Антиутопия Евгения Замятина: вековая проверка. Часть 3

Часть 3. Осмысливая роман «Мы» 

РОМАН «МЫ» КАК ЗЕРКАЛО РЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ 

Многое из того, что мы находим в записях «нумера» Д-503, является отражением российской жизни первых послереволюционных лет. Вот, в частности, такой вопрос, как регламентация отношений между полами в Едином Государстве. В романе «Мы» вполне узнаваемые идеи известной большевички и феминистки Александры Коллонтай (1872-1952), которые в Едином Государстве нашли полное воплощение. Эта дама провозгласила лозунг преодоления «буржуазных предрассудков» в сфере отношений между мужчиной и женщиной, ликвидации семьи, полной «национализации» детей и поощрения «свободной любви». К традиционному институту семьи Коллонтай относилась крайне скептически, полагая, что женщины должны служить интересам класса, а не обособленной ячейке общества. В статье «Отношения между полами и классовая мораль» она писала: «Для рабочего класса большая „текучесть“, меньшая закреплённость общения полов вполне совпадает и даже непосредственно вытекает из основных задач данного класса». Она же составила доклад о вреде ревности и хотела, чтобы Совет Народных Комиссаров отменил ревность декретом. По мнению Александры Михайловны, дети должны быть отданы на воспитание государству, а матери в это время должны участвовать в революции или трудиться на стройках коммунизма (1). 
Взгляды Коллонтай (а также другой революционерки-феминистки Клары Цеткин) получили название «Теория стакана воды». Это взгляды на любовь, брак и семью, которые заключаются в отрицании любви и сведении отношений между мужчиной и женщиной к инстинктивной сексуальной потребности. Эта потребность должна удовлетворяться безо всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды. Были распространен в первые годы Советской власти, не находили поддержки со стороны некоторых «консервативных» большевиков (2). 
А вот, вроде бы такая мелочь, упомянутая в романе, как тейлоризм. Он фигурирует в романе в связи с тем, что система четкой регламентации, разработанная американцем Тейлором, нашла поддержку у большевиков и получила название «научная организация труда» (НОТ). Ее после революции пропагандировали революционный деятель, мыслитель-утопист, писатель-фантаст, один из крупнейших идеологов социализма Александр Александрович Богданов (1873-1928) и большевик, поэт и писатель Алексей Капитонович Гастев (1882-1939). 
Богданов в 1911 г. отошёл от активной политической деятельности и сосредоточился на разработке своих идей о новых науках – тектологии (всеобщая организационная наука») (3) и «науки об общественном сознании». 
Гастев находился в регулярной переписке с американским предпринимателем Генри Фордом, и последний вдохновил этого большевика на разработку системы НОТ. Кое-какие успехи в этом деле Алексеем Капитоновичем были достигнуты. Однако Гастев не ограничился вопросами НОТ в сфере производственных процессов. Он считал необходимым распространить принципы НОТ на быт и общую культуру людей, называя их в этом случае уже не трудовыми, а культурными установками (4). Их уже точнее можно выразить аббревиатурой НОЖ – «научная организация жизни». И практическую реализацию НОЖ Гастева мы видим в романе «Мы». «Часовая Скрижаль» в Едином Государстве регламентирует каждую минуту «нумера» не только на его рабочем месте, но также во внерабочее время. Человек превращается в машину, внутри которого находится незримый «таймер» или «программа». 
Богданов и Гастев были ключевыми фигурами в Пролеткульте (сокр. от Пролетарские культурно-просветительные организации). Это была массовая культурно-просветительская и литературно-художественная организация пролетарской самодеятельности при Наркомате просвещения, существовавшая с 1917 по 1932 год. Пролеткульт взял на вооружение идею регламентации и упорядочения жизни каждого индивидуума. А. Гастев от имени всего Пролеткульта вещал: «Методическая, все растущая точность работы, воспитывающая мускулы и нервы пролетариата, придает психологии особую настороженную остроту, полную недоверия ко всякого рода человеческим ощущениям, доверяющуюся аппарату, машине, инструменту». А вот еще один фрагмент: «Машинизирование не только жестов, не только рабоче-производственных методов, но машинизирование обыденно-бытового мышления… поразительно нормализует психологию пролетариата… Вот эта-то черта и сообщает пролетарской психологии поразительную анонимность, позволяющую квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как А, В, С, или 325, 0, 75 и т.п.» (5).

