Роковая женщина русского Китая

Я думаю, что стихи – это как молитва у монахов: если молиться постоянно – то и выходит, а если нет – наступает «сухость» души. И стихи не звучат. А как хорошо, когда они звучат! Словно вот тут-то оно и есть то, для чего живешь… Ларисса Андерсен

Ларисса Андерсен (25 февраля 1911 – 29 мартя 2012) оставила яркий след в жизни русского Китая, сначала в Харбине, а потом в Шанхае. Для души она писала всю жизнь стихи и была заметным участником двух поэтических объединений – «Чураевки» в Харбине, и «Пятницы» в Шанхае. Она родилась в Хабаровске в семье русского офицера-артиллериста и в 11-летнем возрасте покинула с родителями Россию, переехав в Харбин. Этот город был узловым пунктом Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) и наполовину русским по населению, которое еще больше увеличилось в результате массовой эмиграции после Гражданской войны. Лариса почти экстерном окончила русскую гимназию. Писать стихи она начала рано и уже в 15 лет участвовала в работе «Чураевки». Вот одно из ее стихотворений того времени:

Лучшие песни мои не спеты
Лучшие песни мои – со мной…
Может быть, тихою ночью это
Бродит и плачет во мне весной?
Месяц застыл, навостривши уши,
Слушает сонную тишь земли…
Если бы кто-нибудь мог подслушать
Боль безысходных моих молитв!
Сладким, безумным предсмертным ядом
Яблони майскую ночь поят…
Знаю я – всем нам, цветущим, надо
Прятать в груди этот нежный яд…

Параллельно Ларисса занималась танцами и училась у профессиональной балерины Лидии Дроздовой, прошедшей школу знаменитого Петипа. Танцы и в Харбине, и в Шанхае помогали Андерсен выжить. Она танцевала в ресторанах, кабаре, театрах, была манекенщицей, но все же поэзия оставалась главным ее призванием.  
6 декабря 1934 года Харбин был поражен внезапным известием – в отеле «Нанкин» застрелились два молодых поэта, члена «Чураевки» – Георгий Гранин и Сергей Сергин. Это была печальная история о харбинской Джоконде. Вот что дословно писал Гранин:

Ничего: веселись и безумствуй,
Ничего, если ты для стихов,
Если ты для святого искусства
Не чернила изводишь, а кровь.

Ничего, если даже смешон ты,
Ничего, что в душе кочевой
Только светлая память о ком-то,
Ничего, что крадут Джиоконду, ничего.

Георгий Гранин любил Лариссу, а Сергей Сергин, как думают многие свидетели этой драмы, решил столь решительным образом поддержать друга, при этом он написал в предсмертной записке по-английски: «Прекрасное завершение несчастной жизни». 
Позже Андерсен вспоминала: 

Гранина я любила, но скорее по-сестрински. Он частенько провожал меня домой. У нас была даже одна любимая книга на двоих – «Синяя птица» Метерлинка. И заветный день – воскресенье, когда мы договорились думать друг о друге. Гранин был поэтом Божьей милостью, поэтому особенно раним. Может быть, он не так прекрасно владел формой, но у него было безошибочное поэтическое чутье, как у Есенина… 
Ты, которая зла и безгрешна…» – так писал Георгий Гранин. Но я совсем не помню себя такой. Может быть, вначале я и казалась ему холодной и бессердечной, но потом, после его первой попытки отравиться в апреле 1933 года в номере гостиницы «Харбин», Гранин видел, какими ручьями лились «слезы неплачущих глаз». Тогда мы поехали к нему вместе с братом Миши Волина – Колей, которого почему-то прозвали Котыч. Он оставил нас наедине. Помню, Гранин взял в ладони мою руку и сказал: «Я там был. Там похабно (это было новое слово в нашем лексиконе)… Но я тебя помнил и даже эту твою родинку на руке».
Может быть, я была виновата больше других. После такой настоящей задушевной отзывчивости, которая открылась во мне, я вдруг испугалась, словно заглянула в пропасть. Испугалась, что не справлюсь. И, не видя выхода, убежала, как от болезни или от наважденья. Уехала сначала в Корею, потом в Шанхай, отмахиваясь и от переживаний, и от писем.  А Гранин отправился к родне на небольшую станцию Яомынь, чтобы прийти в себя, успокоить нервы. Он стал носить крест и ходить на службу в церковь, его прозвали «приезжий итальянец». Он мне писал почти каждый день. « …Если ты вернешься, то я может быть еще и выживу…». Но я не вернулась и, что еще хуже, даже не отвечала на его письма. Думала – все забудется, пройдет, отболит. Не прошло…
У Лариссы память об этой драме осталась на всю жизнь: 

