Генетический код всемирной истории

Обескураживающие итоги «исторического прогресса»

На протяжении столетий Человечество ищет идеал общественного устройства. Перепробовали невероятное количество всевозможных, в том числе прямо противоположных социально-политических систем и конструкций, в том числе самых экстремальных и экзотических. Результат, мягко говоря, неутешительный. О чём красноречиво свидетельствуют неизменные «издержки прогресса» в виде безжалостно поломанных на «крутых поворотах истории» бессчётных человеческих судеб и заоблачных гор преждевременных трупов, число коих с каждым новым веком становится всё более устрашающим. 
Минувший двадцатый век в этом смысле исключением не стал. Напротив, это было время экстремального буйства разного рода тоталитарных режимов, обернувшееся абсолютно рекордным, небывалым в мировой истории, количеством жертв. Кончился этот окаянный век тем, что тоталитаризм самого страховидного облика уступил бразды правления другой своей разновидности, в более приятной глазу обывателя упаковке. 
В начале 21-го века на смену вышедшему из моды (надолго ли?) тоталитаризму военно-коллективистского образца пришло царство так называемой универсальной потребительской демократии. Которое оказалось, на практике, едва ли не более антигуманным и опасным для Человечества, чем предыдущий формат диктатуры власть имущих. Разрушительная и грабительская сущность «невидимой руки рынка». Бесконтрольные финансовые спекуляции, ставящие под угрозу гибели целые нации. Обнуление фундаментальных морально-этических ценностей. Ползучий этнический и расовый геноцид. Варварские войны за передел мира с применением самого смертоносного оружия. Абсолютное бесправие рядовых граждан, низведённых до положения жвачной биомассы, И, наконец, всевластие так называемой «мировой закулисы» в лице никому не подотчётных, а порой и вовсе анонимных денежных мешков. Которое сегодня, буквально на наших глазах, генерирует очередной всемирный катаклизм, итогом которого может стать всё тот же тоталитаризм, но уже в самой обновленной версии. 
Таким образом, две, так сказать, официальные и якобы диаметрально противоположные теории и практики достижения бесконфликтной общественной гармонии – известные как «тоталитарная» и «демократическая», в столкновении с реальной действительностью потерпели очевидный крах. И поставили Человечество перед «концом истории» в смысле полного отсутствия действительно надёжного и эффективного инструментария разрешения его непростых, по сути, экзистенциальных проблем. 
Ни то, ни другое вероучения, по факту, не избавляют население планеты от вероятности повторения, причём в ещё больших, а возможно и во вселенских масштабах, любого из ужасов и кошмаров исторического прошлого. Причём не избавляют с теоретически просчитанной неизбежностью, что мы берёмся впоследствии доказать. Иначе говоря, ни Холокост, ни Освенцим, ни Хиросима, не говоря уже о таких вполне невинных на столь чудовищном фоне вещах, как инквизиция, или работорговля столь же вероятны в будущем, сколь реальны они были в минувшее время. Впрочем – почему только в будущем? 
Например, нынешняя массовая «охота на ведьм», коими в западных странах объявлены все, кто не желает идти на поводу у тамошнего массового психоза, проходящего под лозунгом «Black lives matter», ведётся с такой инквизиторской изощрённостью, как будто ею руководит сам Торквемада. А современные достижения биотехнологии способны уменьшить численность населения целых стран и континентов ещё более эффективно, чем это делала американская бомбардировочная авиация в небе над Дрезденом и Хиросимой. 
Но как в таком клиническом случае можно вести речь о каком-то прогрессе земной цивилизации, на наличии чего всегда настаивали и продолжают настаивать адепты упомянутых выше вероучений? И не является ли эта якобы философская категория «прогресса» всего лишь банальной пропагандистской спекуляцией, призванной скрасить неизбывную беспросветность человеческого существования?

