Морок

В детстве мне очень нравился запах книг и радиопередачи «С добрым утром» и «Театр у микрофона». Потом в наш дом пришло телевидение с «Голубым огоньком», фильмами о любви и кабачком «13 стульев». Потом мне было стыдно за коллег, торгующих носками, и за иудствующих президентов. Потом я отключил радио, а с 2013 года телевизор. Я узнаю новости, глядя в окно. Но и за окном всё переменилось. Почему-то любовь к одному стала неизменно сопрягаться с ненавистью к остальному, пошлость, сквернословие и повсеместное хамство сделались нормой, а возвышенное вызывает издёвки и смех. Откуда-то явилась мода обряжаться в умышленно порванную одежду, уродовать кожу татуировками и вместо дамских шляпок украшать головы кастрюлями. Можно найти объяснения этим массовым умственным затмениям? Куда он вдруг девается – наш блистательный ум, когда упирается не в интегральные фантазии, а в главное? С похожих вопросов много лет назад начались мои попытки понять непонятное. Ответы оказались не слишком мудрёными и ещё более давними. Как это обычно и случается – большое бездумье вылупилось из большого ума.
В начале 1896 года французский физик Антуан Анри Беккерель, исследуя одно, наткнулся на другое. 24 февраля на заседании Академии наук он поведал коллегам о странной фосфоресценции одной из солей урана, а уже 2 марта сделал доклад об открытии неведомых «действенных лучей» – так в подстрочном переводе с латинского звучала «радиоактивность». Через два года Мария и Пьер Кюри открыли радиоактивность у тория, а потом у радия и полония. Грянула катастрофа: атом – этот неделимый первокирпичик материи рассыпался в пыль, раскрошив в пыль и представления человечества о мироздании. Рухнули незыблемые устои времён Левкиппа и Демокрита, и открылось новое зрение не только у физиков, но и у лириков всех мастей и направлений. Природу с пионерским энтузиазмом кинулись переосмысливать и учёные-символисты, и живописцы-футуристы, и литераторы-модернисты, и даже барышни-суфражистки. Переворот в миропредставлениях был таким всеобъемлющим, что сомнениям стали подвергаться не только законы точных наук, рисования и стихосложения, но и заповеди социального поведения. Понятнее говоря, поведения человека среди людей. Зацвела буйным самостоятельным цветом наука о душе – психология. Не странно ли: наука о том, от чего учёные долго и с досадой отмахивались? Но простим учёным натяжку в названии: пусть оно – только дань традиции, символ. Предметом науки стала не душа, а способности человека к саморегуляции в окружающем пространстве. Именно это поначалу интересовало невропатологов и психиатров. Теодор Мейнерт, Жан-Мартен Шарко, Йозеф Брайер, Карл Густав Карус, Гюстав Лебон, Уилфред Троттер – их появилось много и много, но был один, достойный внимания не только как врач, написавший среди прочих книг и фундаментальный трактат «Толкование сновидений».

К началу ХХ века австрийцу Зигмунду Фрейду (точнее – Сигизмунду Шломо Фройду) было сорок с хвостиком, он уже получил известность в научных кругах, имел шестерых детей, был кокаинозависимым и практиковал с психически ущербными людьми. Но в историю о мóроке он попал не самостоятельно, а благодаря племяннику, которому однажды подарил одну из своих книжек. Звали племянника на американский манер Эдвардом Бернейсом, эмигрировавшем к тому времени в Североамериканские Соединённые Штаты.
Вот тут посмею сказать, что эти двое бывших австрийцев, никого не тронувшие даже пальцем, привнесли в цивилизацию то, что использовал потом ещё один бывший австриец – Адольф Гитлер. Не только на них, конечно, мир клином сошёлся; было, как уже сказано, множество и других адептов «большого ума». Но гибельное влияние на умы сограждан именно этой парочки, не ради забавы пытался одолеть 32-й Президент США, Франклин Делано Рузвельт. Не вышло. Даже у него.
