выращивают овёс, пшеницу, горох. Картофель начали сажать недавно. Овощи и фрукты тут не растут, лето короткое, а остальное время затяжные холода.
Из животноводства – разводят овец и баранов, имеют коров и ослов. Но поголовья небольшие, мало кормов. Их стараются заготовить столько, чтобы дотянуть до весеннего травостоя.
Питаются ягнобцы, в основном, растительной пищей и изделиями из молока. Мясо едят редко, в вяленом виде сохраняют для гостей.

Сказать, что ягнобцы всегда были предоставлены сами себе, будет неверно. Были попытки цивилизовать их, вырвать из каменного века и ввести в большой мир.  В семидесятых годах прошлого века в Советской стране была поставлена задача:  добиться хлопковой независимости. Таджикистан идеально подходил для решения этой задачи, пустынных массивов немало, не хватало только рабочих рук. И тогда было принято решение: переселить горцев в долины и превратить их в хлопкоробов. Эта кампания осуществлялась с размахом, ягнобцы не остались в стороне. Вертолётами под надзором милиции их вывозили в Зафаробадскую степь, обширный массив, прокалённый солнцем, на котором не росла даже верблюжья колючка. Предстояло возвести насосную станцию близ реки Сырдарьи, проложить трубопроводы для орошения степи, построить временные жилища, подготовить поля и засеять хлопком.
Объём работ предстоял громадный, вот только земледельцев из ягнобцев не получилось. Привыкшие к умеренному климату высокогорья, они задыхались в пятидесятиградусной жаре. По степи проносились пыльные бури, над полями рассеивали химикаты, чтобы предохранить растения от вредителей, и они отравляли воду.  Горцы вымирали десятками. Они стали самовольно переселяться в родные места, их ловили и возвращали в колхозы и совхозы. Только в начале 90-х годов ягнобцев оставили в покое и разрешили снова жить в горах. Но процесс уже был необратимый. Прежде их насчитывалось более пятнадцати тысяч, ныне осталось не более четырёх. Селений теперь пятнадцать, а было до начала хлопковой кампании тридцать. В некоторых кишлаках всего два дома.
Отсюда знание таджикского языка, выучили за время пребывания в Зафаробадской степи, и русские слова им знакомы, общались с русскими специалистами. Пожилая Шобиби вспомнила несколько английских слов, приезжали учёные из Англии, была у них обслугой. 
Зажили ягнобцы прежней жизнью, никто их не тревожит, и, говоря по правде, они рады этому. На себе изведали, что значит непродуманная  государственная забота.
Глава селения Сафарго просматривал материалы на видеокамере и видел, что мы не нарушали его запрет. Работающих ягнобцев снимали на удалении, общими планами, а фотоаппаратами брали лица крупнее. Нам самим нравилась такая работа, в дальнейшем собирались смонтировать фильм из движущихся кадров и статики, будет нетрадиционно и картина приобретёт особую выразительность. 
В Ягнобе интересным и необычным было всё, но, как говорится, необъятное не охватишь. Пошло уже три съёмочных дня, мы спешили, и с горечью осознавали сколь многое характерного оставалось за кадром.
Питались в жилище Сафарго вместе с его семьёй, свою долю вносили продуктами. Но и тут были сложности. Ягнобцы консервы не ели, говорили, что это мёртвая пища. Наши макароны, рис, хлеб, сыр брали, а вот от колбасы отказывались. Кофе пробовали, сплёвывали, называли его «шайтаньим напитком». Водку не пили. Курящего Сергея Кузина выпроваживали подальше от двора, даже пожив в Зафаробадском районе  среди множества рабочих и земледельцев вредных привычек не приобрели.
Мы ждали главного события в жизни ягнобцев: дней торгового обмена. Календарей у них не было, дни и месяцы не считали, летоисчисление для них особого значения не имело. Старый, седой Зафарали утверждал, что ему больше ста лет. Когда мы спросили, откуда ему это известно, он показал на большой скальный обломок, скатившийся сверху и застрявший на краю обрыва, и сообщил, что этот обломок упал ровно сто лет назад, и в тот день родился он, Зафарали. Нас этот довод убедил, как тут было не поверить ему?
Ягнобцы ждали особого дня, и вот, наконец, солнце закатилось ровно между двумя зубцами Гиссарского хребта.  «Пора», - сказал Сафарго односельчанам. Они отобрали овец и баранов, около тридцати голов, коз, молодых коров и ослов  и погнали их в низину, в сторону Айнинского района, где их ждали покупатели. Прихватили с собой овечью шерсть и изделия из нё: валяные кошмы, шерстяные халаты, ковры, мотки нитей. Всё это пользовалось большим спросом у айнинцев