Вверх по лестнице, ведущей вниз

Из всех предлагаемых мыслителями интерпретаций темы поступательного движения общества, то есть его прогрессивного развития, совершенно очевидной и практически бесспорной представляется только версия научно-технического прогресса. Его существование не сможет оспорить даже законченный скептик. Космические корабли и самолёты, несомненно, более совершенное средство передвижения, чем повозки древних кочевников, а микроволновая печь имеет ряд неоспоримых преимуществ перед первобытным костром. Причём, это преимущества не вкусовые или умозрительные, а такие, которые можно доказать с калькулятором в руках – то есть совершенно бесспорные. 
Однако, при всей своей очевидности, научно-технический прогресс – явление в социальном плане далеко не однозначное, не гарантирующее само по себе избавление человечества от раздирающих его противоречий. А ведь именно эта перманентная конфликтность, своего рода война всех против всех, является центральной проблемой всей человеческой истории. Наиболее ощутимым результатом того же технического прогресса стало в первую очередь непрерывное развитие технологий массового убийства людей, в результате чего каждый новый век Человечества становился на порядок более кровавым, чем предыдущий. За один только день «передового» двадцатого века убивали в среднем больше людей, чем за целый год «варварского» периода античности!
Если взглянуть на две упомянутые выше базовые социальные конструкции – «тоталитарную» и «демократическую» с точки зрения технотронной эволюции, то нельзя не заметить, что обе этих, казалось бы, диаметрально противоположных модели базируются, в сущности, на одном и том же позитивистском технологическом субстрате. И та и другая, на основе достигаемого, пусть даже принципиально разными политико-социальными средствами, прогресса производительных сил, провозглашает своей целью обеспечение максимального благополучия возможно большего числа граждан. 
Поскольку западная теория достижения всеобщего счастья на современном этапе переживает некий «спад подъёма», который мы наблюдаем в виде явного краха основных концептуальных установок вроде «конца истории», «постиндустриального мира»,«глобализации» и «Рax americana», рассмотрим ту систему взглядов на основные закономерности существования земной цивилизации, которая никогда не была опровергнута силой логических аргументов, но просто сброшена на обочину истории вместе с не очень преуспевшими в её практической реализации исполнителями.
Речь, разумеется, идёт о марксистко-ленинской теории социального прогресса, которой не откажешь в определенной внутренней логике и концептуальной стройности. А также в том, что многие нынешние процессы глобальной эволюции идут ровно так, как предвосхищали ещё сто и больше лет назад её создатели. 
Тем не менее, мы не собираемся зацикливаться именно на этом учении и отнюдь не считаем его ответом на все вопросы настоящего и будущего человеческой цивилизации. Итак, приступим… 

Теории, которые не всё объясняют

Марксистско-ленинская теория общественно-экономических формаций, этих логически взаимосвязанных ступеней лестницы прогрессивного развития Человечества основана на философских принципах отрицания отрицаний, а также единства и борьбы противоположностей. Оные принципы являются, говоря современным компьютерным языком своего рода «движками» тех программных продуктов, коими являются отдельные общественно-экономические формации. Которые различаются, прежде всего, степенью своей справедливости. Ибо справедливость это вообще базовый критерий прогресса в рамках марксистской теории. 
Рабовладельцы, как учит нас марксизм, вообще ничем не делились со своими рабами. Феодалы были относительно более прогрессивными и, хотя и небезоговорочно, но наделяли крестьян землей. Капиталисты платили рабочим всё более приличное жалованье и делились с плебсом некоторыми гражданскими правами. И, наконец, при социализме справедливость в распределении благ достигала, по крайней мере – в теории, своего максимума.
Следует подчеркнуть, что и конкурирующая версия «неуклонного прогресса» в рамках демократии западного образца, которой Запад следовал на протяжении всего двадцатого века, зиждется на том, что по мере роста глобальных технологических возможностей человечества, так называемые «блага цивилизации» становятся продуктом массового производства и круг людей, имеющих доступ к этим благам, в число которых входит и сама демократия, радикальным образом расширяется. 
Таким образом, обе эти фундаментальные стратегии общественного развития имеют своей основой, по сути, одно и то же – технологический детерминизм социального прогресса человечества. Который, к тому же, с точки зрения обеих концепций, необратимо движется по восходящей траектории, а не закольцован в некой горизонтальной плоскости. 
Однако именно в этом последнем, критически важном для адекватного восприятия исторического процесса пункте, теории коммунизма (тоталитаризма по-западному) и демократии представляются нам наименее совпадающими с объективной реальностью.
И действительно – о каком необратимом социальном прогрессе человечества можно рассуждать на фоне всё более жутких проявлений жестокости, хладнокровных массовых убийств, тоталитарного подавления личности и прочих «прелестей» нашей якобы продвинутой до невозможности цивилизации?! Считать всё это глобальное зверство всего-навсего отклонением от нормы, досадным исключением, подтверждающим безупречное правило, было бы слишком антинаучно. В социальных закономерностях, также как и в физических, никаких исключений быть не может, если это только не новая, ещё не открытая закономерность. Но тогда её нужно не игнорировать, а делать составной частью истинно научного мировоззрения.

Партия сказала монголам «надо!»