Выше я уже отметил, что роман «Мы» в каком-то смысле можно считать пародией на творчество «пролетарского поэта» Владимира Маяковского. Понятие красоты, эстетики в Едином Государстве сохранилась, но представления о ней радикально изменились по сравнению с древними временами. В 9-й записи мы читаем воззрение главного героя на красоту: «Я лично не вижу в цветах ничего красивого – как и во всем, что принадлежит к дикому миру, давно изгнанному за Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.»
Коль признается красота, то есть и искусство, в том числе поэзия. Статус последней весьма высок. На службе у Единого Государства находятся Государственные Поэты. Они необходимы, например, для поэтического сопровождения публичных казней (которые главному герою напоминают литургию). Также сопровождают торжества, когда происходят выборы Благодетеля. Поэзия Единого Государства не имеет ничего общего с поэзией древних времен (например, с поэзией Пушкина, портрет которого главный герой увидел в Древнем Доме). Главный герой Д-503 записывает: «Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; … их лира – утренний шорох электрических зубных щеток»… «Теперь поэзия уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия – государственная служба, поэзия – полезность». Напротив, воображение, фантазия, вымысел воспринимаются не как проявления таланта, а как признаки недуга, сбой в работе творческих алгоритмов. Вот и главный герой, который не только математик и инженер (создатель космического аппарата «Интеграл»), но по совместительству и поэт, с сокрушением фиксирует: «…вместо стройной и строгой математической поэмы в честь Единого Государства – у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман».
Д-503 в своих записях часто упоминает поэзию. Он восхищается «Математическими Ноннами», «Ежедневными одами Благодетелю», «Цветами Судебных приговоров», «Стансами о половой гигиене» и «Шипами» (в последних воспеваются Хранители). Очевидно, что все это пародия на поэзию Пролеткульта и ЛЕФа (творческое объединение «Левый фронт искусств»). 
В романе фигурирует Государственный Поэт R-13. По пафосу и философии он очень напоминает Маяковского. Еще в 1915 году в поэме «Облако в штанах» Маяковский писал: «Мы сами творцы в горящем гимне – / шуме фабрики и лаборатории». В свое время пролетарский поэт выступил с эпатажным заявлением: «Мы тебя доконаем, мир-романтик! Вместо вер – в душе электричество, пар» (из поэмы «150000000», написанной между 1919 и 1920 гг.). Слава Богу, эта угроза в Советской России и СССР до конца не была реализована. А вот Едином Государстве Замятина мы видим полное торжество этой новой поэзии утилитаризма и рационализма. Исследователь творчества Евгения Замятина Ирина Белобровцева отмечает: «Почти всем названиям стихотворений поэтов Единого Государства отыскиваются аналоги в творчестве Маяковского» (6).

ЕДИНОЕ ГОСУДАРСТВО ЗАМЯТИНА И ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР ДОСТОЕВСКОГО: СЧАСТЬЕ В ОБМЕН НА СВОБОДУ