Деньгами ягнобцы не пользуются, ни к чему они им. Там, где они живут, магазинов и рынков нет, и потому деньги для них просто цветная бумага. Сделки осуществляются путём натурального обмена, как в древние времена. Покупатели оценивают пригнанных животных и изделия из шерсти на определённую сумму, и на неё выдают ягнобцам всё, что им необходимо. Одежду, обувь, ткани, крупы, макаронные изделия, соль, сахар, спички и мало ли что ещё требуется горцам в их немудрёном быте. Запасаются товарами с таким расчётом, чтобы хватило на год, до следующих торгов. Особенно ценится армейская форма и ботинки, прочные и тёплые. Поначалу, когда мы видели ягнобских женщин в камуфляжных бушлатах, а молодёжь в солдатской форме, но в тюбетейках, то не могли сдержать улыбок. 
Товарообмен проходил честно, без обмана, на взаимовыгодной основе. Обе стороны заинтересованы в продолжении таких контактов в будущем, и потому взаимоуважительны.
Возвращались ягнобцы довольные, получили всё, что им нужно. Зиму скоротают в достатке, а там и следующее лето подойдёт незаметно.          
Тяжелогружёные длинноухие труженики неспешно перебирали копытами, немалую поклажу горцы несли и на себе, но на тяготы пути не жаловались.
 Удачные сделки способствовали хорошему настроению.
          Наш оператор заснимал караван со всех точек, залезал даже на скалы, кадры получались выигрышные. А мы обменивались словами с ягнобцами, добирая нужную нам информацию. Я спросил Сироджа, который в Пекане учит детей грамоте: «В Зафаробадском районе ты работал учителем в школе. Сам говорил, получал неплохую зарплату, жил в коттедже, все тебя уважали . Значит, жил благополучнее  своих земляков. Почему же оставил всё это и вернулся в горы, как только представилась такая возможность?»
Сиродж смахнул ладонью пот со лба, поразмыслил.
«Вам, городским, этого не понять, - ответил он рассудительно. -  Вам всё равно, где жить, были бы удобства. У нас по-другому. Ягноб – это моя родина, тут могилы моих предков, как я могу оставить их без присмотра? Их души не простят мне этого. А Зафаробад, что Зафаробад? Жара такая, что даже железо плавилось, пыль, яды сыпались нам на головы. Что ни день, то похороны. А тут посмотри, какая природа! А какой воздух, а вода, чище и слаще не найдёшь! Нет, не надо мне никаких зарплат, никаких степей». 
Мне невольно вспомнились строки Сергея Есенина: «Нет, скажу, не надо рая, дайте родину мою». Кстати сказать, учитель Сиродж неплохо знает русский язык, высоко ценит стихи Есенина и даже пробовал перевести их на ягнобский язык. «Получилось?» - поинтересовался я. Сиродж улыбнулся: «Есенина невозможно перевести ни на какой другой язык. Это, как золото, которое не переведёшь в железо, только ухудшишь. Мне кажется, я выразил общий смысл, а моим землякам не понравилось. Непонятны им образы русского поэта. У нас своя поэзия». 
Ягнобский язык – один из древнейших языков, но существуя в замкнутой среде, он утрачивает своё богатство. Он превратился в бытовой язык, абстрактные понятия на нём не выразишь. Мне вспомнился пример,  который нам приводили на лекциях по языкознанию.  Индеец может сказать девушке, что любит её, но объяснить,  что такое любовь не сможет. Нет таких слов в индейском языке. Примерно, то же самое и у ягнобцев. Создалась парадоксальная ситуация. Ягнобский язык сохранился на протяжении двух с лишним тысячелетий, потому что использовался в отдалённом горном урочище. Но эта замкнутость и обеднила его. Ягнобцев становится всё меньше, а значит, сфера применения их языка сужается. Кроме того, в ягнобском языке появилось много таджикских слов, вошедших в лексику  за годы жизни в Зафаробадском районе, стало быть, язык теряет свою самобытность, ему грозит исчезновение.
Учёные-лингвисты бьют тревогу по этому поводу. Чтобы возродить ягнобский язык, дать ему возможность развиваться, нужно осваивать его в школах, а школ в Ягнобе нет. Тогда нужно изучать его в Таджикском институте иностранных языков, но какой в этом смысл, возражают высокопоставленные скептики. Кому и где будут нужны такие специалисты? Готовить их из самих ягнобцев, а потом посылать их домой учителями родного языка? Но где учить, если нет школ? Получается замкнутый круг, все понимают, что нужно сохранить уникальность древнего народа, но как это сделать? Нужны решения и их практическая реализация на государственном уровне, но, как уже говорилось, ягнобцев осталось не больше четырёх тысяч человек.