На коммунистической версии линейного исторического прогресса стоит остановиться более подробно, поскольку она, как никакая другая, претендует на исчерпывающее, строго научное доказательство неизбежности светлого общечеловеческого завтра. В своё время практически любой выпускник советской школы, и уж тем более вуза, мог без запинки отчеканить, что история человечества начинается с самого несовершенного – первобытнообщинного строя и развивается путём последовательной смены (так называемого отрицания отрицаний) всё более и более прогрессивных формаций – рабовладения, феодализма, капитализма и наконец – коммунизма, с первой стадией которого – социализмом советского образца мы успели познакомиться на практике.
Однако эта стройная и непререкаемая, особенно в условиях господства «единственно верной» идеологии, концепция, в обстановке нормальной научной дискуссии оказалась отнюдь небезгрешной. Ещё в советские времена некоторые учёные, например, академик РАН Нодари Симония в своей работе «Страны Востока: пути развития», обнаружили в истории многих народов вопиющую недостачу одной, а то и сразу нескольких общественно-экономических формаций! 
На этой почве возникали разного рода волюнтаристские дополнения к исходной марксистской теории. Иногда довольно забавные. Считалось, например, что вполне первобытные монгольские кочевники смогли одним махом перескочить в высший общественный строй – коммунизм только по причине географического соседства допотопной Монголии с передовым Советским Союзом. Как говорится – партия сказала «Надо»!, комсомол (в данном случае – монгол) ответил «Есть!».
Вообще надо признать, что советская строго партийная историческая наука отличалась завидным умением объяснять всё и вся в соответствии с самыми свежими пожеланиями секретарей идеологического отдела ЦК КПСС. Вот только научной ценности в таких объяснениях практически не было никакой, хотя бы потому, что сами секретари до занятий наукой практически никогда не опускались, считая её презренной служанкой политики. 
Многие студенты-историки семидесятых годов, среди которых был и ваш покорный слуга, отказывались принимать на веру эти шитые белыми нитками теории и задавали, в основном самим себе, множество неудобных вопросов. Я, например, никак не мог взять в толк и, кстати, до сих пор не могу, чем отличается от капиталистического то же древнеримское общество, где товарно-денежные отношения играли едва ли не более важную роль, чем на современном социально-оштукатуренном Западе. 
И почему Древний Рим надо ставить на несколько исторических ступеней ниже тех же США, только на том основании, что одной из разновидностей древнеримского товара были рабы? Но ведь ещё в девятнадцатом веке во вполне капиталистических Штатах рабами торговали не менее бойко, чем при Юлии Цезаре! И разве не оттуда «есть пошли» нынешние сторонники движения «Black lives matter»? Не говорю уже о том, что типовые стандарты древнеримской политической системы с её институтами публичной демократии (вплоть до буквальной кальки основных символов – те же вашингтонские Капитолий и Сенат) до сих пор считаются на Западе эталонными. 
Что же касается, например, древнего Вавилона, то его общественный строй, хотя и не был столь же прогрессивным, как древнеримский, но вряд ли слишком сильно отставал от тоталитарных режимов 20-го века, и уж наверняка был менее кровавым, чем последние. Подобные примеры и сравнения, которые будут только усиливать недоумение, можно приводить до бесконечности, потому что из них, собственно, и состоит живая ткань истории, в приложении к которой на первый взгляд вроде бы стройная и безупречная теория линейно-прогрессивной смены общественно-экономических формаций выглядит, мягко говоря, не вполне научно.

Конец истории отменяется

Но если марксистко-ленинская теория глобального общественного процесса не очень-то всесильна, потому что не вполне верна, то что можно сказать, в этом смысле, об альтернативных концепциях, возникших в недрах иных философско-исторических школ?
Великое множество таковых, созданных на протяжении тысячелетий письменной истории человечества, ввиду очевидной невозможности «объять необъятное», не даёт нам обоснованного права претендовать на сколько-нибудь полный анализ накопленного в этой сфере интеллектуального наследия. Да это, строго говоря, и не является предметом нашего исследования. 
Однако следует всё же отметить, что даже те концепции, которые, в свете сиюминутных причин, выглядят в глазах наших современников наиболее правдоподобными, при более широком взгляде на исторические процессы, могут оказаться весьма далёкими от реальности. Классическим примером такого рода стала теория так называемого «конца истории». В начале 90-х годов японо-американский философ Френсис Фукуяма выступил с немедленно объявленной канонической книгой, в названии которой «Конец истории и последний человек» было заключено практически всё её основное содержание. 
Речь там шла о том, что «демократическая революция» глобального масштаба является венцом творения человеческого общества, в так называемом «постиндустриальном мире» перестают действовать традиционные социальные и геополитические факторы развития и цивилизация вступает в качественно новую эпоху практически вечного господства либеральных «ценностей». Однако спустя уже 15 лет – в 2007 году, тот же Фукуяма фактически признал, что поторопился дать отставку мировой истории. И стал говорить о том, что человечество вступило пусть в новую и очень динамичную, но всё же вполне традиционную эпоху социальных потрясений и геополитического соперничества.
Впрочем, какие бы историко-философские концепции, претендующие на «объяснение всего» не выдвигались на протяжении многих столетий, это ничего не меняет в том факте, что единственными реально востребованными современным человечеством оказались только две – условно назовём их коммунистической и демократической. Причём и они, как выясняется, своим явно чрезмерным оптимизмом не вполне отвечают историческим реалиям.
В любом случае бесполезно пытаться доказывать степень адекватности той или иной историко-философской модели путем только абстрактного логического анализа, безотносительно к сделанным в рамках этой концепции практическим интерпретациям исторических фактов. Здесь теория без практики действительно мертва, и нам не остаётся ничего другого, как оценить степень реалистичности существующих теоретических формул общих закономерностей исторического процесса, глядя на них сквозь призму достаточно масштабного для основательного анализа и адекватных выводов, притом яркого и самодостаточного исторического феномена. 
Который, что очень желательно для живости нашего восприятия, должен быть не слишком древним и, следовательно, малоизученным. Но и не очень сиюминутным, поскольку и в этом случае реальную картину событий установить бывает непросто. Как, например, в случае с той же якобы расовой революцией в США, которая уж слишком смахивает на банальную предвыборную постановку. 