Эту нескончаемую историю можно бы и не ворошить, тем более что она всегда была и остаётся у всех на виду. Документалисты из ВВС даже четырёхсерийный фильм о ней сняли – «Век эгоизма». Но, увы, не прекращаются давние и современные охи: «Как же культурные немцы сделались вдруг нацистами?», «Откуда у цивилизации опухоль терроризма?», «Куда подевались «хиппи» и «панки»?», «В чём причина триумфа половых извращенцев?», «Что за сумасшествие происходит с Украиной?» Всё у всех на виду, а вопросов не перечесть.
Так что отважусь на пересказ всем известного и вернусь ко времени, когда 23-летний Эдвард Бернейс взялся за рекламу всеамериканского турне русского балета Сергея Дягилева; Европе в 1915 году было не до балетов. Бернейс с задачей справился, с чего и началась его головокружительная карьера. Скоро он уже подвизался в Администрации Вудро Вильсона, умело выполняя негласный заказ правительства САСШ об агитации за вступление в мировую войну. Штаты в войну вступили так вовремя, что на Парижской мирной конференции Бернейс в возрасте всего 26 лет сопровождал самого Президента. Заслужил. К этому времени он убедил выбросить из публичного употребления слово «пропаганда», как побывавшее в широком ходу у недавних врагов – немцев, а взамен изобрёл должность «советника по связям с общественностью». И ещё. Американская делегация прибыла в Версаль со своим лозунгом – «Построй мир, спаси демократию», под которым, собственно, и перекромсали карты. Это был плутовской ход. Потому что Европа лежала в физических и духовных руинах, «демократии» кроме заокеанской просто не существовало, так что подоплёка подсовывалась иная: «Построй мир по американскому образцу». Так Бернейс быстро и широко шагнул в американскую элиту. А потом произошло то, что у русских называется: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». После войны дела дядюшки Фройда пошли совсем плохо, хотя он работал очень плодотворно. Навалилось всё сразу: ухудшение здоровья, разногласия с друзьями и соратниками, смерти родственников, потеря клиентов и как следствие – растущие финансовые прорехи. Фрейд обратился за помощью к преуспевающему племяннику, а тот, уже проникшись перспективами, скрытыми в идеях дяди, поступил как истый американец: организовал рекламу и сбор прибылей от издания дядюшкиных книг, не забывая при этом и себя. Ладно бы это, но он шагнул дальше: объединив идеи Лебона, Троттера и даже Ивана Павлова с идеями Фрейда – в короткое время создал индустрию массового убеждения, основанную не на разуме и традиционной рекламе, а на манипулировании подсознанием. Есть тому парочка хрестоматийных примеров, которые для понимания метода тоже рискну напомнить.

Однажды, как бывшему балетному продюсеру ему предложили почти невозможное: обеспечить в пуританской Америке того времени успех пьесы о проститутках. Другой бы опустил руки. А Бернейс организовал фонд борьбы с венерическими болезнями, и «фонд» тут же стал рекомендовать эту пьесу всем театрам как нужную и поучительную. Аплодисменты и внушительный гонорар получил, понятно, не подставной фонд.
Ещё одно действо имело масштаб куда более значимый. Сейчас в это трудно поверить, но до самого конца двадцатых годов в американском обществе существовал жесточайший запрет на курящих женщин. Им разрешалось курить только в специально отведённых местах или даже не дозволялось вообще. Нарушительниц попросту хватала полиция, невзирая на нежность пола. Но не феминистки, возмущённые дискриминацией женщин, обратились к Бернейсу, ни Боже мой. А Джордж Хилл из руководства кампании «Лайки Страйк», посетовав на ограниченность дамского табачного рынка и предложив Бернейсу разрешить проблему и окупить расходы. Бернейс обещал подумать. Придуманное вошло в учебники PR-индустрии.