Вот и я стою у порога,
Истекает мне данный срок,
Я надеюсь найти дорогу
На скрещенье твоих дорог,
Чтобы легкой, бесплотной тенью,
Я к тебе подойти смогла.
Попросить у тебя прощенья:
Не сумела спасти от зла.

Оказавшись в Шанхае, Андерсен сделала блестящую карьеру танцовщицы и пользовалась огромной популярностью в городе. В какой-то момент роковая русская красавица пленила сердце Александра Вертинского. Он ценил ее красоту, искусство танцовщицы и поэтический талант:  
«Я… хочу отметить появление «странного» цветка, прекрасного и печального, выросшего в «Прохладном свете просторного одиночества». И еще не затоптанного жизнью». 
Вертинскому нравилась ее поэзия. Он писал Андерсен:  
Мой дорогой друг! Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино. В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль «Le vin triste», как говорят французы. Жаль только, что их так мало... Впрочем, Вы вообще не расточительны. В словах, образах, красках. Вы скупы — и это большое достоинство поэта… 
В личном архиве поэтессы сохранилась поэтическая переписка Вертинского и Андерсен. Вертинский написал ей «Ненужное письмо», которое Ларисса хранила всю жизнь: 

Приезжайте. Не бойтесь.
Мы будем друзьями,
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что, увы, никакими словами,
Никакими слезами ее не вернуть.
Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдем за маяк.
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далеких краях.
Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь — похороним, любовь закопаем
В прошлогодние листья в зеленом лесу.
И когда тонкий месяц начнет серебриться
И лиловое море уйдет за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на желтом мысу.
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино,
И за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.
А любовь мы не будем тревожить словами
Это мертвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими мечтами,
Никакими стихами любви не вернуть.

Александр Вертинский.
Лето 1938 Циндао

Она позже ответила знаменитому шансонье: 

Это было давным-давно,
Мы сидели, пили вино.
Не шумели, не пели, нет —
Угасал предвечерний свет.
И такая цвела весна,
Что пьянила и без вина.
Темнота подошла тайком,
Голубея лунным цветком,
И укрыла краем крыла,
А печаль все росла, росла,
Оставляя на много лет
Догорающий тихий след.
И, я знаю, никто из нас
Не забыл тот прощальный час,
Что когда-то сгорел дотла…
Так прекрасна печаль была,
Так звенела в ночной тиши,
Так светилась на дне души

Ларисса Андерсен в Шанхае

В 1940-м году вышел ее шанхайский сборник «По земным лугам», который Лариссе помогал готовить Вертинский.  Я согласен с Алексеем Ачаиром, руководителем объединения «Чураевки», который так отозвался о творчестве поэтессы: 
…Ларисса Андерсен – это сказки….таинственность волшебных лесов… мудрые деревья… звезды, как костры в темно-синем небе …Живопись и поэзия. И отсутствие шаблона. С самого детства. Вероятно, на всю жизнь…
В качестве примера приведу, на мой взгляд, ключевое стихотворение Лариссы «Колдунья»: 