Конечно, роман «Мы» действительно открывает первую страницу истории литературного жанра антиутопии. Тут спору нет. Но отдельные идеи автора, озвученные в «Мы», родились и были сформулированы раньше. Особо бросается в глаза сходство идеологии Единого Государства Замятина и идеологии Великого инквизитора Достоевского. Напомню, что легенда (поэма) о Великом инквизиторе – часть романа «Братья Карамазовы». Поэму о Великом инквизиторе формально нельзя отнести к антиутопии, поскольку в ней содержаться лишь идеи о будущем «идеальном» (с точки зрения Великого инквизитора) обществе. Самого этого общества «в живую» в поэме не показано. Скорее поэму можно отнести к жанру философии или аллегории (притчи). 
Одна из главных идей Великого инквизитора (разговаривавшего с Христом) заключалась в том, что человеку свобода не нужна. Человек слаб и тяготится своей свободой. Человеку нужно «счастье», понимаемое как покой, отсутствие мучительного выбора между добром и злом, сытость, развлечения и удовлетворение иных примитивных потребностей. И он готов конвертировать свою свободу в такое «счастье», которое ему гарантируют люди типа Великого инквизитора. Великий инквизитор и его единомышленники отказываются от Христа по той причине, что Он отказался от тех так называемых «искушений», которые Ему подбросил дьявол. Великий инквизитор считает, что это были не искушения, а «деловые предложения». Он и его сторонники от таких предложений отказываться не собираются. Опираясь на помощь благодетеля-дьявола, они дадут слабосильным людям «счастье» в обмен на их свободу. Великий инквизитор назидательно внушает Христу: «У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся». И эту мысль в разных вариациях Великий инквизитор повторяет несколько раз, подчеркивая, что отсутствие свободы снимает с человека ответственность, исчезает само понятие греха. Например: «О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплён, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмём на себя. И возьмём на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понёсших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их жёнами и любовницами, иметь или не иметь детей, – всё судя по их послушанию, – и они будут нам покоряться с весельем и радостью».
Догмат Великого инквизитора: «люди станут счастливыми, когда откажутся от своей свободы» является краеугольным камнем идеологии Единого Государства в романе «Мы». Уже во второй записи главный герой глубокомысленно заключает: «…инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку…». В 11-й записи мы читаем следующее высказывание одного из героев романа (Государственного Поэта): 
«Древний Бог и мы – рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола – это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы, он – змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему – тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все – очень просто, райски, детски просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители – все это добро, все это – величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу – то есть наше счастье».
 Многократно мы встречаем в романе «Мы» смысловые повторения идей Великого инквизитора о том, что отказ от свободы делает невозможным преступление и грех. Так, в 7-й записи главный герой излагает эту мысль следующим образом:     «Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как… ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро = 0, и он не движется; свобода человека = 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступлений – это избавить его от свободы».

ИДЕИ И ОБРАЗЫ «МЫ» В АНТИУТОПИЯХ ДРУГИХ ПИСАТЕЛЕЙ

В начале я уже отметил влияние романа Замятина на последующих писателей, работающих в жанре антиутопии. Приведу несколько примеров. 
Первый пример. В Едином Государстве Замятина мы видим, что процесс деторождения поставлен на научную основу и находится под жестким контролем властей. Эта научно-практическая деятельность получила название «Детоводство». Звучит примерно также, как «животноводство», «растениеводство», «пчеловодство», «садоводство» и т.п. Т.е. детей надо производить с заранее заданными свойствами, характеристиками. Медицинское Бюро ЕГ дает разрешение «нумерам» на деторождение только после тщательной предварительной медико-генетической экспертизы. В ЕГ введены стандарты под названием «Отцовская Норма» и «Материнская Норма». Учитывается даже рост (подруга Д-503 под кодом О-90 забеременела от него, но в виду того, что имеет рост ниже нормы, рискует быть казненной после рождения ребенка). Уже не приходится говорить о том, что категорическим противопоказанием к деторождению является наличие у женщины или мужчины признаков души. Очень напоминает то, что еще в начале прошлого века начали проводить в жизнь под названием «евгеники» (сначала в США и Англии, потом в Германии Третьего Рейха). 
Нечто наподобие «детоводства» мы видим и у Олдоса Хаксли в его романе «О дивный новый мир». У этого англичанина вопросы отбора пар для деторождения, техники оплодотворения и контроля за «конечным продуктом» прописаны очень подробно. Человеческие эмбрионы выращиваются в пробирках, на фабриках. В одном из предисловий к своей книге (уже после второй мировой войны) О. Хаксли писал: «Самыми важными „манхэттенскими проектами“ грядущего будут грандиозные, организованные правительствами исследования того, что политики и привлеченные к участию научные работники назовут „проблемой счастья“, имея в виду проблему привития людям любви к рабству. <…> Любовь к рабству может утвердиться только как результат глубинной, внутриличностной революции в людских душах и телах. Чтобы осуществить эту революцию, нам требуются, в числе прочих, следующие открытия и изобретения. <…> …Надежная система евгеники, предназначенная для того, чтобы стандартизовать человека и тем самым облегчить задачу администраторов. В „О дивном новом мире“ эта стандартизация изготовляемых людей доведена до фантастических – хотя, наверно, и осуществимых – крайностей» (7).