Началось с того, что врачи и даже оперные певицы вдруг во всеуслышание заговорили о пользе никотина. Пока они вещали, удобряя почву, Бернейс подготовил специальную акцию, приуроченную к Пасхальному параду в Нью-Йорке, куда москитными тучами всегда слетались репортёры. Апофеозом стал момент, когда группа женщин у всех на виду одновременно достала и закурила сигареты под крики: «Факелы свободы!» Произошло неслыханное, но не только для нью-йоркцев с их знаменитой статуей эти два слова в момент сделались символом. О факелах с восторгом кричали и некурящие, приняв неслыханное за ещё один шаг прогресса. Так с 1929 года дамы могли курить где попало, табачная промышленность расширила рынки сбыта, а Бернейс – получил вознаграждение за труды. Не думаю, что оно было скромным. Можно напомнить, что и неизменный для американцев завтрак из яичницы с беконом тоже «дело рук» Бернейса, или вспомнить его пристрастие к опоре на авторитеты, упрощавшим воздействие на суетных мирян. «Если вы можете влиять на лидеров, независимо от того, осознают они это или нет, Вы автоматически влияете на группы людей, находящихся под их влиянием». Но в продолжениях нет смысла. Примеров много, приёмов тоже, и уже пора бы глянуть в корень, как рекомендовал Козьма Прутков.
Природа наделила нас всем необходимым для любых перипетий. Даже для одоления стихийных бедствий. Поэтому в каждом из нас столько всякого, что глаза разбегаются. К чему присмотришься, то и увидишь. А каждый, включая и титулованных психоаналитиков, видит мир через свои персональные хрусталики. Хрусталики Фрейда, Бернейса, Липпмана и иже с ними фокусировались не на самом, мягко скажем, симпатичном. Поэтому ещё живя в Берхтесгадене, покуда туда не заявился Гитлер, Фрейд окончательно разочаровался в людях, считая их самыми страшными и извращёнными существами на земле, Бернейс получал удовольствие, публично именуя даже детей и собственных сотрудников придурками, а тот же Липпман утверждал, что толпой руководит не разум, а спинной мозг. Так что с такими взглядами фрейдизм-липпмайнизм не мог вести ни к чему, кроме низменного и даже гнусного. Можно, конечно, возразить: не Фрейд виноват, что человек наделён всякой всячиной. Фрейд успешно лечил ненормальных. И не Бернейс срывал голос от своих кричалок, а другие венцы природы. И не Липпман придумал скачки под беспечное и бессмысленное – «Кто не скачет, тот москаль!» Возражение логичное. Но верное ли? Фрейд, конечно, лекарь авторитетный, но успехи его весьма преувеличены. Не всем его наука несла облегчение ни при его жизни, ни после кончины; достаточно вспомнить трагедию пациентов его дочери Анны – признанного авторитета в наследии отца. Профессиональные разногласия у него были и с самыми близкими коллегами, включая Карла Густава Юнга, которого он сам прочил в преемники. И успешные Бернейс с Липпманом оказались на поверку не такими успешными. Всё у них ладилось только до 29 октября 1929 года.

Двадцатые послевоенные годы были их взлётом. Таким головокружительным, что именно это послужило причиной даже в некрологе назвать Бернейса «отцом общественных отношений». В основе отцовства лежали труды дяди Фройда о бессознательном, Гюстава Лебона с его теорией «Эры масс» и собственные мысли о ничтожестве тогдашних пиплов, готовых «схавать» любую иррациональную мотивацию. «Черниговское – пиво твоей родины». В огороде бузина… Но для спинного мозга – и ныне в самый раз. Апогей взлёта был в момент, когда первым из публичных американских политиков, поддержавшим идеологию потребления, как основу американского образа жизни, стал в 1928 году Президент Гувер. Произошло государственное освящение потребления товаров и услуг не для удовлетворения потребностей, а ради самого потребления. Мне не нужен второй холодильник, но я его хочу. Должен хотеть! Обязан! В этом крылся смысл бернейсовской установки: «Желания человека должны затмевать его потребности». Не в потребностях дело, а только в желаниях. Да нет же, не в желаниях слетать на Марс и одолеть эпидемии, не в жажде познать и поделиться познанным, не об этом должен был заботиться тот, кого оптом записали в придурки. Корпорации, панически боявшиеся перепроизводства, требовали постоянных и растущих желаний купить. Больше ничего. На этом Бернейс и строил свою индустрию. Но мысль о придурках привела фрейдистов к куда более основательному выводу: цивилизация нужна только для обуздания их подсознательных страстей специальными методами, которые и должна предлагать психология. Началось воистину воровское переосмысление самого понятия демократии, и стали задумываться, как же уберегать американское народовластие от американского народа. Не сомневаюсь: отыскали бы и тогда скрытые способы. Но 29 октября 1929 года американская биржа, созданная спекулянтами «нового финансового порядка», окончательно «рухнула». В «чёрный вторник» лопнул «экономический пузырь», и началась Великая депрессия. Потребители затянули пояса, ненужные товары перестали покупать, и влияние дяди и племянника на американское сообщество на много лет впало в коллапс. «Придурки» вдруг поняли, что можно обходиться одним холодильником. И что они не такие уж придурки. Осознать это помогла и команда Президента Рузвельта, вошедшего в Белый дом в марте 1933 года. В этом же марте канцлером Германии стал Гитлер.
