«В ритме победного вальса…»

 

 

 

***

Девятого мая, когда, подустав,
Примолкли оркестры к обеду,
Прямой и торжественный, словно Устав,
Шёл с праздника Воин Победы.

Как маршальский жезл, нес в руках он сирень,
Но не был безудержно весел
В святой и великий наш праздничный день,
Средь бодрых и радостных песен.

Быть может, усталость той грусти вина,
Иль память, что вечно нас гложет,
В которой судьба, и война, и страна,
И песни – морозом по коже.

«Ничто не забыто, никто не забыт»,
Особенно к праздничным датам.
Но, кажется, память – опять дефицит,
За быль, и за небыль расплата.

А день так прозрачен и радостно свеж,
Что в ритме победного вальса
Вся жизнь представляется цепью надежд,
Которой нельзя разорваться.

 

***

Неужто впрямь – по разнарядке идут Бессмертные полки,
И этот марш, до боли краткий, не память сердца – поддавки,
Игра, казённая и злая, где слёзы – только от вина…
Но я-то знаю, я-то знаю, виной всем домыслам – война,

В которой внуки полицаев вновь целят в моего отца,
Где ненавистью вновь мерцают бойницы глаз, где нет конца
Злорадству и холёной мести, им ленточка Победы – враг.
И только вместе, только вместе, сверяя с памятью свой шаг,

Возможно правду от неправды ещё спасти, ещё сберечь,
Пройдя сквозь эхо канонады, сквозь оскорбления картечь,
Пройдя без всякой разнарядки, пройдя, не потеряв лица, 
Весь этот марш, до боли краткий, наш, от начала, до конца.

 

***

Ну, что с того, что я там был…
Юрий Левитанский

Ну, что с того, что не был там, 
Где часть моей родни осталась.
Я вовсе «не давлю на жалость»…
Что жалость - звёздам и крестам

На тех могилах, где война
В обнимку с бывшими живыми,
Где время растворяет имя,
Хоть, кажется, ещё видна

Тень правды, что пока жива
(А кто-то думал, что убита),
Но память крови и гранита 
Всегда надежней, чем слова.

Ну, что с того, что не был там,
Во мне их боль, надежды, даты…
Назло врагам там – сорок пятый!
Забрать хотите? Не отдам.

 

***

Бессмертие – у каждого своё.
Зато безжизненность – одна на всех.
И молнии внезапное копьё
Всегда ли поражает лютый грех?

Сквозь время пограничной полосы, 
Сквозь жизнь и смерть – судьбы тугая нить.
И, кажется, любовь, а не часы
Отсчитывает: быть или не быть…

 

***

И музыка играла, и сердце трепетало…
Но выход был всё там же, не далее, чем вход.
Не далее, не ближе. Кто был никем – обижен.
Я помню, как всё было. А не наоборот.

Я помню, помню, помню и ягоды, и корни,
И даты, как солдаты, стоят в одном ряду.
А врущим я не верю, Находки и потери
Приходят и уходят. И врущие уйдут.

 

***

И всё, как будто, не напрасно, –
И красота, и тень, и свет…
Но чем всё кончится – неясно.
У всех на это – свой ответ.

Он каждый миг пронзает время,
Касаясь прошлого всерьёз,
Смеясь и плача вместе с теми,
Чья память стала тенью звёзд…

 

***

В Освенциме сегодня тишина.
Не слышно стонов, выстрелов, проклятий
Хотя почти забытая война
Не выпускает из своих объятий

И тех, кто обживает небеса,
И тех, кто на земле еще покуда.
А память воскрешает голоса,
Которые доносятся ОТТУДА.

Они звучат сегодня и во мне,
Живые строки Нового Завета,
Где жизнь сгорает в бешеном огне.
За что и почему? – И нет ответа.

За что и почему? – Ответа нет.
Да и вопросы забываются с годами.
И, кажется, чернеет белый свет –
Под бормотанье: «Было, но не с нами…»  

Потомки Геббельса – как сорная трава,
Напялившая незабудок маски.
И кругом – от неправды голова
В Нью-Йорке, и в Варшаве, и в Луганске.

Мол, там совсем не мучили, не жгли
В тех лагерях, где жизнь страшнее смерти.
Но стон доносится из-под земли:
Вы слышите: «Не верьте им, не верьте…»

В Освенциме сегодня тишина,
И не седеют волосы убитых.
Приходят и уходят времена
И, проявляясь на могильных плитах,

Бессмертны имена познавших ад,
И в небеса ушедших без ответа.
За что и почему?  Они молчат.
И словно божий суд, молчанье это.  

 

***

Везли жидовскую девчушку на расстрел.
Катилась бричка сквозь войну и лето.
У полицаев было много важных дел,
И среди них – не пыльное, вот это.