Блеск и нищета конкретно-исторического метода

Среди таких наиболее масштабных и, в то же время, достаточно устоявшихся исторических реальностей с завершённым финалом, весьма заметной для наших современников, несомненно, является нацистский Третий рейх Адольфа Гитлера. Выяснением историко-философской природы которого и сегодня заняты практически все существующие школы моделирования глобальной истории. На таком богатом фактическом материале можно, практически в лабораторных условиях, сопоставить меру соответствия этих школ до сих пор нерешённой сверхзадаче современной исторической науки, под каковой мы понимаем создание универсальной концепции мирового развития, или, если хотите, расшифровку генетического кода всемирной истории. 
Итак, что же мы видим при рассмотрении указанной выше исторической темы под таким специальным углом зрения? 
Увы, но наблюдаемые нами попытки современных научных школ сколько-нибудь удовлетворительным образом объяснить феномен гитлеризма, производят достаточно бледное впечатление. Не говоря уже о засилье сугубо пропагандистских подходов к данной проблеме, оставшихся актуальными ещё со времён войны, каждая из этих школ вычленяет из контекста истории нацистской Германии, прежде всего то, что с её субъективной точки зрения представляется краеугольным. И пляшет от этой печки, создавая свою оригинальную картину исторического события. 
Так, например, советские историки, вполне в духе классовой теории, ограничили исторические «полномочия» Гитлера и его нацистов статусом вульгарных наёмников крупного капитала. А всю мировую политику того времени объяснили как отчаянную попытку сил мирового империализма остановить коммунистическую революцию. Не то, чтобы это была совсем неправда. Но вся ли правда сводится к этому? И почему, в конечном счёте, одни империалисты снабжали своих заклятых врагов коммунистов танками и самолётами для борьбы с другими такими же империалистами, советская историческая наука хотя и объясняет, однако с известным скрипом. 
Так называемые «буржуазные» учёные, хотя и более разнообразны в своих трактовках феномена Гитлера, однако зачастую ещё менее убедительны, чем советские. Некоторые из них на полном серьёзе считают возникновение нацистского рейха с его фюрером результатом случайного стечения обстоятельств. 
Вот что, например, пишет по этому поводу немецкий историк Эберхард Йекель: «Постепенное укрепление его власти не столько было предопределено какими-то вескими причинами, сколько являлось результатом случайного стечения обстоятельств, поэтому исследователь не может сбрасывать со счетов роль случая в истории». 
Этому «знатоку темы» вторит его соотечественник Альфред Хойс, который говорит, что «весь национал-социализм является чистой случайностью». Другие специалисты видят в нацизме нечто сугубо физиологическое, рассматривая политику его лидеров не иначе, как сублимацию подавленных половых инстинктов. Тот же Гитлер в подобной интерпретации предстаёт как законченный сексуальный маньяк, посылавший на смерть миллионы людей только лишь потому, что не мог достигнуть оргазма естественным способом(!!!). 
Есть и такие исследователи, которые рисуют более рациональную картину, находя, что причинами прихода к власти нацистов были всё-таки серьёзные исторические обстоятельства. Так, например, историк Фридрих Майнеке ещё в 1930 году писал, что «Версальский мир является главным условием появления национал-социализма». Ну что же – в данном случае современнику эпохи действительно виднее! 
К теме Версаля мы вернёмся чуть позже, а сейчас отметим только то, что при всём разнообразии трактовок генезиса нацизма, а их существует великое множество, конкретно-исторические версии, не говоря уже о психолого-физиологических, объясняют это явление далеко не во всей его глубине. 