У меня есть свой приют —
Ближе к звездам, ближе к тайне…
Звезды многое дают,
Тем, кто их не просит: дай мне!
Там очерчено кольцо,
В нем омытый ветром камень,
Я — лишь бледное лицо
С удивленными глазами.
Приникает мрак к губам
Терпким, звездным поцелуем…
Вот на этом камне, там,
Я колдую, я колдую…
Под текучим сводом звезд,
Расправляя в ветре тело,
Я прокладываю мост
К ненамеченным пределам.
В темноту моих волос
Ветер впутывает песню.
Кто ответит на вопрос —
Тот исчезнет, тот исчезнет…
И верна лишь ветру я,
Он с меня смывает нажить.
И всегда я, как струя,
Обновленная и та же.

Ларисса действительно была верна ветру, который влёк ее все дальше и дальше. В 1956 году она вышла замуж за француза Мориса Шеза, работавшего в крупной судовладельческой компании. Ей в этот момент было 45 лет. С прошлым практически было покончено. Андерсен с мужем много путешествовала.
В Индии она познакомилась и дружила с художником Святославом Рерихом, сыном Николая Константиновича, и его женой Девикой Рани, считавшейся в 1930-е годы «первой леди индийского экрана».  

Святослав Рерих. Портрет Девики Рани. 1951. 

С четой Рерихов Лариссу сближала любовь к йоге, которой она начала заниматься еще в Шанхае. Кроме того, она испытывала большой интерес к агни-йоге. Николай Рерих в 1934 году приезжал в Харбин и обратил внимание на юную Андерсен: «Вижу в этой девочке много света». Она же на всю жизнь запомнила «особенный, «намагниченный» взгляд» знаменитого художника.   

На Таити в 1968 году она встретилась с Евгением Евтушенко. Он так вспоминал эту встречу: 

У костра я заметил женщину, которая держалась несколько в стороне от огня, словно избегая, чтобы прямые отблески падали на ее лицо. Но даже быстрого скольжения сменяющихся сумерек и переливчатого света, не останавливающегося на ее лице, а лишь выхватывающего его кусками, было достаточно, чтобы ошеломить меня тем, сколь она редкостно красива. 

Нужно ли говорить, что Евтушенко включил стихи Андерсен в свою антологию русской поэзии. 
Последние десятилетия Ларисса Андерсен жила в своем доме в Иссанжо во Франции. Она успела застать выход своего первого сборника стихотворений и воспоминаний «Одна на мосту», вышедшего на Родине в 2006 году. 
Я думаю, она с детства была проникнута естественным для нее романтическим настроем и верой в чудо, о чем сама откровенно и говорила:  
Я всегда витала в облаках, не отдавая отчета зависимости от обстоятельств. Но ждала тоже какой-то счастливой перемены, утешаясь привычным, сказочным миром воображения.
Ее стихотворение о крещенском гаданье пронизано особой андерсеновской печалью ожидания: 

Сердце каждой ждет пророчеств,
Сердце каждой сказок ждет…
В синий час крещенской ночи
Мы гадали у ворот.
И для нас в провалах лестниц
Околдованная мгла
Опрокидывала месяц
В голубые зеркала…
У трюмо мерцали свечи,
Опьяненный жутью взор
Уводился в бесконечный
Отраженный коридор.
Страшно… Что-то билось гулко…
И казалось нам — шаги…
Шептуны из закоулков
Подступали, как враги,
И глядели через плечи…
Жуток был и странно нов,
Как не свой, не человечий
Блеск испуганных зрачков…
А когда свой ковшик бледный
Месяц выплеснул до дна,
Мы уснули незаметно
У стемневшего окна.
Серебристая карета
Увезла нас во дворец,
Где танцуют до рассвета
Все под музыку сердец.
В сердце каждой — сны о свете,
В сердце каждой — тихий зов…
Все сердца увез в карете
Принц двенадцати часов.