Всё-таки надо дочитывать до конца

Всё-таки книги, попавшие в шорт-лист премии «Большая книга», надо дочитывать до конца. Меня в конце «Жизни А. Г.» (2018) Ставецкого аж чуть слеза не прошибла. – Озарило, зачем вся это подробность была, которую я перенести не смог и здоровенную часть – середину – пробежал глазами по диагонали.
Не стану интриговать. Написана книга во славу абы какой жизни. Против этой волны реакции на ужас 90-х: Россия-де может быть или великой, или не быть вообще.
Точно то же со мной было при чтении «Доктора Живаго». Я её смог прочесть только потому, что с самого начала, читая, записывал, как мне непереносимо читать. Я эту книгу прочёл спустя десятки лет после её появления. И теперь осторожно спрашивал у знакомых, конечно же, читавших её в то время: как она вам? И мне со смущением отвечали, что не смогли дочитать, или что с трудом читалась. Смущение оттого, что всё-таки Нобелевская премия её автору была присуждена. – Зато в конце я как по облакам ходил.
И одним и тем же идеалом движимы они: и в своё время – Пастернак, и теперь – Ставецкий.
И когда меня озарило, чем движим Ставецкий, я тут же понял, почему инициалы в названии его книги. – Из-за того же мещанства. – Ну какая разница, как звали человека? Важно, что он – ЖИЛ. Для себя. А не для истории.

Я живу на берегу моря в субтропиках. Несмотря на это без полива тут ничего не растёт, и тут была б пустыня. Но с поливом… Кажется, воткни палку – даст корни и побеги. Поливают тут самым разнообразным способом. Капельным, из километрами проложенных трубок с дырочками для капель, или автоматическим, по компьютерной программе, брызганием два раза в сутки. Соответственно совершенно безжалостно обрезают деревья и кусты. – Я это к тому, что мне из-за книги Ставецкого вспомнился один из кустов. Он растёт из трещин в цементе, скрепляющем булыжники забора высотой в полметра, подпирающего землю ровной площадки перед домом. На площадке растёт трава, пока её не скосят. А когда её скашивают, уничтожают и все ветки того куста. Все буквально. И мне его всегда жаль. Рядом, на площадке, растёт более удачливый куст туи. Его стригут под шар. Красивый такой густой-прегустой – руку не всунешь – тёмно-зелёный шар диаметром полтора метра. – А тот, неудачник, обрезан весь на днях. И! уже опять пускает ростки, вижу. Миллиметровые. – ДНК есть – и она двоится. И что ей с того, куда она попала. В щель – так в щель… Важно, что в щели есть вода, а с неба нещадно палит солнце. Всё! Хватает! И этой силе жизни совершенно не важно, как её обрезают, не дают вырасти и как она жалко выглядит. Существо живёт!
А.Г. – это образ торжества абы какой жизни.

Фантазия Ставецкого заметила подобие в цикле: диктатура – демократия – диктатура, – в истории России. Сталин – Ельцин – Путин. Но пишет он об истории якобы Испании. Продлевая её полуцикл: Франко – демократия… У него вместо Франко – Аугусто Гофредо Авельянеда де ла Гардо (А.Г.) и, мол, демократия в Испании сменяется диктатурой коммунистов, которой помог победить СССР. Демократия изобрела для свергнутого диктатора особое наказание: его четверть века возили по городам и деревням Испании в клетке, которую выставляли напоказ. Люди спустя десятилетия забыли о его прегрешениях перед ними. А он забыл себя. И стал клоуном – жонглировал из хлеба слепленными шариками. И вот – новый переворот. И новая диктатура его решает публично казнить. И ему всё равно. Он когда-то в клетке мечтал покончить с собой. Уговорил охранника. Но тот поиздевался: скормил ему слабительное… Ещё как-то пробовал. Тоже неудачно… И всё-всё: и как он властвовал, и как страдал, и как перестал страдать, – описано со сластью. Властвование – со сластью ненависти к идеократии, страдания диктатора – со сластью ненависти к низменному им оболваненному народу. Но чрезвычайно словесно живописно описано.

«О, это была славная эпоха, время веселого донкихотства и тысячи свершений, когда страна, загнанная в болото чередой бездарных правителей, устремилась ввысь. Музыке, о которой он мечтал, грядущей музыке пушек и пулемётов, предшествовала другая, но не менее прекрасная – музыка кирок, пил и отбойных молотков, грандиозная симфония созидания.
Стараясь расшевелить эту нацию лентяев с их вечной сиестой и праздным пением под гитару, Авельянеда всюду подавал согражданам личный пример».