Поскольку для каждого масштабного социально-политического явления, набор фактических обстоятельств всякий раз совершенно иной, то и объяснения конкретно-исторического уровня всякий раз будут другими, что принципиально исключает возможность понимания глобальных явлений на уровне общих закономерностей, выходящих за рамки какой-то одной реалии. 
Увы, но в отношении того же нацизма, в современной науке практически не существует трактовок историко-философского уровня, позволяющих сопоставить этот феномен в формате какой-то одной «системы мер» с теми же «коммунизмом» и «демократией», например. И выяснить его истинное место на шкале событий мировой истории.
Между тем, наличие таких модельных общеисторических конструкций представляет интерес не столько даже для узких специалистов, сколько для всего Человечества, поскольку, не уяснив, например, глубинную суть того же нацизма, мы рискуем на очередном повороте истории где-нибудь в совершенно другом месте, неожиданно для себя, в очередной раз вляпаться в нечто подобное. Только лишь потому, что внешняя атрибутика будет совершено другой. Например, сегодня некоторые исследователи указывают на то, что современное американское государство всё больше отдаляется от стандартов классической демократии и приобретает всё больше тоталитарных черт, усиливающих его сходство с тем же гитлеровским режимом. Однако конкретно-исторические обстоятельства существования нацистской Германии и современных США настолько различны, что доказать это сходство на основе прямых фактических аналогий достаточно сложно. 

В поисках философского камня истории

Что же следует понимать в качестве базового, модельного уровня осмысления глобальных исторических процессов? Очевидно, что это наиболее общие закономерности существования разных типов цивилизаций и обществ, которым они в силу объективной природы таковых подчиняются в одинаковой степени, независимо от места и времени происходящих событий. То есть речь в любом случае идёт о фундаментальных закономерностях общественного бытия. 
Как было сказано выше, из всех претендующих на такой незыблемый статус социально-исторических феноменов общепризнанным на сегодняшний день является, пожалуй, только один – это объективная закономерность научно-технического прогресса земной цивилизации. Но и она в свою очередь мало что объясняет непосредственно в динамике социально-политических процессов, несмотря на то, что, как уже отмечалось, существуют целые философские направления, ставящие знак равенства, либо взаимозависимости между технологическим и общественным прогрессом. 
Мы принципиально не будем вступать в дискуссию с адептами таких взглядов, а просто посоветуем им, убеждённым в безостановочном техно-гуманитарном прогрессе, поближе познакомиться с таким его апофеозом, как боевые отравляющие газы, или ядерное оружие. Об изначальной и явно чрезмерной политической ангажированности марксистских формационных «законов» мы уже упоминали.
Существует и целый ряд других теорий, выводящих общие закономерности развития человечества из особенностей эволюции его духовной культуры, либо из так называемых межцивилизационных отношений. Но все они страдают, на наш взгляд, тем же поверхностным конкретно-историческим подходом, который в принципе исключает выявление каких-либо действительно общих закономерностей нашего бытия. 
Так, например, именно по причине непрояснения таковых безнадёжно зависло теоретическое осмысление так называемого конфликта западной и восточной цивилизаций. Некоторые аналитики утверждают, что такой конфликт представляет собой чуть ли не основное противоречие современной эпохи, а другие начисто отрицают его существование. Доходит уже до того, что в отсутствие сколь-нибудь адекватной общенаучной методологии, ключевым доказательством наличия этой конфронтации всепланетного масштаба начинают считать отдельные исторические события, такие как теракт 11 сентября 2001 года, или войну США против Ирака.

Основной инстинкт всего живого

В связи с такой очевидной теоретической недостаточностью, приходится констатировать факт существования неутолённой научной потребности в адекватной интерпретации наиболее общих глобальных закономерностей исторического процесса, которые на универсальной методологической основе способны и даже обязаны объяснить практически все известные науке конкретно-исторические феномены.
Прежде всего, следует подчеркнуть, что таковые закономерности уже в силу самой их универсальности, должны быть в одинаковой степени «легитимны» для любого типа человеческого общества – от самого древнего и «примитивного» до самого современного и сложно организованного. В абсолюте – те же самые логические конструкции должны быть применимы и к любому биологическому сообществу, поскольку в их основе лежат общие для всего живого базовые инстинкты.
В данном контексте мы готовы признать, что не возражаем против правомерности известных биологизаторских тенденций в интерпретации истории Человечества. Попутно заметим, что до сих пор никто в мире, с достаточной степенью научной обоснованности не доказал, что между миром людей и миром так называемых «животных» существует непроницаемая «китайская стена». А с другой стороны, новейшие биологические исследования дают все больше материала для того, чтобы признать мнение людей о своей исключительной разумности обычным, причём далеко не самым мотивированным проявлением действительно неповторимой человеческой спесивости и гипертрофированного самомнения.
Как известно, первородным базовым инстинктом любого живого существа (и не только человеческого) является чувство голода. Именно это чувство формирует такую фундаментальную эмоцию, как страх. В данном случае страх потерять источник пропитания и, следовательно, существования. Этот страх, или, в более широком виде, инстинкт самосохранения, сопровождает человека всю его жизнь – от момента появления на свет до последнего вздоха. 
Даже стремление к получению удовольствия, свойственное каждому живому существу, носит подчинённый по отношению к страху характер. Инстинкт продолжения рода также проявляется значительно позже, с возрастом. И в этом смысле не является, несмотря на мнение такого просвещённого в половых вопросах эксперта, как Шэрон Стоун, действительно «основным». Именно страх, как человека, так и всех остальных живых существ, изначально формирует их стратегию поведения – от настойчивых попыток сосунка дотянуться до материнской груди до развёртывания американских ракетных баз на границах сказочно богатой энергетическими ресурсами России.
По существу, эта логическая взаимосвязь между страхом и стратегией поведения является той самой фундаментальной основой, на которой произрастает древо истории человечества. Пышная крона которого, в свою очередь, является ничем иным, как сочетанием бесконечного разнообразия поведенческих стратегий, как отдельных людей, так и всевозможных сообществ, в целях преодоления разного рода страхов, отражения конкретных угроз и получения, если на то есть хоть малейший шанс, разнообразного удовольствия. Вот собственно и весь набор вполне первобытных инстинктов, на основе которых и строится бесчисленное множество всевозможных линий поведения, общественных систем и государственных форм.
В этой бесконечной многовариантности никогда не повторяющихся обстоятельств и реакций на них, обязательно должны присутствовать некие общие закономерности, позволяющие выстраивать определённые модельные ряды, дающие универсальный ключ к пониманию исторического процесса во всём его фактологическом разнообразии и философском единстве.

