Берлинская стена

В посёлке мало кто знал подробности той давней необходимости разделения Германии, об интригах бывших союзников, набирающих политические очки на этой спорной теме, и верили в силу справедливости такого решения, отстаивающего интересы стран Варшавского договора. Одно знали точно (о том свидетельствовали советские информационные агентства), что есть Германия, где живут хорошие немцы и служат наши солдаты, а на другой стороне, разделённой стеной страны, пребывает та же нация, но похуже – капиталисты и неонацисты. И когда эти чуждые миру людей элементы самоистребятся, и Запад воспрянет от эксплуатации человека человеком к обществу свободы и равенства, тогда Германия воссоединится в мире и благоденствии. 
Неистребимый интерес к этому вопросу в посёлке Верхние Баскаки, как с давних времён именовалось селение (название осталось от нашествия монголов, и где-то должны были находиться Нижние Баскаки, но так и не нашлись), поддерживался ещё и тем, что здесь на вполне легальных гражданских правах жили свои немцы – приличные люди, толковые хозяйственники, умелые во многих делах, весёлые и добропорядочные люди. После прибытия этого народа в Верхние Баскаки из мест их дальней, северной ссылки во времена войны и адаптации на земле нашего благодатного края прошло достаточно времени, чтобы местные жители смогли отличить простое несчастие ни в чём не повинных людей от зверств фашистов, напавших на страну и этим своим страшным решением, принесших неисчислимые беды не только коренному её населению, но и своим исторически-кровным братьям, никак не помышлявшим о нанесении вреда стране, где они прожили в добре и достатке не один человеческий век. Эти немцы, высланные из разных краёв великой России, с уже обжитых ими ранее земель Поволжья, Кавказа и Поруссии, не пожелали остаться в посёлке печальной достопримечательностью, а как-то сразу вросли в здешнюю жизнь, не нарушив её движения, а наоборот, заметно изменив настроение мыслей здешнего населения, касающихся быта и временности всего, что существует сейчас и неизвестности относительно не очень светлого будущего.

Спервоначалу своего появления в Баскаках они стали перестраивать купленное для себя ветхое жильё в добротные дома и обустраивать территорию садами и цветниками. За ними потянулся местный люд, тоже ссыльный и обобранный до нитки сначала комиссарами, потом войной, реформами, не желающий обзаводиться добрым хозяйством – кушать есть чего, а богатство наживать нет смысла: придут чекисты и снова всё отберут. Но немцы почему-то думали по-другому и в труде старались обрести человеческие условия для своей жизни здесь и в самом настоящем времени. Работали незаметно, без показухи, но их старанием посёлок очень скоро украсился весело-окрашенным штакетником ровненьких изгородей, цветами, радующими глаз сельчан, и чистенькими домами под невиданной доселе в поселке крышей – белым листовым железом. И это никого не раздражало, кроме уж совсем пропащих пьяниц – понаехали фашисты – основная же часть населения, как-то долго не думая (то ли посовещавшись, а скорее так, каждый сам по себе), решили, что уж если эта сосланная-пересосланная со всех сторон света немчура позволяет себе отстраиваться и жить по-человечески на чужой земле, чего бы и нам не попробовать изменить своё бытие к лучшему. Ведь наши деды не в шалашах жили, а в теремах деревянных да палатах каменных, потому что каждый был своим делом занят и жил с того промысла безбедно. А в том, что, мол, заберут всё по-новой нажитое, разуверились – народ после войны другой стал, менее податливый, кланяться власти перестал, Бога вспомнил и стал отстраивать попранный комиссарами и войной свой мир – добрый честный, весёлый. И немцы своим трудом лишний раз доказали, что жить нужно всегда и везде достойно – по-человечески. 
И дела пошли – началась стройка – дома росли, как грибы после хорошего дождя и радостней и веселее становилось на селе от больших, светлых окон, резных ставней, расписных ворот, крыш железных, шиферных, но никак не соломенных. Палисадники и дворы алели, пестрели, рябили всеми цветами радуги. На высаженных здесь хозяйками розах, георгинах, астрах и других сортах цветочного разноцветья отдыхал взгляд Небесный. Красоте этой уже не хватало места за забором, и она выплёскивалась на улицы. Бабы без устали трудились на своих цветочных полях, радуясь каждому новому цветку, как улыбке любимого чада. 