Интересных параллелей много, вплоть до общественной занятости безработных по обе стороны океана, немецкого лозунга «Служение, а не эгоизм» и отстранения всесильных концернов от рычагов политической власти. Но для анатомии мóрока важно не это. А то, что у Рузвельта были свои хрусталики. И видел он через них не тупых потребителей, а способных созидателей. И считал, что для общения с людьми обращаться надо не к спинному мозгу, а к головному. Поэтому с его подачи талантливый журналист и работник рекламного агентства Джорж Гэллап уже в 1935 году создал Американский институт общественного мнения для реализации невиданной и грандиозной задачи: знать мнение сограждан о правильности и ошибках в руководстве страной. Опросы проводились еженедельно, из результатов делались выводы, и СМИ оповещали о принятых мерах. Исследования института однозначно показали, что люди даже в условиях стагнации способны строить нормальную жизнь во всех её областях, руководствуясь именно разумом. Много позже сын Гэллапа заявил, что его отец сказал бы, что глас народа – это и есть глас Божий. К нему нужно прислушиваться. Стал происходить разворот к подлинной демократии, когда люди из потребителей постепенно становились гражданами, реально влияющими на управление государством. И всё бы в развитии пошло иным путём, но разве мог с этим смириться капитал? После избрания Рузвельта на второй срок, крупный бизнес поставил ребром вопрос: как вернуть своё всесилие? Ассоциация промышленников опять вытащила идеи Фрейда-Бернейса. Сотни пиарщиков организовали масштабную эмоциональную и зрелищную кампанию по продвижению мысли, что не политика и не опросы, а только свободная экономика способна открыть дорогу к всеобщему счастью. В ответ правительство выпустило фильм о том, как бизнес манипулирует сознанием. А газеты публиковали специальную таблицу, чтобы граждане учились видеть это охмурение. Драка была нешуточной, но на фоне стабилизации жизни зрелищность оказались сильнее таблиц и здравого смысла. Оно и понятно: задумываться всегда хлопотнее, чем видеть плакатное. Это окончательно произошло на всемирной выставке в США 1939-40 годов с общей темой «Мир завтрашнего дня», где корпорации обрушили на сограждан шквал возможных желаний, показав несуществующий ещё мир как уже реальный. Главным консультантом выставки значился, естественно, Эдвард Бернейс. Он и представил новую модель демократии, где прогресс невозможен без бизнеса. А прогресс по Бернейсу – это: «Мы знаем, что вам нужно». Мы. Знаем. Вам остаётся только покупать. Ничего не напоминает?
Может Рузвельту с Гэллапом и удалось бы ещё отыграться в новом тайме, но дальше случилось то, о чём метко сказал один киноперсонаж: «Потом пришёл фашист; было чем заняться».