Феномен экстремального государства

Как уже отмечалось выше, страх и другие сопутствующие ему мотивации стимулируют выработку адекватной конкретной ситуации стратегии поведения. Таковым стратегиям несть числа. В некоторых случаях, и это справедливо, как для людей, так и для животных, приоритет отдаётся индивидуальным действиям, в том числе и в ущерб окружающим сородичам, ради защиты собственных интересов. Такая стратегия поведения свойственна сильным особям. И в своей крайней форме проявляется, например, в поведении тигров-убийц, живущих и действующих, как правило, в одиночку. 
Но чем существо более слабо, тем больше оно тяготеет к коллективным способам выживания и самозащиты. Вид Homo sapiens изначально формировался как коллективный, поскольку каждая отдельная особь не могла достаточно эффективно противостоять всякого рода опасностям. По мере развития технологического прогресса, стратегии реагирования на всевозможные угрозы и вызовы становились всё более изощрёнными, продуманными и, в то же время, более сформатированными. Появились государства и армии, полиция и суды, мораль и культура, само общество разделилось на людей разных специальностей, каждый из которых максимально хорошо знал своё дело, а сама общественная структура и государственная организация постоянно видоизменялись, приспосабливаясь к данной сумме актуальных ценностных факторов. И чем таковая сумма была более негативной, тем больше усилий требовалось от того или иного сообщества, чтобы противостоять существующим и потенциальным угрозам. 
В экстремальных случаях – а жизнь древних сообществ была, ввиду их неразвитой технологической базы, практически сплошным экстремальным случаем, организованные формы существования людей должны были также носить предельно экстремальный характер. Совершенно понятно, что таким экстремальным типом организации, способным мобилизовать ограниченные ресурсы данного общества для отражения угрозы, является его коллективистская, сиречь военная организация. Каковая, в свою очередь, и это одинаково справедливо и для Древнего мира и для наших дней, подразумевает строгое единоначалие, чёткую иерархию подчинённости и мобилизацию всех имеющихся ресурсов на отражение экстремальной угрозы. 
И совсем не случайно – преобладающим типом государственности на ранних технологически бедных этапах истории человечества был именно тип жёстко централизованного, организованного на военных началах сообщества, где интересы индивидуума не значили практически ничего по сравнению с задачей преодоления общих для всех, как внешних, так и внутренних угроз. Но и по прошествии двух тысяч лет ровным счётом ничего не изменилось. Разве что, благодаря технологическому прогрессу, нынешнее экстремальное государство достигло своей завершённой формы, известной как «тоталитаризм». 
Кстати, несмотря на явно ругательный смысл этого термина, следует со всей определённостью подчеркнуть, что именно тоталитарный военно-коллективистский тип общества идеально подходит для решения очень многих жизненно важных задач, объективно требующих максимальной мобилизации всего общественного потенциала. Исторически, таковыми чаще всего были задачи отражения внешней военной агрессии. Общества, столкнувшиеся с такого рода тотальной угрозой, обычно отличаются высочайшим уровнем психоэнергетической поддержки населением экстремально организованных государственных структур. А также фактически добровольным отказом миллионов граждан от частных интересов и ценностных предпочтений во имя достижения объединяющей всех цели – отражения вражеского нашествия. 

