Ювелир

– Из Калининграда, говорите? Да, конечно, бывал. Ну как бывал, мальчишкой. Тогда он еще Кёнигсбергом назывался.
Я свесился с верхней полки и поискал взглядом тапки внизу. Так и есть, забились под нижнюю кровать – только носок выглядывал. Рядом с ними сидел кто-то и рассказывал про Калининград – я видел только серые брюки и начищенные туфли. Напротив, за столиком скучал мужчина в очках и с помятым журналом. Понемногу начинал наваливаться полуденный сон, но спать никак нельзя, моя станция уже через час, а ещё нужно успеть сдать бельё и переодеться.
Голос снизу на минутку замолк, а затем добавил, обращаясь, видимо, к моим голым ногам:
– Спускайтесь, пообедайте с нами.
– Спасибо, я уже скоро выхожу.
Я спрыгнул вниз, прихватив полотенце. Старик в клетчатой рубашке и уже знакомых мне брюках нарезал колбасу и раскладывал её вокруг тщательно разделанной курицы. Делал он это с такой аккуратностью и даже аристократизмом, словно всю жизнь занимался только этим. Он вытер руки салфеткой и подвинулся.
– Одно другому не мешает. Присаживайтесь.
Я сел. За окном тянулось поле сохнущей под июльским солнцем травы, столбы линий электропередачи, убегающие за горизонт. За далёким холмом мелькнула и скрылась деревенька, только зелёный купол старой церквушки ещё выглядывал над его вершиной. Неподвижные облака бросали на поле причудливые тени.
– Мне и пяти лет не было, – продолжал старик, выуживая из сумки тяжёлый термос. – А вы бывали в Калининграде?
Он косился на меня поверх очков, и я мотнул головой.
– Ни разу.
– Вот и я с тех пор ни разу. А город красивый. В сорок девятом мы приехали туда в товарном вагоне – я, папа с мамой и его брат с женой. Тогда многие со всей страны ехали заселять новую землю. Выбирай дом, заселяйся да живи – чего проще, верно?
Я неуверенно кивнул.
– Пожили два года. Мама всё на климат жаловалась, скучала по калмыцким степям, а потом совсем заболела. Мы вернулись обратно. Перед отъездом дядя сел возле меня, обнял и вложил в ладонь два янтаря – мол на память о родне и о Кёнигсберге. Помнить я, конечно, не помнил, но камни хранил. Долго хранил.

Старик разлил горячий чай в стаканы и поставил их в центр стола. Развернул пакет с курицей так, чтобы всем было удобно брать.
– Угощайтесь.
Я скромно взял кусочек с золотистей кожицей и положил на неровный ломоть хлеба.
Старик извлёк из-под подушки плоскую фляжку, кашлянул в кулак и протянул мне стопку походных стаканчиков.
Я вежливо отказался.
– За супругу мою, – пояснил старик. – День рождения как раз сегодня.
– А чего не вместе? – спросил я. – Ждёт вас?
Старик пожал плечами.
– Ждёт, наверное. Уже лет десять как не вместе. Я тут, а она чутка повыше, – он усмехнулся и поднял стаканчик. Я последовал его примеру. Неловко получилось.
Наш попутчик отложил газету и тоже взялся за стакан. За окном проплыли арки моста, и снова открылось поле.
– Я ж подарок ей везу. Она у меня под Брянском похоронена. Глинищево – может, слышали? А я с дочкой в Элисте – забрала меня, как совсем слабый стал, вот теперь и катаюсь.
– А что за подарок? – поинтересовался я, чувствуя, как тепло стариковской настойки разливается внутри. Я расхрабрился и потянулся за жареной ножкой.
Старик улыбнулся и потёр бороду.
– Интересная история. Уже много лет прошло, а я каждую деталь помню.
Я развёл руками, делая вид, что никуда не спешу.
– Про янтарь ещё помните? Тот самый, что мне дядя в карман положил. С него всё и началось, – старик смотрел в окно на низкие облака и улыбался. – Я познакомился с ней в Брянске, в машиностроительном институте. Красивая была, не поверите, какая. У нас девчонок на весь поток раз-два и нету, но я к ней сразу прилип. Моя, сказал, будешь и всё тут. Позвал на свидание, а она рассмеялась и говорит, мол, в день рождения гулять зовёшь – готовь подарок. Мы тогда всем отрядом на картошке были. Вечером я бежал к ней с букетом, который по палисадникам надрал, а она мне – цветы – это хорошо, но не удивил. Тогда я взял и вынул из кармана те два камня, так и вручил ей. Держи, владей, ничего не жалко. Чем-то они её зацепили, как она меня. 

Поженились сразу после третьего курса. Она на заочное и в декрет, а я на завод, а вечером вагоны разгружать. Виделись только ночью. Приду поздно, посмотрю на спящую, поцелую и под бок, а утром она меня в щёку – на работу, мол, пора. А однажды прихожу, а она не спит. Сидит, руки на столе, а между ними те два янтаря. Мне, говорит, подарков никогда не хотелось, но на день рождения сделай из них серёжки, чтобы всегда со мной были. Я ж дурак забыл, что годовщина у нас в тот день была, только кивнул головой. А серёжки, говорит, капельки тремя полосками золота обвитые. Или такие или никаких не надо.
Принял заказ не споря, любил я её сильно. Она ж мне такой подарок подарила к октябрю – любуйся не налюбуешься. Пять кило и глазки голубые. А я что, думаю, жене серёжек не сделаю.
Сунулся к ювелирам, думал к дню рождения уже порадую супругу. Да куда там. Один сразу отказал – мол янтарь не обрабатываю, другой цену заломил. Да ладно бы цена, но конструкцию предложил свою. Иначе, говорит, не выйдет ничего. Плюнул я и нашёл третьего. 

