«Кто был на небе, тот не захочет на землю»

Николай Васильевич Гоголь – один из немногих писателей, побывавший в череде своих бесконечных странствий в трёх святых столицах мира – Москве, Риме и Иерусалиме, писатель, переживший эти «паломничества» с особой силой и глубиной. А из городов этих самый любимый, бесспорно, Рим.
Он, поистине, стал для Николая Васильевича той плодородной почвой, на которой с новой силой расцвёл его талант. Рим – это метафора. Рим – это символ. Рим – это новая колыбель для его биографии и религиозно-нравственных исканий.
Ни в одной из европейских столиц Гоголь не прожил столько времени, сколько в Риме, – с перерывами между 1837 и 1847 годами, в совокупности около пяти лет. И ни в одной из них ему не работалось так хорошо, как здесь. Без Рима не понять Гоголя. Ну, вот почему именно в Вечном городе, казалось бы, вдали от родины, он написал одно из гениальнейших произведений мировой литературы – «Мёртвые души»? Загадка? Так и сам Гоголь – загадка из загадок. 

Однако мы не будем сейчас погружаться в необъятные глубины его души, а просто прогуляемся по гоголевским местам итальянской столицы. 
Впервые Николай Васильевич приехал сюда в конце марта 1837 года вместе с приятелем и попутчиком Иваном Золотарёвым и снял две комнаты у Джованни Мазуччо по адресу Via di San Isidoro, 16. Тому же домовладельцу принадлежали ещё несколько зданий поблизости, и у него квартировали многие члены русской колонии в Риме, в том числе Орест Кипренский. Видимо, кто-то из своих, из «творческих» и посоветовал Гоголю арендовать это жильё. 
Тогдашний Рим – ещё не великая столица страны культуры и искусства, а церковное государство, Папская область. Но пошарпанный город, на который вся Европа смотрела свысока, словно тогдашний Петербург на Малороссию, радовал Гоголя и напоминал о родном крае.
«Когда въехал в Рим, – писал Николай Васильевич своему другу А.С. Данилевскому, – я в первый раз не мог дать себе ясного отчёта. Он показался маленьким. Но чем далее, он мне кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше, а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь хватит. Влюбляешься в Рим очень медленно, постепенно – и уж на всю жизнь… Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить». 
Здесь писатель немного оправился от страшного потрясения, вызванного известием о гибели А.С. Пушкина. 
Тому же Данилевскому Гоголь объяснял, как найти его римскую квартиру: «От Piazza di Spagna подымись по лестнице вверх и возьми направо. Направо будут две улицы, ты возьми вторую; этою улицею ты дойдёшь до Piazza Barberini. На эту площадь выходит одна улица с бульваром. По этой улице ты пойдешь всё вверх, пока не упрёшься в самого Исидора, который её замыкает, тогда поверни налево».
С гоголевских времён Via di San Isidoro стала короче. Фрагмент её – «улица с бульваром» – вошла в состав новопроложенной Via Veneto. Той самой, что стала символом «сладкой жизни» 1960-х – благодаря одноимённому фильму Федерико Феллини. Ныне большая часть Via di San Isidoro представляет собою крутую лестницу, которая поднимается к монастырю. А вот и пересечение с улицей Художников (Via degli Artisti). Дом Гоголя – справа. Он неоднократно перестраивался, и теперь в нём нет ворот, выходящих на улицу с надписью “Apartamente meuble” (Николай Васильевич упоминал об этой надписи). 
Дальше мы увидим Via Francesco Crispi, и по ней можно спуститься до Via Sistina. 
Гоголь частенько бывал здесь, на углу обеих улиц. В доме № 7 квартировал гравёр Фёдор Иордан – неофициальный старейшина русских художников в Риме. А в начале 1838 года писатель сам поселился на Via Sistina, в доме под № 126 (правда, тогда эта улица называлась иначе – Strada Felice, то есть Дорога счастья).
 Николай Васильевич снял на третьем этаже комнату в квартире итальянца Челли, с коим отлично ладил. Комната была просторной, скромно обставленной, но с красивым мозаичным полом и с решётчатыми ставнями изнутри. Посередине стоял большой круглый стол, подле двери кровать, у одной стены диван, у другой бюро, за которым Гоголь работал стоя. Довершали интерьер несколько стульев, где в беспорядке свалены были одежда и книги. 
Комната сия служила Николаю Васильевичу пристанищем дольше всего – до 1842 года. 