Такие общества отличаются небывалым в более благополучное время уровнем гражданской сознательности его членов, крайней нетерпимостью к любым проявлениям и формам антисоциального поведения. Совершенно не случайно в период общенациональной военной опасности резко снижается уровень коррупции и преступности в целом. А меры возмездия за такое неформатное поведения резко ужесточаются. Отдельных неисправимых персонажей, на таком неблагоприятном для них психологическом фоне, очень быстро выявляют и обезвреживают. И даже самой диктаторской и неразборчивой в средствах власти в такие периоды нет особой нужды творить в отношении своего народа всяческий произвол. Нет смысла шпорить коня, который и без того перешёл в галоп. 
Хорошо известно, например, что в период Великой Отечественной войны репрессивная деятельность сталинского режима (не связанная с собственно военными действиями) была практически свёрнута. В ней просто не было никакой нужды. Даже многие сибирские лагеря НКВД опустели, потому что заключённые, в своём большинстве, ушли добровольцами на фронт. В таком обществе практически отсутствует внутренняя групповая, тем более классовая конкуренция, которая перед лицом врага абсолютно нерациональна. А общий моральный настрой граждан характеризуется максимальной взаимной толерантностью и готовностью к взаимопомощи. Именно так описывают настроения абсолютного большинства советских людей в годы Великой Отечественной войны те, кому довелось её пережить. 
Вообще надо сказать, что военное поколение вынесло из фронтовых окопов и тыловых передряг такую высокую энергетику всеобщего братства и готовности к самопожертвованию, что этого ему хватило на всю оставшуюся жизнь. В каком-то смысле такой тип общественной организации и социализации личности близок к идеальному. И не только в плане соответствия всего общества сиюминутному высокому уровню внешней угрозы. Но и, что не менее важно, благодаря максимальному присутствию в его психограмме высших, истинно человеческих ценностей, а также царящей в нём предельно позитивной общественной атмосфере, сводящей практически к нулю вражду между его гражданами. 
Ну что же, по крайней мере, тем из наших современников, кто, как говорится, до отвала наелся нынешней «житухи», с её бесконечной взаимной грызнёй, доходящей порой до натурального перегрызания горла ближнему, с её гнилым климатом тотальной подлости, предательства и продажности, с её господством всеобщего «пофигизма» и наплевательского отношения людей друг к другу, есть с чем сравнить эти прелести разнузданной и расслабленной «демократии». 
Разумеется, мы не зовём всех назад в окопы. Тем более что прекрасно понимаем – экстремально-военный тип организации общества сколько-нибудь долговечным не бывает. И, тем не менее, вынуждены констатировать, что граждане такого общества отличаются куда более высокими истинно человеческими, гуманистическими качествами, чем мы грешные. 
Впрочем, экстремально коллективистские государственные структуры имеют не только военное, но и социально-экономическое происхождение. И в этом случае их существование может быть практически вечным. 

Восточная аномалия марксизма

Экстремальной по своей сути является и социально-экономическая природа многих так называемых традиционных цивилизаций Востока, которые, кстати, никак не хотели укладываться в прокрустово ложе упрощённо понятой формационной теории. Поэтому советские историки, за очень редким исключением, старались обходить эту скользкую тему стороной. И действительно – с марксистских позиций невозможно было объяснить, почему, например, та же китайская цивилизация на протяжении тысяч лет практически не менялась и сохранилась до наших дней едва ли не в том же виде, в котором существовала при императоре Цинь Шихуанди?! И не было там никогда никаких общественно-экономических формаций, кроме одной – собственно китайской.
Между тем, на наш взгляд, никакой «великой китайской загадки» в этом нет. Общество Поднебесной, чуждое интенсивного пути развития, несмотря на ряд выдающихся, чисто китайских изобретений, на протяжении тысяч лет оставалось преимущественно аграрным обществом с чрезвычайно низкой величиной избыточного общественного продукта. В то же время специфика местного сельхозпроизводства, основанная главным образом на искусственной системе ирригации, изначально требовала максимально коллективистской организации общества с присущей ему жёсткой вертикальной структурой управления. Такая структура остаётся актуальной для Китая и по сей день, поскольку эта полуторамиллиардная страна, при иной, менее жёсткой внутренней организации, просто не сможет прокормить своё гигантское население.
Кстати, если когда-нибудь Запад, который с усердием, достойным лучшего применения, добивается так называемой «демократизации» Китая, а точнее его децентрализации и дезорганизации, достигнет своей цели, то это может стать очень плохой новостью для всего Человечества. Оголодавшие китайцы, которые ощутят угрозу голодной смерти, могут очень легко, повинуясь инстинкту самосохранения, реорганизовать своё общество на тех же экстремально-коллективистских началах, но уже с военно-агрессивным уклоном, и попытаться решить свои проблемы за счёт соседних народов. Как говорится, упаси Бог!
Стоит ли после этого удивляться, что китайское руководство с большим энтузиазмом продвигает свои форматы международного взаимодействия, альтернативные западным. В частности, в формате концепции Великого шёлкового пути и рамках Шанхайской организации сотрудничества, которая всё больше становится своего рода всемирным антиамериканским клубом. И проводит со странами-членами этой организации широкомасштабные военные учения. В этих процессах, кстати, отлично просматривается работа общих закономерностей предлагаемой нами базовой исторической теории, которая на международном уровне реализуется в форме создания коллективистских оборонных структур сообразных характеру общей угрозы. 