Правда, кое-что в этом  направлении делается. Учёные-лингвисты создали ягнобско-таджикский словарь, хорошее подспорье для тех, кому интересен этот язык, составили букварь на основе кириллицы. С 1990 года группа учёных-энтузиастов под эгидой Таджикского социально-экологического союза, под руководством А.Бузурокова, инициатора создания первых в республике национальных и природных парков, пытаются организовать Ягнобский природно-этнографический парк, но их полезное начинание пока не находит отклика в правительстве Таджикистана. Нужны ассигнования, нужна научно-производственная база, нужны работники, которые занялись бы этим. Лишние хлопоты, и без того проблем хоть отбавляй …
А что касается уникальных пейзажей Ягнобского урочища, то тут трудно не согласиться с бывшим учителем Сироджем.
Как ни устали мы, возвращаясь в Пекан вместе с ягнобцами, тем более, что помогали им нести грузы, но всё-таки не смогли не отдать должное тем впечатляющим картинам природы, которые  открывались нам по мере того, как мы углублялись в горы. Зубчатые хребты оставляли сильное впечатление своей мощью и скальными громадами. Они, подобно заскорузлым ладоням, стремились сжать урочище, совладать с его неподатливостью, но это у них не получалось. Узкая долина противостояла каменным гигантам и бросала им вызов бурной речкой, россыпью валунов и островками пряной зелени. Иссиня-голубое небо тоже заявляло о своей неподатливости. Оно уходило вверх, и хребты не могли дотянуться до него. Более того, небо опускало вниз облака, которые окутывали вершины белёсой пеленой и придавливали их своей тяжестью. Это была извечная борьба гигантов, которая длилась веками и никому не приносила успеха.
За то время, когда взрослые ягнобцы занимались торгами в низине урочища, в Пекане произошло из ряда вон выходящее событие. У горцев не приняты родственные браки, ведь, так или иначе, все они в селении близки друг другу. Невест отыскивали в соседних селениях, своих девушек тоже выдавали замуж за чужих парней. Это шло с давних времён, и это было оправданно.