При Франко Испания сделала колоссальный скачок в модернизации и стала 11-й страной в мире по величине экономики. (СССР – второй после второй пятилетки.)
И – соответствующая лексика: «славная эпоха», «тысячи свершений», «устремилась ввысь», «музыка», «грандиозная симфония созидания».
Это – голос пассионарного лидера нации. Но в нём проскальзывает не меньший по ненависти к пассионарности голос автора: «прекрасная музыка кирок», – превращающий музыку в какофонию.

«Это был целый паноптикум оскалов и гримас, кунсткамера атавизмов – рай для антрополога, который здесь, за решёткой, наверняка пересмотрел бы своё представление о человеке».

Это о бывшем диктаторе принявшемся испражняться в клетке на людях.
Какое отвращение и к опустившемуся, и к толпе, приемлющей это!

«Так, даже будущая победа в мировой войне иногда снилась ему в виде гигантского зелёного мяча, подвешенного в чёрном, как уголь, безвоздушном пространстве».

Это как бы видишь.
О чём тут? – Мальчиком учил его дядя жонглировать. Четырьмя мячами – научил, а пятью – никак не получалось.
Но как красиво написано: «музыка кирок», «паноптикум оскалов и гримас, кунсткамера атавизмов», «в чёрном, как уголь, безвоздушном пространстве».
Я читал и думал: ну да, автор прямо фонтан красноречия и живописания словом; лирические стихотворения пишут с таким накалом; но какая страсть им движет, что он так много написал? Устаёшь же от этого непрерывного фейерверка. Неужели это ненависть к мессианству, застрявшая в менталитете русских? Или это ненависть к народу, так бросающемуся из крайности в крайность? То его победить нельзя, то он готов самоуничтожиться… То он за коммунизм, то за капитализм, то опять за… Вон, Сталина добром вспоминает. Как эти испанцы через четверть века Авельянеду у Ставецкого.
Я для себя вывел мнение, что в каждом произведении настоящий художник преследует две цели: одну – вневременную, другую – исторически обусловленную. Вневременная – выражать радость жизни. Как бы ни была ужасна тема. Вообще безотносительно к теме. Такое (эстетическое) может и вне искусства выразиться. Например, как Вейдле считал, что немецкое blitz лучше русской молнии. Какая-нибудь коряга может быть замечательной. Вот такое и в словах «в чёрном, как уголь, безвоздушном пространстве». Тут работает близкодействие, так сказать, слов, звукосмысл, по выражению того же Вейдле (б-з-в-з-д, п-р-с-т-р-с-т, а ещё это мрачное «у» в уголь при близком «чёрном»).
А исторически обусловленное – идеал, например, мещанства, как реакция на высокие цели лжесоциализма советского. Или идеал мещанства же, как реакция на это вставание России с колен (крымнаш) при годами непрекращающемся падении уровня жизни (конёк либералов-антипутинцев).

Плохо то, что мещанский идеал как-то малоэнергичен. Ну что это за страсть – Польза? Личная. Ну разве что – ценность абы какой жизни в ультраконтрастном обществе (как это было с голодающими импрессионистами при зарождении победительного империализма).
Или фон возрождающейся Российской Империи при Путине, – как и при Сталине Пастернака – может-таки вдохновить на целый роман о ценности абы какой жизни?
Я подумал, что да, когда дочитал до сцены, похожей на одну сцену из платоновского «Чевенгура»:
«Ровесники Дванова сидели в клубе на базарной площади и усердно читали революционные сочинения. Вокруг читателей висели красные лозунги, а в окна было видно опасное пространство полей. Читатели и лозунги были беззащитны – прямо из степи можно достать пулей склонённую над книжкой голову молодого коммуниста».
Только Платонов не издевается над этим чтением. Коммунисты хотят мир переделать, для этого надо образованным быть.
А Ставецкий – насмехается. Вот сцена, как Авельянеду везут на казнь солдаты Красной Фаланги:

«…возница постёгивал животину. Фалангисты, убедившись в том, что обстановка располагает к уменьшению бдительности, достали из карманов книжки и немедленно погрузились в чтение. Стриженый брюнет держал в руках “Краткий курс сопротивления материалов” со штампом университетской библиотеки на мягкой потрёпанной обложке, завитой блондин – толстенькую “Поэзию испанского романтизма” с точно таким же штампом на дерматиновом корешке. Брюнет что–то помечал в брошюре тупым искусанным карандашиком, блондин – беззвучно шевелил губами и хмурил пушистые бровки».