Второй пример. В романе «Мы» описана система слежки, которая осуществляется и поощряется специальной службой Бюро Хранителей. Герои считают своим долгом доносить на тех «нумеров», которые отклоняются от норм Единого Государства. Так, главный герой Д-503 доносит на известных ему членов «Мэфи» и свою подругу I-330. Жизнь «нумеров» в Едином Государстве «прозрачна» в буквальном смысле – они живут в домах с прозрачными стенами. Бюро Хранителей имеет своих осведомителей и агентов. 
В романе «1984» Джорджа Оруэлла также есть Министерство Любви – спецслужба, которая организует слежку за людьми и поощряет их доносить друг на друга. По городу развешаны плакаты, на которых написано: «Большой Брат следит за тобой». Главный герой романа Оруэлла постоянно вынужден себя контролировать, поскольку он находится под наблюдением так называемых «телекранов» – больших плоских мониторов, развешанных на стенах. Они работают не только в режиме передающих устройств (телевизоров), но и передающих, следящих за людьми. Вот что мы узнаем об этих телекранах из романа Оруэлла: «За спиной Уинстона голос из телекрана все еще болтал о выплавке чугуна и перевыполнении девятого трехлетнего плана. Телекран работал на прием и на передачу. Он ловил каждое слово, если его произносили не слишком тихим шепотом; мало того, покуда Уинстон оставался в поле зрения мутной пластины, он был не только слышен, но и виден. Конечно, никто не знал, наблюдают за ним в данную минуту или нет. Часто ли и по какому расписанию подключается к твоему кабелю полиция мыслей – об этом можно было только гадать. Не исключено, что следили за каждым – и круглые сутки. Во всяком случае, подключиться могли, когда угодно. Приходилось жить – и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, – с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают».

Третий пример. В романе «Мы» люди живут в замкнутом мирке, называемом «Единым Государством». Что происходит за Зеленой Стеной, им неведомо. А там, как выясняется, свой безбрежный мир, в котором обитают так называемые «дикари». 
То же самое мы видим в романе «О дивный новый мир». Там люди живут в некоем «прогрессирующем государстве», похожем на гигантский мегаполис (это Лондон 26 века). За пределами мегаполиса жизнь тоже есть, но его «цивилизованные граждане» слабо представляют, кто населяет внешний мир. Никакой стены между «цивилизацией» и внешним миром нет, но власти не приветствуют выход своих граждан во внешний мир. Тем не менее, герои романа Линайна и Бернард летят на уик-энд в индейскую резервацию, где встречают Джона, носящего прозвище Дикарь, – белого юношу, рождённого естественным путём (в отличие от обитателей мегаполиса, которые рождаются из пробирки на фабрике).
В романе «1984» также формально нет строгой границы обитания между теми, кого условно можно назвать «цивилизованными» (у Оруэлла это члены партии) и теми, кого условно можно назвать «дикарями» или «низами» (у Оруэлла – «пролы», т.е. пролетарии). Но есть неписанные правила, которые предписывают членам партии избегать места проживания «низов». Главный герой романа Уинстон Смит заходит время от времени на запретную территорию, понимая, что у него могут быть серьезные неприятности.