Расщепление атома привело к расщеплению философии. Наука осмысления распалась на множество прикладных «физико-лирических» дисциплин. Перед первой Войной физики-ядерщики играли в кубики и облучали самих себя. Перед второй уже подобрались к секретам уничтожения Планеты. Секретных физиков упрятали в сверхсекретных резервациях в Лос Аламосе и Арзамасе-16. А вот с «психоучёными лириками» всё произошло с точностью до наоборот. На США после второй Войны обрушился второй Потоп. Психический.
В 1946 году Трумэн подписал закон о психическом здоровье нации. В законе прямо указывалось, что психические заболевания отныне считаются национальной проблемой. С чего вдруг? Хиросима, что ли, так нацию потрясла? Или после войны руководство страны повальной демократии испугалось повального безумия на манер гитлеризма? Психологи продолжали стращать всех агрессивными силами, спящими в подсознании. Но думается мне, что дело не в послевоенном страхе. И не в довоенном, не мешавшем Америке вскармливать гитлеризм с пелёнок и не пугаться собственных минифюреров. А в куда более привычной для Америки причине. Закон позволял легально и широко финансировать исследования в области психики. Для чего – не такая уж большая загадка, хотя маскировалась она разными объяснениями. Но доктор Феликс – руководитель программы реализации этого закона был осведомлён о существе дела, и сразу взял быка за рога: «У нас слишком мало квалифицированных специалистов». За массовое производство нужных кадров принялись братья Карл и Уилл Миннингеры. Были они последователями Фрейда, и дорогу к психическому здоровью видели в умении человека приспособиться к внешнему миру. Но внутри человека им мнился только хаос, разрушительная природа Эго, и то, что её надо сдерживать, они считали очевидным. На том и стояли. Однако ученики братьев Миннингеров тоже обладали и собственными хрусталиками, и собственными суждениями. В связи с чем выросли две прикладные ветви психоанализа, на которые необходимо глянуть пристальнее. Необходимо, чтобы понять причины возникновения этого мóрока – густого мрака, помрачающего рассудок до сладкой жути.
Безусловным лидером ветви первой была Анна Фрейд, перебравшаяся в Лондон ещё с отцом. Фиаско этой линии фрейдизма было не очень скорым, но удручающим. Пациенты самой Анны – дети близкой подруги – закончили жизни трагически, самоубийством кончила и Мэрилин Монро, которую пытался вылечить один из сподвижников Анны Фрейд. Вопреки, казалось бы, очевидной логике, активное подавление предполагаемого хаоса подсознания оборачивалось катастрофой. Анна делала ставку на разум. Её коллега доктор Кэмерон – на шоковую терапию и наркотики, в том числе и самые тяжёлые. Его теория чистого листа – полное избавление от иррациональных побуждений, а потом перезапись подкорки. Итог экспериментов – десятки людей с потерей памяти, способных повторять фразу: «Со мной всё в порядке». Причину этих неудач доктор Маркузе, к примеру, видел в том, что американское общество не то, к которому надо безоговорочно приспосабливаться. Не всё так славно в этом королевстве. Да и не надо быть доктором, чтобы понять: искать своё счастье в сумасшедшем доме – значит тянуться к собственному сумасшествию. Того же мнения был и Мартин Лютер Кинг, сказавший в одном из своих выступлений: «Я… никогда не намерен приспосабливаться …к условиям, в которых у многих отбирается необходимое, чтобы дать роскошь немногим, оставляя миллионы детей Божьих задыхаться в запертой наглухо клетке нищеты посреди общества изобилия». Бывший муж Мэрилин Монро Артур Миллер высказал ещё одну здравую мысль, что душевные страдания человека отнюдь не болезнь, хотя бы потому, что в таких страданиях рождались и гениальные творения. Так что счастье – это не избегание трепета души, а умение увидеть и в нём побудительные мотивы для восхождения к собственным вершинам. Словом, клинические итоги были плачевными, и эта дочерняя ветвь стала неумолимо засыхать.