А девочку пугал задиристый сквозняк,
Покачивалась в такт езде двустволка.
Она всё спрашивала: «Это больно? Как?»
В ответ смеялся полицай: «Недолго!»

Недолгой оказалась память. А беда –
Живучей, как живуче всё плохое.
Ведут нас всех опять. Зачем, куда?
И негодяи снова, как герои…

 

***

Не так уж много лет прошло – 
И вот забыты печи.
Из пепла возродилось зло,
А пепел – человечий...

Отец, ты где на небесах,
В раю? А, может, в гетто?
Я знаю, что такое страх,
Здесь, на Земле, не где-то...

 

***

Май. На площади Героев
Блеск погон и блеск наград.
Старики солдатским строем, 
Словно юноши стоят.

Тишина на белом свете,
Хоть в глазах - ещё война…
А с балконов смотрят дети
И считают ордена.

С каждым годом – марш короче,
И пронзительнее взгляд...
Но не может и не хочет
Память отменять парад.

 

Детство

Дед шил шапки
И пел песни.
А я сидел на столе
И ел картошку.
Пахло кожей
И тёплым мехом.
А на стене
Висела  карта мира.
И два портрета
С той картой рядом.
А на них –
Два моих дяди,
Одеты в солдатскую форму,
Чему-то задорно смеялись…

Давно дед сшил
Последнюю шапку.
Давно дед спел последнюю песню.
А со своих портретов
Смеются геройски дяди…
Смеются
Из моего детства. 

 

***

Из-под снега выглянет асфальт –
Как лицо из-под белил.
Главного ещё я не сказал.
Хоть и много, вроде, говорил.

Всё старо, как прошлогодний снег.
Да и нынешний уже не нов.
Хоть и близким кажется успех –
Дотянуться не хватает слов.

Поищу их в письмах фронтовых.
Там про снег и про войну.
В лица дядей вечно молодых
Сквозь их строки загляну.

Снег в тех письмах – тоже молодой,
Лучшие слова – одни на всех.
Время между мною и войной –
Утрамбовано, как снег.

 

***

Запах «Красной Москвы» – 
                                середина двадцатого века.
Время – «после войны». 
                                Время движется только вперёд.
На углу возле рынка – 
                                С весёлым баяном калека.
Он танцует без ног,
                                он без голоса песни поёт…

Это – в памяти всё у меня,
                                У всего поколенья.
Мы друг друга в толпе
                                Мимоходом легко узнаём.
По глазам, в коих время
                               мелькает незваною тенью
И по запаху «Красной Москвы»
                               В подсознанье своём…

 

***

Голос эпохи из радиоточки
Слышался в каждом мгновении дня.
В каждом дыхании – плотно и прочно,
Воздух сгущая, храня, хороня

В памяти – времени лики и блики,
Эхо которых очнулось потом
В пении, больше похожем на крики,
В радости с нечеловечьим лицом.

 

***

О том же – другими словами.
Но кровь не меняет свой цвет.
Всё то же – теперь уже с нами,
Сквозь память растоптанных лет.

Растоптанных, взорванных, сбитых
На взлёте. И всё – как всегда...
И кровью стекает с гранита
Совсем не случайно звезда.

 

***

От прошлого не в восторге.
Что в будущем? Нет ответа.
Разведчик товарищ Зорге
Погиб. И доклада нету.

А радио говорило
И даже предупреждало:
Настанет время дебилов.
Хотя их всегда хватало.

 

***

Неужто повторится
И всё начнется снова?
Одни и те же лица,
Всё то же – слово в слово.

Мгновения, как пули – 
Семнадцать – восемнадцать…
Партайгеноссе Мюллер
Вновь просит нас остаться.

 

***

Как будто не бомбили Хиросиму,
Как будто не сжигали Нагасаки…
И подлое бесстыдство нестерпимо.
Мир, как дурак, читает злые враки,

Что атомная бомба – просто бомба,
И что война – лишь в новостях там где-то.
Зло обступает. И оно огромно.
Огромней, может быть, чем вся планета… 

 

***

Предательство всегда в прекрасной форме.
Ему оправдываться не пристало.
Полузабытый бог геноссе Борман
Простит и даст команду: «Всё сначала».

И в жизни, как в недоброй оперетте,
Зловещие запляшут персонажи…
Вновь темнота видней на белом свете,
А свет опять заманчив и продажен.

 

***

А в море под названием «война»
Есть остров под названием «любовь».
Там ночью канонада не слышна
И там под крик «Ура!»
            не льётся кровь.
Там смерть невероятна, как вчера.
Там жизнь любви равна лишь
                и верна.
И, если слышится там изредка
                «Ура!»,
То лишь от поцелуев и вина.
Но волны все опасней и страшней.
И тает остров в утреннем дыму.
Я знаю – «на войне, как на войне…»
Но сердцем эту мудрость не пойму.