Бен Ладен в роли египетской пирамиды

Но вернёмся к историческим истокам и отметим, что со временем своекорыстные правители некоторых стран научились успешно фальсифицировать уровень общей угрозы и даже сам её факт в интересах сохранения своего владычества. Жителям Древнего Египта или Вавилона, например, усиленно внушали, что если они не пожертвуют всё, что у них есть на строительство пирамид или Вавилонской башни, то кара богов будет ужасной и неотвратимой. 
Путь фальсификации общей угрозы (понимаемой нами в самом широком смысле) становился всё более популярным по мере роста технологических возможностей общества и укрепления военно-политических позиций государства. Властителям приходилось всё чаще предлагать своим подданным не реальные причины для предельной самоотдачи, а нечто высосанное ими из собственного пальца. Вот почему, в частности, во все времена большим спросом у правящих верхов пользовалась религия, которая умела внушать народу необходимые послушание и крайнюю личную скромность даже в тех случаях, когда для этого не было достаточных объективных причин.
Информационно-психологические манипуляции с прицелом на формирование фиктивных общих угроз достигли небывалых масштабов, благодаря развитию соответствующих технологий, в современный период. Жителям Российской Федерации это известно, пожалуй, лучше всех в мире, поскольку именно РФ стала в последние годы главной мишенью пропагандистских атак Запада с целью внушения собственному западному населению максимальных страхов перед так называемой «российской военной угрозой». 

Природа государственного коллапса

Однако у всего, в том числе и у подобных информационных суперманипуляций, есть определённый предел. «Сколько верёвочке не виться, конец всё равно будет» – воистину наши мудрые предки своим природным умом всю философию истории постигли уже давно! А ещё один умный человек, кстати – американец, сказал, что «Можно некоторое время обманывать многих людей и долгое время обманывать немногих, но невозможно обманывать всех и всегда». Любой народ своим миллионноглавым коллективным разумом ощущает объективное снижение коллективной угрозы в любом её виде. И начинает всё более остро чувствовать несоответствие некогда заточенной под экстремальную ситуацию государственной структуры и реального положения дел, позволяющего значительно больше внимания уделить хотя и вторичному, но оттого не менее важному инстинкту получения удовольствия в самом широком его понимании. 
Между тем, экстремальная (военная) структура государства, обросшая соответствующей начальствующей иерархией (всеми этими фараонами, генералами и жрецами) ни в коей мере не заинтересована в модернизации существующей организации общества с учётом объективной утраты значительной части объективной экстремальной мотивации. Таким образом, создаётся почва для общественного конфликта, в котором окостеневшая военно-жреческая бюрократия противостоит нарождающемуся потребительскому обществу. В этом, кстати, основная суть грандиозного и невероятно многомерного противостояния эпох Средневековья и Возрождения в Европе. 
Букет возможностей развития таких ситуаций чрезвычайно разнообразен – от установления элитарной диктатуры, основанной на силовом подавлении любых форм общественного сопротивления, до реальной реформы государства и приведения его в соответствие с данным уровнем общей угрозы (либо с его ощущением большинством общества). Причём, что важно в данном контексте, эта модельная конструкция одинакова, что называется для всех времён и народов. История, как древняя, так и новейшая, знает все возможные в таких случаях варианты развития событий. 
Но в целях общетеоретического осмысления проблемы подчеркнём, что ситуация, в которой институты традиционного экстремального государства лишаются достаточной поддержки общества, объективно является предкатастрофической и её можно охарактеризовать как ситуацию ОБЩЕСТВЕННО-ГОСУДАРСТВЕННОГО КОЛЛАПСА. 

Именно это пограничное состояние общества является наиболее ярким воплощением конфликтного взаимодействия коллективистского и индивидуалистического начал – этой фундаментального единства противоположностей всей истории Человечества. 
Физическая динамика этого апокалиптического политико-социального явления аналогична одноименному космологическому процессу, которым описывается гибель старой звезды. Когда такая звезда теряет большую часть своей внутренней энергии, она лишается возможности поддерживать самое себя и тогда её внешняя оболочка (в нашем случае – традиционные экстремальные государственные структуры) как бы схлопывается и падает внутрь звезды, которая после этого превращается в маломощного звёздного карлика. Происходит так называемый гравитационный, или, в нашем случае – общественно-государственный коллапс.
Кстати, поразительное сходство обшей картины описанных выше физических и социальных процессов может, на наш взгляд, говорить в пользу объективного существования социальной физики, являющейся ничем иным, как частным случаем единой физики Вселенной. Тем более что на этом удивительные космосоциальные аналогии отнюдь не заканчиваются.

Окончание следует.