А вот ветвь вторая, хотя и питалась от общих корней неверия в созидательный внутренний мир человека, становилась всё более плодовитой, на что и надеялись те, кто готовил закон об охране психического здоровья американцев. В том, что мистера Трумэна убеждал в этом мистер Бернейс – к гадалке не ходи. Учитывая особенности хрусталиков Трумэна, убедил, видимо, без особого труда. Аргумент Бернейса отвечал восприятию Трумэна: граждан надо не лечить, а энергию их научиться контролировать и канализировать в нужном направлении. Задача ставилась более объёмная, чем возврат к воспроизводству потребителей, и решить её была способна только армия специалистов. Для создания этой армии и потребовалось испугать налогоплательщиков психической национальной проблемой.
Началась масштабная реанимация идеи потребительства, хотя и прикрывшейся вывеской воспитания не только потребителей, но и граждан. Для отыскания и использования новых методик был создан «Институт мотивационных исследований» Эрнеста Дихтера. Но и Дихтер считал, что апеллировать нужно к спинному мозгу, так что продолжался поиск иррациональных мотиваций, а, говоря проще – новых кричалок про факелы свободы. «Тигр в вашем бензобаке» – это не Бернейс, это Дихтер. Кое-что появилось и из нового: метод «фокус-групп» – опрос определённых групп людей; вошло также в обиход понятие «стратегия желаний» – побудительных мотивов для покупки товаров, увеличивающих самооценку покупателя. Но по существу – всё это было косметикой опробованных Бернейсом идей, ничуть не более. И всё это – на мрачном фоне атомного психоза.
Да простит меня читатель за утомительные подробности, но у этого пересказа тоже есть цель. Иначе трудно понять логику и линию перехода от психоанализа к цинизму и лжи мирового уровня. А тут дирижировал, хотя и из тени, опять Бернейс. Этот «отец общественных отношений», консультируя Эйзенхауэра, убеждал не щадить «психически больных» американцев, а – напротив – подогревать страх перед коммунизмом и жонглировать этим даже на мировом манеже. На этом страхе Америка укрепляла своё лидерство, оттирая потрёпанную Англию. А потом произошло событие, в котором Бернейс сыграл партию первой скрипки, выполняя заказ «Юнайтед фрут» и Президента Эйзенхауэра. Это – нужно с подробностями.

В 1953 году всенародно избранный Президент Гватемалы Хакобо Арбенс Гусман объявил, что для развития собственной экономической независимости правительство берёт под своё управление территории, бесплатно отданные иноземцам для эксплуатации. Гватемала жила бананами. Но и «Юнайтед фрут» жила бананами, и обратилась за помощью к правительству США, братьям Даллесам и Бернейсу. Вот тут и потребовалось пугало коммунизма. Просто скомпрометировать Арбенса, чтобы выжить его из дворца Президента было недостаточно, и Бернейс решил выставить его ставленником Москвы. Это была прямая ложь, но ни Бернейса, ни, тем более, заказчиков это не тяготило. Бернейс организовал поездку в Гватемалу авторитетных журналистов, которые мало что знали об этой стране, обеспечил им шикарный отдых и встречи с избранными политиками, подтвердившими, что Президент Арбенс сотрудничает с Кремлём. Перед журналистами, вызывая их негодование, развернулась антиамериканская демонстрация, в организации которой даже «Юнайтед фрут» увидела почерк Бернейса. Одновременно в Штатах появилось подставное агентство, рассылавшее в СМИ пугающие пресс-релизы о происходящем в Гватемале наступлении на демократию. Скоро в умах американцев замаячил на заднем дворе их дома форпост «Империи зла». А после обработки умов в дело вступило ЦРУ, которому Эйзенхауэр приказал подготовить переворот. ЦРУ отсалютовало и назначило Говарда Ханта для руководства свержением законной власти. Метод – открытый террор, как потом повторилось и в Аргентине. Когда на столицу Гватемалы пилоты США сбросили бомбы, Бернейс