– Не сильно всё изменилось с тех пор, – усмехнулся попутчик с журналом. – Вот у меня случай был тоже…
– Так и не сделал? – мягко перебил я и потянулся к остывающему чаю.
– Мурыжил полгода. Уже и день рождения давно прошёл, а серёжек все нет. Ох, как мне неловко было. Думаю, спрошу, в чём дело. А ювелир мне так и так – невозможно сделать как просите, ломается металл. Придумайте проще – сделаю, а если нет, то извиняйте. Как же я был зол. Кинулся другого мастера искать, так куда там, не столица, мастеров не закрома.
И вот однажды ждём состав. Я и два напарника моих. Я поодаль – курю, а они между собой о чём-то перетирают. Я в их беседу не суюсь обычно – мы люди разные, вместе детей не крестить, и интересов общих нет. Чем кто занят в свободное время – не моё дело. И вдруг слышу – про ювелира говорят.
Подбегаю. Вы тут, говорю, про ювелирных дел мастера толкуете? Они переглянулись, а один обернулся даже. И тебе, говорят, зачем?
Дело, говорю, есть к нему. Напарники пошушукались, заухмылялись. Один даже крякнул – ну, мол, студент даёшь! В общем, упрашивал-упрашивал, согласились. Сказали, как найти. С тех пор недобро на меня поглядывать стали. А мне-то что?
Ювелира я нашёл не сразу. Спросил бабку на рынке, про которую мне объяснили, да видно не ту – молчала как рыба. Спросил попозже снова. А меня уже под локоть и за угол. На голову ниже меня, лысый почти и в коричневом пиджаке, а глазки так и бегают. Думаю, как он с такими глазками работает. Тут же тонкость особая нужна.
А он кивает и руку мне тычет. Мол, показывай, что там у тебя. Я камни достал и в ладонь ему положил. Гляжу, смотрит на меня как на дурака. То на меня, то на камни. Что за шутки, мол. Тут я и выложил всё. Хочу мол, подарок для жены. Янтарь-капельки и золото-ниточки, и чтобы обвивали красиво и не ломались. А он смотрит то на меня, то на камни и молчит.
Думаю, опять не с тем связался. Хотел камни забрать и извиниться. Вдруг гляжу, а он в пальцах их вертит и на свет смотрит. Постукивает ногтем поломанным, а глаза так и сверкают. Я в карман полез и стопку на вокзале заработанных ему в карман сунул. Ещё, говорю, будет, если сделаешь как надо.
Сделаю, сказал, и исчез. 

А исчез он надолго. Незаметно зима пришла. Я за ёлкой сходил. Иришка приболела немного и в тёплом мамином платке сидела под веткой, улыбалась. Над ней игрушка покачивалась, а она её тихо пальчиком. Супруга суетится, режет винегрет, а я пассатижами телевизор щёлкаю и Иришке подмигиваю. Жена руки обтёрла и достала трёшку – купи мол хлеба и себе чего к празднику, и я пошёл.
Смотрю – знакомый. Возле подъезда топчется, а глаза из-под кепки стреляют. Вокруг окурков полно – давно ждёт. Меня увидел и руку в карман. Держи, говорит, готово. И платок мне свёрнутый суёт. Я за трёшкой полез, а он уже исчез, словно и не было.
В подъезде не выдержал, развернул. И тут всё помутилось у меня, как ладонью сердце сжало. Это ж они – капельки, а вокруг золота завитки и замочек как надо. Я через две ступеньки наверх, забыв про хлеб. Весь в снегу открываю дверь, руку тяну, а на ладони они. И жена смотрит на меня, и слёзы по щекам. И Иришка в платке улыбается и игрушку качает пальчиком. Чудо, одним словом – чудо.
Старик покачал головой.
– Всю жизнь носила, не снимая, только улыбалась, когда речь о серёжках заходила, и меня в щёку целовала, – он провёл ладонью по своей гладко выбритой щеке.
– Хороший мастер был, – философски заметил попутчик. А я сидел молча с давно остывшим чаем.
Старик пожал плечами.
– Кто его знает. Хороший-плохой. Мастером он если и был, когда-то давно очень. Я об этом позже узнал. Перекупал он золото краденое, за то ювелиром и называли. На рынке его многие знали, только не моего круга люди, а меня вот судьба свела. Мелкий он был человек, жулик. Слышал, что убили его при облаве, а вот свои или милиция – так и не узнал. Мелко прожил и мелко помер. Только мастера в себе он ещё раньше убил. А ведь вот как бывает – вложил душу напоследок.
Старик вынул платок из кармана и развернул. На клетчатой чистой тряпочке поблескивали две янтарные капельки.
– А может, и правда, вложил.
Старик смотрел на янтарь. В нём блестело, отражаясь, солнце.