К тому времени, когда Валерка Малых, получивший ещё в детстве прозвище Бычок за своё необоримое упрямство, отправился служить в армию, посёлок вырос, стал центром крупного богатого совхоза, сменились поколения: парни и девки рядилась в импортную одежду и слушала заморскую музыку. Ворчали на заблудших эмигрантов своей культуры старики, и смеялась в ответ над отсталостью их взглядов на жизнь молодёжь. До раздора и драк, слава Богу, не доходило: поворчат, поворчат, да и приголубят внучка к сердцу, приласкают, обдадут теплом родным, домашним, тот и вспомнит, кто он и откуда. А все уже от этой земли выросли: и русские, и немцы – у многих и родичи упокоились тут же на сельском кладбище. У многих и внуки народились русско-немецкие и немецко-русские. Породнились, короче, без усилий и хлопот, делом молодым да ночью тёмной.
Вот тут-то и произошёл случай того уже серьёзного узнавания, что где-то в немецком городе Берлине стоит стена, которая разделяет, нет, не народы, а одну и ту же нацию – братьев по крови и сути – на две части, по какой-то немыслимой причине враждебности разных сторон одного и того же исторически сложившегося государства. Или государей. Трудно тут разобраться, особенно когда в деревне живёшь и с этими самыми немцами за одним столом ешь и пьёшь и давних причин не любить их у тебя очень много, но ты не понимаешь, за что их теперь-то можно ненавидеть, и какого рожна они так свою страну – родину историческую – взяли и разделили по живому, прямо по самому сердцу – Берлину – столице той страны. Но эти мысли уже потом явились, а сначала Валерка Малых прибыл в отпуск со службы из этой самой Германии, из того самого Берлина.

И вот он сидит за столом, на гулянке, учинённой его родителями по случаю прибытия сына на родную землю. Кругом друзья, родичи. Солдат в форме, украшенной значками, сержантскими знаками отличия, и медаль «За боевые заслуги» на груди на ленте муаровой с золотой каймой сталью посвёркивает (на ней «СССР» красным написано и винтовка с шашкой крест-накрест – всё настоящее), а сам не может оторваться от невесты своей – немочки, и всё шепчет ей на ушко: «Майне либен Сюзанн», – наблатыкался там, на чужбине, по-ихнему шпрехать. А она рдеет булочкой домашней выпечки – румяна, да кругла, а от близости молодой мужской силы вот-вот дозреет до безумства и бежать с ним в дальние поля запросится. 
Но лучше бы он эту форму на праздник не надевал и медаль воинской доблести не выпячивал перед односельчанами. Без войны как может появиться боевая награда у солдата, несущего службу в самом центре мирной Европы? Этим народ и озадачился. Не все, конечно. Но бывалые парни, уже отслужившие срочную службу, решили узнать, в чём это геройство их земляка – Валерки Малых – заключается. Оторвали его от исходящей паром невесты и повели в беседку, на круг – поговорить. 
Тут, в круглой беседке, поставленной среди двора ещё Валеркиным дедом, и состоялся серьёзный разговор, на который оказались способны захмелевшие мужики, не потерявшие за хлебосольным столом бдительности в путях истины и державшиеся справедливости везде и во всём.

– Как служится, молодой? Ты ведь ещё только первый год служишь? – спросили отслужившие ратную службу в разные годы парни у прибывшего в отпуск солдата.
– Учебку в Самарканде проходил, а потом – на паровоз и в Европу. Что тут непонятного? – с некоторой гордостью ответил Валерка.
– Сколько же ты отслужил, что отпуск тебе положили? – допытывались старики.
– Девять месяцев, день в день. И приказ есть. Наверное, начальству приглянулся, – криво улыбнулся вопрошаемый, ему не нравился допрос, и хотелось скорее приникнуть к жаркому боку Сюзанны.
– Девять месяцев – только роды, а в отпуск на втором году службы получают, да и то не все, – не верили бывшие солдаты.
– Так получилось, отличился я. В карауле стоял, какой-то немчонок на стену полез, бежать хотел в ФРГ, ну я его и подстрелил, – объяснил своё присутствие дома Валерка.
– Как подстрелил? – не поняли парни.
– А так. Как зайца. Он прыг-скок на стену, а я его влёт и в отпуск, – зло ответил сержант.
– Так ты что, убил его? – привстали мужики.
– А то как? Приказ выполнять надо. Сами знаете. Ладно, пошёл я, – Валерка встал и начал поправлять китель.
– Ты погоди. Ты что ж насмерть его застрелил? – не понимали мужики. 
– Не знаю. Мне его не показывали. Наградили перед строем и в отпуск отправили. Что вы ко мне пристали, мало этих гансов наши деды положили. Пусть не лезут, – пытался пошутить герой.
– Ты не путай хрен с пальцем, – вдруг совсем серьёзно ответили ему. – То отечественная война была, а тут, какая причина была человека убивать? В отпуск захотелось?
– Перебежчик он. Сказано было – стрелять без предупреждения. Отстаньте вы от меня. Подумаешь, беда какая – одним немцем меньше стало, – ответчик попытался выйти из круга, но его остановили крепкие руки и усадили на место.
– Какой он перебежчик? От немцев к немцам? По своей стране бежал, а не к нам с автоматом. У него же тоже мать есть. Твоя вот рада сыну живому, а той, немецкой, матери каково сейчас?
– Да что вы заладили, кого жалеете? Если бы я не выстрелил, другой бы подоспел, – хотел ещё раз оправдаться Валерка.
– Другой нам не родня, а вот ты зачем стрелял в безоружного человека? Это не по-людски, – встал со скамейки Леха, непререкаемый поселковый авторитет, двоюродный брат героя. – А если бы не стрелял, чтобы тогда было?
– Да ничего бы не было. Ушёл бы в другую страну и жил бы там. Мало ли их туда сбежало, – заёрзал на скамейке сержант. 
– Зачем тогда стрелял? Выслужиться хотел, Бычок. Ты знал, что за такое паскудство отпуск дают и награждают, или строго по приказу поступал, по службе?
– Знал. Всегда так было. Предотвратил побег – иди, гуляй. Случай представился, чего теряться? Я чем хуже других? Мадьяры с нами служили, так те никого не щадили и своих стреляли, кто бежать хотел. Думаете, что одни немцы туда лезли, в ФРГ, и наши солдаты пытались, и ушли, кому удалось, – на этих словах Валерка сник и уже не пытался уйти.
– Так, может быть, ты своего сослуживца застрелил? Нашего парня. А впрочем, разницы нет никакой. Ты убил человека. Не в бою, не за родину поруганную, а просто так, из корысти – за отпуск, за медаль. Героем себя чувствуешь? Сука ты позорная. – И Лехин тяжёлый кулак вломился в лицо Валерки прямо между глаз. 
Отпускник остался приходить в себя на полу беседки после неожиданно серьёзного разговора с земляками, а парни вышли со двора и, неровно ступая, будто по незнакомой местности, пошли куда-то, где, возможно, найдётся объяснение человеческим поступкам, несоразмерным с их представлениями о жизни на Земле.