дал команду прессе, и она стала скандировать, что Гватемалу освобождают от красной опасности борцы за свободу и демократию. Арбенс покинул свою страну, «Юнайтед фрут» вернулась на банановые плантации, а финал этой истории был потрясающим по цинизму. По американскому ТВ показали репортаж, где приглашённый в Гватемалу вице-президент Никсон поблагодарил борцов, отстоявших демократию, а закончился ролик белозубой радостью отца телевизионного семейства: «Смотрите, что приготовила мама на десерт – имбирный слоёный торт с банановой начинкой!» Мы знаем, что вы любите бананы. Мы! Знаем! А Гватемале спасибо за демократию. Дочь Бернейса потом говорила об отце: «Он делал это потому, что был предан американскому образу жизни. Искренне предан. Он считал, что интересы бизнеса и интересы Америки неразделимы. Но, скрывая правду, пытался втолковать это на уровне эмоций, потому что считал людей глупцами». Это называлось «конструированием согласия». Невольно спрашиваешь себя: какое согласие конструировали США на Козьем болоте Киева, загодя и с умыслом переименованного в Майдан независимости? «Мы знаем, что вам нужно». А ведь на языке самого Бернейса это звучит точнее: мы знаем, что нужно придуркам. Не было в пирожках Виктории Нуланд никакой тайной начинки. Была давняя технология влияния на подсознательное, безотказная для обожателей своего спинного мозга и абсолютно бессильная перед личностями. Поздравляю киевлян с таким количеством себялюбивых обожателей, готовых под любую крикливую глупость украшать свои головы кастрюлями. А заодно москвичей, парижан, лондонцев и обитателей других мегаполисов. Всех, кого не только Лебон именовал массами, а Бернейс – … Сами знаете.
Можно бы на этом и остановиться, но и поныне не остановилось развитие Фрейда по Липпману и Бернейсу. Так что без продолжения не обойтись.

У Фрейда в 20-е годы был преданный ученик, которого потом стало ненавидеть семейство Фрейда. Звали ученика Вильгельм Райх, и он утверждал, что бессознательные силы не обязательно разрушительны, что их коверкает и подавляет само общество, превращая людей в опасных существ. Такой взгляд противоречил теории Фрейда. Анна настояла на исключении Райха из международной психоаналитической ассоциации, и он переехал в Америку, где после уединённой жизни умер в тюрьме. Райх считал, что внутреннюю сущность человека не надо подавлять и контролировать, а нужно обращаться к его чувствам. Это и проявилось в середине 60-х годов, когда студенты стали выступать против корпоративной Америки. В потребительстве они увидели средство подавления и удержания в покорности, и отстаивали внутреннюю свободу личности. Наставником студентов был писатель и философ Герберт Маркузе. Потребителя, выражающего себя и свой мир через товары, он уже тогда именовал одномерным человеком. Протесты ширились, начались выступления, дошедшие до терактов, организованных группой «Метеорологи» против корпораций. «Мы должны уничтожить правительство, которое не даёт отстаивать положительные ценности жизни», - такова была их позиция. Полиция в ответ применила силу, приведшую однажды к убийству четырёх студентов, после чего протестное движение стало гаснуть. Но на смену ему пришло представление, что, если нельзя одолеть государство, то нужно проникнуть в собственный мозг и убрать из него этого государственно-корпорационного надсмотрщика. Так появилась партия «Хиппи». Это была форма протеста, за которую нельзя было привлекать к ответственности, так как она не касалась политики. Была надежда, что люди с подобным мировоззрением будут множиться, что количество перейдёт в качество, и общество изменится само по себе. «Хиппи» считали, что, не изменив личность нет шансов изменить политику, что, собственно, и обратило их к идеям Райха. Шло время, но количество в качество не перерастало, и всё оставалось по-прежнему.