Известно, что родственные браки ведут к вырождению. Но молодой Самандар не соглашался с этим правилом. Ему нравилась Зулайхо, живущая по соседству. Он часто вроде бы случайно встречался с ней, помогал приносить воду домой, дарил то полную тюбетейку спелой чёрной смородины, то мешочек грибов, то разноцветные камешки, из которых делали бусы. Подарки вроде бы незначительные, но говорили о многом, о зарождающемся чувстве. И самой Зулайхо был по душе светловолосый, улыбчивый парень, который был работящим и скромным.
Самандар заикнулся отцу, что хотел бы жениться на Зулайхо. Тот посмотрел на сына, как на сошедшего с ума. «Ты забыл о нашем обычае», - коротко отозвался отец и больше не возвращался к этому разговору. И тогда Самандар решил бежать из Пекана вместе с любимой девушкой. Долго уговаривал её и, наконец, убедил, что другого выхода у них нет. Бежать решили в первую же ночь, после того, как мужчины уйдут на торги. Всё было  продумано. Самандар запасся едой, тёплой одеждой, осталось дождаться темноты. Но вмешался случай. Зулайхо в полумраке выскользнула из жилища и … наткнулась на отца.  У того захромал осёл, и он вернулся, чтобы заменить его.
- Ты куда? – удивился отец.
Девушка растерялась, не знала, что сказать. Отец завёл её в жилище и увидел, что дочь тепло одета и на спине мешок с припасами. Стали расспрашивать Зулайхо, она расплакалась и во всём призналась.
О подобном в Ягнобском урочище  никогда не слышали, но разбирательство оставили до возвращения мужчин.
Самандар не дождался любимой, возвратился домой и тоже был задержан родными.
В доме главы селения собрались все взрослые мужчины Пекана. Они сидели вдоль стен, а парень с девушкой стояли посреди жилища. Самандар всем своим видом выражал упрямство, Зулайхо плакала, закрыв лицо руками. Парень всю виду взял на себя, заявил, что девушку вынудил бежать силой, угрожал ей расправой.
Мы попросили Сафарго разрешить нам заснять собрание пеканцев, на котором будет решаться судьба молодых. Тот сперва отказал, а потом согласился, сказал: «Пусть все видят, как мы соблюдаем обычаи».
Собрание было недолгим. Каждый из взрослых мужчин высказал своё мнение. Решение было единодушным: девушка не виновата, молодая, глупая, уступила настояниям парня. В дальнейшем родителям посоветовали не спускать с неё глаз и при первом же сватовстве выдать замуж.
Что касается Самандара, то постановили: изгнать его из селения и больше не вспоминать о нём, как если бы он никогда не существовал. Спросили отца, тот согласился с решением общины, хотя далось ему это нелегко.
Старейшина селения обратился к парню: «Забери вещи и продовольствие, которое собрал, и сейчас же уходи. Куда хочешь, уходи. Отныне ты нам чужой, ты хуже вора. Вздумаешь вернуться, убьём».
Была середина яркого, летнего дня. Самандар закинул за плечи мешок и стал спускаться по тропе в низину. Он не просил о снисхождении, понимал, что это бесполезно. Где-то через полчаса он исчез из вида, свернув за скалу.
- Не слишком ли сурово? – спросили мы Сафарго. Он не согласился с нами.
- Самандар опозорил нас в глазах всех ягнобцев. Простить его, значило, что мы не считаемся с нашими обычаями, а такое невозможно. Остальные ягнобцы просто перестали бы с нами считаться. Обычай, потому и обычай, что его нельзя нарушать. Он, как глина, которая скрепляет камни в стенах жилища.
- И куда он теперь денется? – поинтересовались мы.
Сафарго пожал плечами.
- Может быть, примут его в каком-нибудь отдалённом селении, где  две-три семьи, мужские руки там нужны. Наше решение их не касается. Или поселится где-нибудь в брошенном жилище, таких теперь много. Починит его, сделает запасы на зиму и будет жить.
- Но ведь у него нет ни овец, ни коровы, ни осла, - напомнили мы главе селения, - Без них как выживать?
Сафарго осуждающе посмотрел на нас.
- Это его забота. Он для нас с этого дня не существует. А вам не следует жалеть его, вы проявляете неуважение к нам.