После ухода парней веселье заметно сникло, пошло на убыль, видно кто-то уже передал к столу суть мужского разговора, состоявшегося в беседке, да и Валерка, угрюмо поникнув своим основательно подпорченным фейсом, уже не смотрелся именинником. Матушка его бросалась вслед уходившим гостям, но никто не внимал уговорам остаться на празднике, а только виноватились, на ходу придумывая причины ухода, и покидали место неслучившейся настоящей радости встречи с молодым солдатом. Мать пыталась искать помощи у мужа, уважаемого на селе человека, – кузнеца, но тот молчал, мрачно и недвижимо уткнув свой взгляд в столешницу. 
Скоро за столом остались лишь мать, отец, сын и Сюзанна, не желающая изменить счастливому состоянию своего тела, горевшего пламенем под рукой отпускника. Она даже и не думала о расставании, а что гости разошлись, так-то и лучше, можно теперь и самим в поля, за околицу. Слова отца прозвучали так нежданно, будто голос Небес: 
– Ты что, правда, человека убил? – разорвалась тишина. Валерка молчал, уронив голову на руки. – Значит, так оно и есть, – Сюзанна поднялась и боком, боком выпросталась из-за стола, попятилась по двору к воротам и исчезла в надвинувшихся как-то сразу сумерках.– Чтобы завтра твоего духа здесь не было, – мать горько зарыдала. – Не плачь, мать. Завтра наши дети приедут. Не дай Бог им увидеть этого подлеца. – Он уже не считал Валерку сыном. 
Наутро в посёлке Верхние Баскаки жизнь потекла по-прежнему, народ будто потерял память о времени прошедшего праздника по поводу прибытия в отпуск молодого солдата, односельчанина – Валерки Малых. Самого героя больше никто и никогда не увидел воочию. Отец его всё также проходил через весь посёлок к месту своей работы – совхозную кузницу, но стал менее разговорчив, больше отмалчивался, а на вопросы отвечал коротко, без лишнего словопускания. Матушка Валерки осталась всё той же доброй, гостеприимной женщиной, но её всегда светлые, как зарница глаза подёрнула дымка, скрывающая ей одной понятную печаль. 

Никто никого не обсуждал и не осуждал – забыли и всё. Новости просачивались в посёлок через Сюзанну, она, видимо, списалась с «героем» берлинской стены и рассказывала, что её милый служит там же, в Германии, а после службы домой возвращаться не собирается. Скоро, после Валеркиного бесславного изгнания из семьи, посёлка, страны, Сюзанна необычно и красиво располнела, а через обычный срок родила мальчишку и, не слыша голосов чужих предостережений, назвала малыша именем любимого. Бабы, как всем давно известно, – дуры и от национальности объекта это никак не зависит. Прошло ещё немного времени, и молодая мама со своим чадом отправилась в гости к какой-то своей германской тётке (уже ввели послабления для общения некоторых народов с внешним забугорным миром) и больше домой не вернулась. А после узнали (мир тесен), что и Валерка обретается в западной Германии, срок службы закончился, но вот как он туда попал, к своей семье, так никто и не узнал. Наверное, так предполагал сельский народ, сиганул через стену, опыт охраны этого заградительного объекта у него за годы службы, несомненно, накопился, а тот, кто чего-то сторожит, знает, как этим добром пользоваться. В селе к этим вестям из западной стороны отнеслись спокойно, но не равнодушно и многие, сочувствующие Валеркиным родителям, облегчённо вздохнули: «Слава Богу, всё само по себе случилось, без войны и разора».
Конечно, никто этого не подтвердит, но кажется, что берлинская стена начала историю своего разрушения, по крайней мере, дала основную трещину на своём каменном теле от тех давних событий, произошедших в посёлке Верхние Баскаки, ещё в добрую эпоху развитого социализма. А все эти ..., типа горбачевых и хонекеров, к этому серьёзному делу не имеют никакого отношения.