Утро писателя, как везде и всегда, начиналось с работы, прерываемой только прогулками. В полдень он любил пройтись по тёмной древесной аллее, соединяющей Альбано и Кастель-Гандольфо. «Под этими массами итальянского дуба, платана, пины и проч., – вспоминал сопровождавший его в этих прогулках П.В. Анненков, – Гоголь, случалось, воодушевлялся, как живописец… Раз он сказал мне: Если бы я был художник, я бы изобразил особенного рода пейзаж. Какие деревья и ландшафты теперь пишут. Всё ясно, разобрано, прочтено мастером, а зритель по складам за ним идёт. Я бы сцепил дерево с деревом, перепутал ветви, выбросил свет, где никто не ожидает его, вот какие пейзажи надобно писать!» 
Замечательное описание подобной прогулки Гоголь оставил в своей повести «Рим». 
Нравилось Николаю Васильевичу совершать променад и мимо церкви Trinita dei Monti (Троицы на Горе) по знаменитой Испанской лестнице до Испанской же площади. Дорогой Гоголь не гнушался зачерпывать графин-другой прямо из фонтана Тритона на Пьяцца Барберини или из фонтана Баркаччиа («Лодочка») – ведь римские акведуки и поступавшая в них вода славились на весь мир своей вкуснотой. 
И вот писатель преодолевал 138 ступенек травертиновой лестницы и оказывался на Пьяцца ди Спанья. 

С.Ф. Щедрин. Новый Рим. Замок Св. Ангела. 1824

Нужно отметить, что все жилища Гоголя в Вечном городе тяготели к данному району. И это не случайно. Площадь всегда была центром притяжения для временных и постоянных эмигрантов всех национальностей. Тут располагались французское и испанское посольства, а след Британии явлен через музей Китса и Шелли, а также через чайную комнату Babington’s. На соседних улицах обитали Вальтер Скотт и Стендаль, Жак Луи Давид и Жан Огюст Доминик Энгр, останавливались Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше и многие иные. В этом космополитическом районе предпочитали жить или останавливаться и русские «колонисты» и путешественники. 
Николай Васильевич, не задерживаясь, пересекал площадь и по Via Condotti подходил к кафе Греко, в те поры ещё не шикарную старинную кофейню, а простую тратторию. Здесь Гоголь любил бывать и один, и в компании. На стенах и в витринах возле мраморных столиков можно осмотреть автографы, рисунки и личные вещи посещавших кафе знаменитостей, в глубине – миниатюрный портрет Гоголя, и рядом, под стеклом, копия письма к П.А. Плетнёву от 17 марта 1842 года со словами: «О России я могу писать только в Риме, только там она предстаёт мне вся во всей своей громаде…» 
Позже, по возвращении на родину, Николай Васильевич станет одним из ярых пропагандистов итальянской кухни. Шутка ли, за один присест он мог умять четыре (!) тарелки спагетти. 
С Via Condotti сворачиваем на Via Mario de Fiore. За углом, на Via della Croce, 81, Гоголь поселился в октябре 1845 года и прожил до мая 1846-го. Это последний его римский адрес. 