Больше на эту тему мы не разговаривали.
Нельзя сказать, что ягнобцы не были известны большому миру. Сто пятьдесят лет назад в их урочище побывали российские учёные. Они провели тут всё лето, собрали уникальный материал о жизни горцев. В своих отчётах учёные писали, что ягнобцы сохранили свою этническую целостность. Их язык – единственное прямое продолжение языка древней Согдианы. Тогда же было установлено, что они родственны осетинам. Учёные рекомендовали со вниманием отнестись к этому народу и оказывать им возможное содействие, не вторгаясь в их быт и считаясь с традициями. В противном случае, он могут исчезнуть. С этой рекомендацией не посчитались, и мы видим – к чему это привело.
Наведывались в Ягноб и зарубежные учёные. Они признавались, что для них это было путешествие в каменный век, знакомство с зарёй человечества. Уклад жизни не изменился на протяжении тысячелетий и в этом уникальность ягнобского народа. Любые попытки цивилизовать ягнобцев могут привести к их вырождению.
Вопрос – что же делать с ягнобцами, так и не снят с повестки дня. О них то забывают, то время от времени вспоминают, после публикации статьи какого-нибудь журналиста в местной прессе. И теперь вот покажем наш документальный фильм об их жизни, который, конечно же, будет интереснейшим, поскольку съёмочный материал исключительный. Но изменит ли он что-нибудь в судьбе ягнобцев? Ну, подивятся зрители, поговорит о них руководство республики на одном из своих заседаний, и воз, как говорится, останется на прежнем месте. Ибо ничего стоящего до сих пор не придумано.
Высказано мнение, что хорошо бы проложить в Ягноб туристический маршрут и водить по нему зарубежных  любителей экзотики. Но опять-таки существуют известные опасения. Излишнее внимание редко кому идёт на пользу. Туристам желательно будет видеть ягнобцев в каменном веке, со всей атрибутикой. Самим же ягнобцам хочется в известной степени приобщиться к благам цивилизации. Зарубежные инвесторы намечают проложить в Ягноб дорогу, по которой станут ездить машины. Значит,  отпадёт  нужда в торговле в низинах, строительные материалы, продовольствие, товары первой необходимости им будут привозить прямо в селения. Также решено на речке построить минигэс. Появится электричество, в жилищах горцев засветятся голубые экраны телевизоров. Современные жилища заменят каменные хижины. Какая уж тут экзотика для туристов? Но чем-то их надо приманивать. И превратятся тогда ягнобцы в угоду приезжим иностранцам в опереточных горцев. Именно такими псевдодикарями стали североамериканские индейцы с их перьями на головах, томагавками и боевой раскраской. Уехали туристы, и снова индейцы облачились в европейскую одежду и стали неотличимыми от недавних гостей.
Так что же делать? Оставить ягнобцев в покое и превратить их урочище в своеобразный заповедник, не вторгаясь в него? Но тогда им грозит исчезновение. Этот процесс уже начался, его спровоцировала попытка превратить горцев в хлопкоробов. Она подорвала их генофонд, сделала открытыми для губительных болезней, таких, как туберкулёз, ослабила иммунитет …
Замкнутый круг, который и разорвать бы следовало, и опасно это делать из-за тех последствий, которыми может обернуться этот разрыв.

Цивилизация – это благо, но она сопряжена и с губительными последствиями. Не вписавшиеся в её  систему, один за другим уходили народы в небытие. Кто ныне может сказать, кем были эблаиты, аммокитяне, карийцы, хуррийцы и другие? И количество таких «бывших» народностей  исчисляется сотнями. 
Знаменитый греческий писатель, «отец истории» Геродот писал о киммерийцах, сарматах, каллипидах и алазонах, с которыми сам встречался и которые удостаивались его внимания. Где они теперь, эти народы, а ведь прошло не так много столетий с того времени, когда они жили и заявляли о своей самобытности.
Одни народы исчезли без следа в дымке тысячелетий, другим повезло больше, как, скажем, филистимлянам, вавилонянам, халдеям и другим, о которых упоминается в Библии.
Иные могут сказать: ну, подумаешь, исчезнут ягнобцы, их всего-то осталось четыре тысячи. Что на земле изменится от этого? Но, представьте, изменится. Количество людей на Земле стремительно увеличивается, но с потерей каждого народа человечество становится беднее. Оно становится однородным, а ведь известно, что только многообразие  является залогом прогресса …
Неделя нашего пребывания в Ягнобском урочище подошла к концу. Всё намеченное мы выполнили, но расставались с горцами неохотно. Самых добрых слов заслуживали их открытость и искренность, благожелательность и доброта. Они жили в мире, в котором не было обмана и корысти, хитростей и стремления урвать побольше благ, обеднив при этом ближних. А в городе нас ожидали необходимость заниматься делами, которые совсем не по душе, начальство с его придирками и нелепыми указаниями, множество проблем, в решении которых бьёшься, как рыба в сетях. Наше настроение выразил оператор Абдулло Ташов, вздохнувший: «Бросить бы всё и поселиться в Ягнобе. Сам себе хозяин и сам отвечаешь за себя. Простая и разумная жизнь. Только, как бросишь? Семья, дети, работа, как пёс на цепи сидишь …»

И невольно вспомнились строки из песни Владимира Высоцкого:

В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы – просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покорённых вершин,
Оставляя в горах, оставляя в горах своё сердце.

Пожалуй, лучше и не скажешь!