Зато в середине 70-х годов на сцене в буквальном смысле появился Вернер Эрхард убедивший своих сначала немногочисленных слушателей, что не существует фиксированного личного Я, что его можно и нужно модифицировать, чтобы поместить там, где комфортнее всего. Это и делалось на семинарах СТЭ – семинарах-треннингах Эрхарда. Философия выглядит удручающе: вроде «чистого листа» Кэмерона. То же опускание до полного опустошения, где нет прошлого и внешнего и можно заново измышлять самого себя. Жить по своему усмотрению, попросту игнорируя любую социальную ответственность. Дремучий эгоизм маскировался под высший долг перед собой. Сотни тысяч американцев прошли через эти семинары. Скоро этому стали обучать и в Великобритании. Надежда «хиппи» на возникновение новой культуры плавно и незаметно сошла на нет, уступив место представлению, что люди могут быть счастливы внутри себя, и форма общества при этом не имеет никакого значения. К рекламе СТЭ подключились СМИ, и идея разлетелась по всем закоулкам. А к 80-м годам уже овладела умами 80% американцев. Для производителей это значило, что теперь нужно искать способы сбыта продукции огромному количеству индивидуалистов. Как? Ведь традиционные производства были прибыльны только при массовом выпуске ограниченного ассортимента товаров.
В 1978 году группа экономистов и психологов из Стэнфордского университета получила заказ на  изучение этих новых непредсказуемых потребителей. Но всё оказалось проще, чем виделось изначально. По системе ЦОЖ (ценности и образ жизни) были определены всего десяток групп с определённым набором позиций, именуемых образом или способом жизни. На это ограниченное число групп и перенацелилось производство товаров и услуг. Всё опять вернулось к потребительству на основе известной с 1943 года теории американского психолога Абрахама Маслоу с его знаменитой пирамидой об иерархии потребностей. Психологи Стэнфорда установили, что люди, стремящиеся к самореализации, собранные в группу внутренне мотивированных людей, составляют значительную часть общества. Началась новая работа по старым образцам. В частности – работа с фокус-группами, перед которыми просто ставили новые вопросы для решения новых задач: изучать внутренние переживания людей, относящих себя к разным стилям жизни. Но суть не менялась и сводилась к изобретению новых товаров, якобы помогавших человеку выразить свою индивидуальность и уже изначально обречённых на спрос. Так духовному миру нашли товарный заменитель. Это был шаг к невиданному триумфу манипуляций подсознанием: в товар запихнули сам образ жизни, после чего индивидуальность стало возможным просто купить. Это привело к мысли, что общества нет, а есть только набор людей, живущих для обретения собственного благополучия, и что самое главное в жизни – лишь удовлетворение своих эгоистических желаний. Обыватели и по сей день соглашаются с тем, что они – тупая потребительская масса.

Ну а система ЦОЖ перешла к определению выбора не только товаров, но и политиков. Сказать успешно – ничего не сказать. Политики тоже стали товаром, им пишут речи и подсказывают формы поведения специальные люди – спичрайтеры. И сама политика со времён Рейгана и Тэтчер стала уже напрямую зависеть от манипуляций бизнеса, используя для достижения успехов не собственные предложения по перспективам будущего, а сиюминутные желания «высвобождённого» человека. Даже не задумываясь, что методы бизнеса ведут не к высвобождению, а только к созданию новых средств контроля электората уже эпохи «массовой демократии», которая как раз к демократии не имеет ровно никакого отношения. Заложниками этого контроля являются теперь и политики. На всех континентах.
Как тут не процитировать Гюстава Лебона вековой давности? «Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворённой толпе, следующий: каковы бы ни были индивиды, составляющие её, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности».
В Вене ежегодно устраивается бал психоаналитиков. Для тех избранных и элитных, кто не жалеет сил, чтобы наш мир навсегда остался миром ненасытного эгоизма. Я тоже из эгоистов, но почему мне не нравится такой мир? Может прав Николай Иванович Костомаров, что в природном характере русского человека ставить на первое место общее, а уже потом личное? Или у меня Эго очень уж капризное? Или просто не терплю, когда пытаются залезть в мой спинной мозг, игнорируя мозг главный?
Вопросы, вопросы… Помилуй Бог, надобны и ответы. Вот только нет их – готовых ответов;  жизнь не по ЕГЭ спрашивает, а настойчиво подталкивает каждого включать личный мыслительный аппарат. Мой требует от меня любить Божий мир, не терять внутреннего достоинства и за версту видеть разницу между одухотворённым союзом и «одухотворённой» толпой.