Я почувствовал такой накал страсти об идеале абы какой жизни, что, повторяю, поверил, что такой страсти хватит, чтоб писать красиво целый роман.
И через несколько абзацев, повторяю опять же, в подтверждение чуть слеза не пробила:

«С площади Коминтерна свернули на проспект святого Франциска, переименованный фалангистами в проспект Антонио Грамши. В эту минуту чуть позади, из распахнутых дверей публичной библиотеки выходила толпа маленьких пионеров, ведомых молодой хромоногой учительницей. Увидев старца в повозке, мальчишки, идущие впереди, удивлённо застыли, перешёптываясь, и от них какая-то внезапная весть порхнула по головам. Бог знает, что они вообразили, но когда повозка повернула на проспект, малыши дружно бросились за ней.
– Ленин! Ленин! – сбиваясь с ног, радостно галдели ребятишки. Некоторые из них сорвали с себя красные галстуки и размахивали ими, пытаясь привлечь внимание старца. Позади, с гримасой ужаса на лице, потрясая конским хвостом, ковыляла учительница.
Вероятно, необычная униформа и медаль на груди Авельянеды ввели их в заблуждение – ведь оставалось только гадать, какими представляли себе Ленина новоиспечённые мадридские пионеры. Но едва первые малыши поравнялись с повозкой, стриженый фалангист оторвался от книжки и наставительно произнёс:
– Это не Ленин, дети! Это враг мирового пролетариата.
Услышав это, одни ещё бежали по инерции, другие сразу остановились, как подстреленные. Мгновение спустя запыхавшаяся учительница, со страхом поглядывая на повозку, уже отчитывала ошарашенных сорванцов, а те, всё ещё не веря, теребя в руках концы пионерских галстуков, смотрели диктатору вслед. Авельянеда улыбнулся и помахал ребятишкам рукой».

ТАКОЕ сочинить!.. Тут уж точно вмешался подсознательный идеал (мещанства).
Как такое может быть?
При замысле. С этого нюанса, может, и начался замысел писать скрытую сатиру на путинизм, возвращающий Россию где-то к сталинизму.
Сатира, вообще-то самый нехудожественный род искусства (после лирики, драмы и эпоса). Сочиняющему заранее известно, что он хочет продрать (высокие идеи, шаткость мнения народного).
Из-за этого я, избалованный произведениями неприкладного искусства, посредством которых происходит общение подсознательного идеала автора с подсознаниями восприемников, критиков, по крайней мере, в частности, с моим подсознанием… Из-за этого я, приучившийся переводить своё воспринявшее подсознание в осознаваемые слова… Из-за этого я и скучал так, что имел дело с произведением о заранее знаемом. С пусть и скрытой, но сатирой на путинизм.
А вот как мелькнул след подсознательного идеала – сразу глаза на мокром месте. Признак катарсиса по Выготскому. Это дорогого стоит. Это значит, что сатира не безнадёжна насчёт так, может, и по-экстремистски, по-выготски, понимаемой художественности.

А зачем натурализм описания казни?
Чаще всего подробность есть признак приятия. Но не здесь. Здесь – явно неприятия.
Для того, наверно, нет мстительных чувств толпы. Народ безмолвствует.
Автор не приемлет. Тем более что диктатор давно стал другим человеком. Подробность описания процесса превращения для того и применена. Для убедительности.
Хм. А последние слова романа – обратные замыслу:

«…Авельянеда, движимый смутным чувством недосказанности, сумел немного повернуться на скамье и увидеть глаза людей, обступающих эшафот, глаза, в которых впервые за долгие годы не было ни глумления, ни ненависти, ни преступного снисхождения, которое превыше всякого суда. Как и сам он когда-то на своих собственных врагов, они смотрели на него без торжества, они даже сострадали ему, скупым, сдержанным состраданием, но были готовы довести начатое до конца.
В эту минуту Аугусто Гофредо Авельянеда де ла Гардо примирился со своим народом. Он был счастлив умирать, зная, что они хоть чему-то у него научились».

Чему?
Целеустремлённости.
Но не зря это показано с точки зрения персонажа. Это означает, что автор против целеустремлённости.
Ценна жизнь, а не достижение в ней какой-то цели.