 

***

Нет ни зависти, ни злости, ни злорадства, ни вражды…
Вперемешку на погосте – москали, хохлы, жиды…
Годы мчатся, как в насмешку. Вновь друг другу не милы
Те, кто гибнут вперемешку – москали, жиды, хохлы.
Не поймут, в чём виноваты, память множа на нули,
Не узнав в прицеле брата, хохло-жидо-москали.

 

***

Когда прилетают снаряды, то ангелы – улетают.
Эхо их хрупких песен дрожит, отражаясь в кострах.
Снаряды взрываются рядом, и все мы идем по краю
Последней любви, где свету на смену приходит страх.

Снаряды летят за гранью, где нет доброты и злобы,
Где стало начало финалом, где память взметает сквозняк.
Вновь позднее стало ранним, и ангел взмолился, чтобы 
Вернулась в наш дом надежда, но, прежде, чтоб сгинул мрак.

 

***

Условно делимы на «право» и «лево».
Как славно незримы «король, королева,
Сапожник, портной»… 
Это со мною и с целой страной,

Где всех поделили почти безусловно
На «любишь – не любишь», на «ровно – не ровно»,
А будто вчера – 
Жизни беспечной была, как сестра,

Страна, где  так быстро привыкли к плохому,
Где «эныки-беныки» вышли из дому,
А следом свинец,
Хочешь – не хочешь, но сказке – конец.

 

***

Постоянно ищу ответы.
А в ответ слышу лишь приветы.
А в ответ слышу лишь вопросы,
Они горькие, словно слёзы.     
Даже воздух, сладчайший в мае,
Шелестит: «Ничего не знаю».
Я боюсь за тебя, Украина.
Я боюсь за тебя и за сына.

 

***

Понимаешь, какие дела – 
Пахнут кровью чужие пророчества.
Хочет светлой прикинуться мгла,
А вот свету быть мглою не хочется.

Понимаешь, забытые сны,
Возвращаясь, не ведают промаха.
Мгла становится тенью войны,
И витает над ней запах пороха. 

 

***

Принимаю горечь дня, 
как лекарственное средство.
На закуску у меня 
карамельный привкус детства.

С горечью знаком сполна – 
внутривенно и наружно.
Растворились в ней война, 
и любовь, и страх, и дружба...

 

***

«Утопии остались в далёком прошлом...»
Из ток-шоу

Обновить, как блюдо на столе,
Небо, землю, воду, времена...
Чтобы было больше на Земле
Счастья, чтоб закончилась война.

Сделать всем прививку доброты,
Чтобы антиподлость, антизлость
Были с антизавистью на «ты»,
Чтобы пелось, елось и жилось,

Как мечталось людям на Земле,
Где щедрот не меньше, чем забот,
Где лежит, как блюдо на столе,
Взорванный войною небосвод.

 

***

Когда закончится война,
И станут красными все даты,
Засохнет кровь, и брат на брата,
Познав все ужасы сполна,

Не будет наводить прицел,
А наведёт мосты по-братски…
Но в мире всё не так, как в сказке,
И потому для тех, кто цел,

Пока ещё, как мир нужна
Надежда, что случится чудо.
Воскреснет счастье ниоткуда,
Когда закончится война…

 

***

Небо Аустерлица 
                       проглядывает сквозь синеву.
Оно прямо здесь, надо мною,
                                       и я его вижу.
Что происходит? 
                      Сгущается мрак не во сне, наяву.
И гром канонады внезапно, 
                                     бессовестно ближе.
Князя Андрея зрачки отразились
                      в чужих небесах.
И вечность читает на русском, 
                                    не чувствуя боли.
Там, в облаках, леденеет
                      Ещё не прочитанный страх,
Который остался забытою книжкою в школе.  

 

***

Лумумба, Дэвис, Корвалан…
Кто помнит звонкость их фамилий.
От «жили-были» до «забыли» –
Тире, как от «пропал» до «пан».

А я вот помню. «Миру-мир»
Кричал на митингах со всеми.
Прошло своё-чужое время.
Конспект зачитан аж до дыр.

А мира не было и нет.
Похоже, здесь ему не рады.
И эхо новой канонады 
Летит, как бабочка на свет.

 

***

Всё это нужно пережить, перетерпеть и переждать.
Суровой оказалась нить и толстой – общая тетрадь
Судьбы, которая и шьёт, и пишет – только наугад.
Я понимаю – всё пройдёт. Но дни – летят, летят, летят… 

 

Художник Г. Мелихов.