Впрочем, почти любое место в итальянской столице можно смело назвать «гоголевским». Где он только здесь не бывал! Приезжавшим сюда друзьям он становился лучшим гидом по городу и окрестностям, водил их по Форуму, Колизею, Капитолию, также требовал восхищений по поводу громадности собора Святого Петра. «Он хвастал перед нами Римом так, как будто это его открытие… Он ложился спиной на аркаду тогатых, как называл он древних римлян, и по полусуткам смотрел в голубое небо, на мёртвую и великолепную римскую Кампанью», – вспоминала А.О. Смирнова-Россет. 

Д. Паннини. Вид на Колизей  и арку Константина. 1747

Вот просторная Пьяцца дель Пополо, через ворота на её противоположном конце многие столетия въезжали в Рим все странники. Возвращается через них и юный князь из повести «Рим»: «И вот уже, наконец, Ponte Molle, городские ворота, и вот обняла его красавица площадей Piazza del Popolo, глянул Monte Pincio с террасами, лестницами, статуями и людьми, прогуливающимися на верхушках. Боже! Как забилось его сердце! Ветурин понёсся по улице Корсо, где когда-то прогуливался с аббатом, юный, невинный…» 
А если вы будете проходить мимо раскрученного фонтана Треви, вспомните, что в Палаццо Поли (оно представляет как бы «задник» сего фонтана) Николай Васильевич читал «Мёртвые души» хозяйке – княгине Зинаиде Волконской и её гостям. 
Позднее Волконская приобрела старинную виллу в Латерано (тогда это окраина города), которая в дальнейшем была названа её именем. Частыми посетителями виллы были В.А. Жуковский, князь П.А. Вяземский, К.П. Брюллов, М.И. Глинка, А.А.Иванов, И.С. Тургенев, и, разумеется, Гоголь. Не лишним будет заметить, что захаживали сюда и представители католического духовенства, поскольку княгиня сначала являлась тайной, а потом и открытой католичкой. Неслучайно в Риме её виллу называли «Малым залом Ватикана».  

Письма Гоголя 1837–1839 годов буквально заполнены горячей его любовью к Вечному городу, и каждый раз он находил новые – то высоколиричные, то торжественно-патетические формы выражения. 
Вот что пишет, например, Николай Васильевич своей близкой знакомой М.П. Балабиной: «Мне кажется, теперь… по крайней мере, если бы мне предложили натурально не какой-нибудь император или король, а кто-нибудь посильнее их – что я бы предпочёл видеть перед собою – древний Рим в грозном и блестящем его величии или Рим нынешний в его теперешних развалинах, я бы предпочёл Рим нынешний. Нет, он никогда не был так прекрасен. Он прекрасен уже тем, что ему 2558 год, что на одной половине его дышит век языческий, на другой христианский, и тот и другой – огромнейшие две мысли в мире. Но вы знаете, почему он прекрасен. Где вы встретите эту божественную, эту райскую пустыню посреди города? Какая весна! Боже, какая весна! Как хороши теперь синие клочки неба промеж деревьев, едва покрывшихся свежей, почти жёлтой зеленью, и даже тёмные, как вороново крыло, кипарисы, а ещё далее – голубые, матовые, как бирюза, горы Фраскатти и Албанские, и Тиволи. Что за воздух! Кажется, как потянешь носом, то, по крайней мере, 700 ангелов влетают в носовые ноздри. Удивительная весна! Гляжу, не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим. Но обонянию моему слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл.
Вот моё мнение. Кто был в Италии, тот скажет «прости» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю. Словом, Европа в сравнении с Италией всё равно, что день пасмурный в сравнении с днём солнечным». 
А сёстрам своим, Анне и Елизавете, Гоголь в октябре 1838-го сообщает: «Ведь вы, я думаю, уже знаете, что Рим – самый старинный город в Европе, что построен он на семи холмах, что домы самые неровные между собою.
Великолепные дворцы и рядом с ними почерневшие, запачканные домы. О, Петербург вам покажется щёголем после Рима, покажется гладеньким, чистым, опрятным, вымытым, вытертым! Зато в Петербурге нет таких развалин, покрытых плющом и цветами, – самых живописных, какие только можно видеть на картинках; зато в Петербурге небо серое и туманное, а здесь оно ясное и синее, и солнце обливает всё своим сиянием так приятно! Зато в Петербурге вы уже мёрзнете и топите печи, а здесь не закрывают никогда окна и в этот самый день, в который я пишу вам, тепло как летом. Я не знаю, писал ли я вам про церкви в Риме. Они очень богаты. Таких у нас совсем нет церквей. Внутри всё мрамор разных цветов; целые колонны из порфира, из голубого, из жёлтого камня. Живопись, архитектура – всё это удивительно. Но вы ещё ничего не знаете этого. Вы не знаете, что такое живопись… Вы не знаете, что такое картина Рафаэля, или Тициана, или Корреджия». 
Но, несмотря на обилие впечатлений, главное внимание Гоголя было отдано работе над его поэмой. Помогавший ему в переписке П.В. Анненков свидетельствовал, что самоё настроение Николая Васильевича, настроение каждого дня зависело от того, как сегодня работалось.
 «По светлому выражению его лица… видно было, что впечатления диктовки привели его в весёлое состояние духа. Это сказалось ещё более на дороге. Гоголь взял с собой зонтик… и как только повернули мы налево от дворца Барберини в глухой переулок, он принялся петь разгульную малороссийскую песню, наконец, пустился просто в пляс и стал вывёртывать зонтиком в воздухе такие штуки, что не далее двух минут ручка зонтика осталась у него в руках, а остальное полетело в сторону…» 
Добавим, что помимо «Мёртвых душ» Гоголем были написаны в Риме «Шинель», созданы новые редакции «Портрета» и «Тараса Бульбы», значительно переделаны «Ревизор» и «Женитьба», появились, наконец, «Выбранные места из переписки с друзьями».

В последний свой период пребывания в Вечном городе Гоголь, с ранних лет интересовавшийся живописью, тесно сходится с русскими художниками, посланными в Италию для усовершенствования, – Ф.А. Моллером, Ф.И. Иорданом, А.А. Ивановым и др. Писатель принимает близко к сердцу все дела этой небольшой русской колонии, хлопочет за них перед правительством, перед Обществом поощрения художников и Академией, оказывает им всевозможное содействие советом и участием.
Особенно близкие отношения завязываются у Гоголя с Ивановым, и их творческие общение продолжалось до конца жизни Николая Васильевича. В то время как Гоголь напряжённо работал в Риме над «Мёртвыми душами», Иванов был всецело поглощён другим, столь же грандиозным замыслом – картиной «Явление Христа народу». И в результате бесед с живописцем оба эти замысла в гоголевском сознании смыкаются: в полотне Иванова, в его творческой судьбе Николай Васильевич усматривал близкую аналогию своей собственной судьбе, этическим и эстетическим взглядам. Это заставляет Гоголя особенно настойчиво хлопотать при посредничестве Жуковского перед императором Николаем I о продлении пребывания Иванова в Италии, нужного для завершения его картины, а позже – уже во второй половине 40-х годов – писатель мечтает об одновременном завершении «Явления Христа народу» и второго тома «Мёртвых душ». 
Кстати, самые известные гоголевские изображения были созданы именно в Риме – Моллером и Ивановым. 

«О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда?», – восклицал Николай Васильевич в одном из писем 1838 года. И Вечный город по-прежнему щедро дарит нам «встречи» с великим писателем.
Более ста лет назад, в 1901 году, накануне 50-летия со дня кончины Гоголя, стараниями членов русской колонии на доме по Виа Систина была укреплена мемориальная доска. Правда, чтобы увидеть её, нужно задрать голову на уровень второго этажа. 

А попадёте, паче чаяния, на виллу Боргезе, обязательно прогуляйтесь до поставленного здесь памятника «синьору Николе». Внушительный бронзовый монумент выполнен скульптором Зурабом Церетели и передан в дар Риму от правительства Российской Федерации.