Четвертый пример. В романе Замятина герои употребляют множество слов, которые непривычны образованному русскому человеку начала ХХ века. В Едином Государстве свой оригинальный язык, наполненный такими словами, как «нумер», «юнифа», «стопудово», «розово‑талонно» и др. Отчасти это есть отражение тех экспериментов, которые стали проделывать с русским языком разные футуристы и авангардисты типа Владимира Маяковского или Велимира Хлебникова (8). Большевики поняли, что, меняя язык, можно менять сознание людей. 
Тему сознательного уничтожения старого языка в политических целях развил и углубил Джордж Оруэлл, изложивший в романе «1984» стройную концепцию «новояза» (9). Герой романа Сайм занимается в Министерстве Правды реформированием языка. Он обращается к главному герою Уинстону Смиту, разъясняя ему смысл «новояза»: «Это прекрасно – уничтожать слова. Главный мусор скопился, конечно, в глаголах и прилагательных, но и среди существительных – сотни и сотни лишних. Не только синонимов; есть ведь и антонимы. Ну скажите, для чего нужно слово, которое есть полная противопо­ложность другого? Слово само содержит свою противоположность. Возьмем, например, „голод“. Если есть слово „голод“, зачем вам „сытость“? „Неголод“ ничем не хуже, даже лучше, потому что оно – прямая противоположность, а „сытость“ – нет. Или оттенки и степени прилагательных. „Хороший“ – для кого хороший? А „плюсовой“ исключает субъективность. Опять же, если вам нужно что-то сильнее „плюсового“, какой смысл иметь целый набор расплывчатых, бесполезных слов: „великолепный“, „отличный“ и так далее? „Плюс плюсовой“ охватывает те же значения, а если нужно еще сильнее – „плюсплюс плюсовой“. Конечно, мы и сейчас уже пользуемся этими формами, но в окончательном варианте новояза других просто не останется. В итоге все понятия плохого и хорошего будут описываться только шестью словами – а по сути, двумя. Вы чувствуете, какая стройность, Уинстон?». 
Примечательно замечание нашего философа Любви Кортыновой, которая сравнивает романы «Мы» и «1984»: «Впоследствии Оруэлл напишет свой великий роман "1984", где некоторые сцены практически буквально совпадают со сценами у Замятина, но как бы в цвете и объеме по сравнению с черно-белым оригиналом Замятина» (10).
Примеры осознанных или неосознанных заимствований писателями, работающими в жанре антиутопии», мыслей и образов романа «Мы» Евгения Замятина можно множить до бесконечности. Поэтому тем читателям, которые желают познакомиться с жанром антиутопии рекомендую начинать с его отца-основателя – Евгения Замятина и его детища – «Мы». 

ТАК О КОМ РОМАН «МЫ»?

Я уже выше отметил, что власти Советской России запретили публикацию романа «Мы», усмотрев в нем карикатуру и сатиру на большевистский режим. А кое-кто в образе Благодетеля видел вождя мирового пролетариата Ленина. Прошло с десяток лет, и многим уже стало казаться, что Благодетель – Сталин. Владимир Маяковский сразу же уловил, что карикатурный образ Государственного Поэта R-13 – это он, «пролетарский поэт». Благо, что Дзержинскому и другим начальникам ВЧК некогда было читать романы, а то бы и они увидели себя как в зеркале в виде Бюро Хранителей. В томе «Литературной энциклопедии», вышедшем в свет в 1930 году, роман Замятина «Мы» был назван «грязным пасквилем на социализм». В «Краткой литературной энциклопедии», вышедшей в 1964 году, роман был квалифицирован как «злобный памфлет на Советское государство». 
А вот Джордж Оруэлл в своей рецензии на роман «Мы» (1946), отмечал, что Замятин «вовсе и не думал избрать советский режим главной мишенью своей сатиры». Некоторые читатели и критики полагали, что в большей степени роман отражает реалии тогдашней Англии. Ведь Замятин немало времени провел в Туманном Альбионе, близко познакомился с жизнью английских рабочих (он приезжал в Англию на судоверфи как инженер от России, по заказу которой в Англии строили суда). В 1917 году Евгений Замятин написал повесть «Островитяне» – об англичанах– островитянах. В ней уже проглядывают некоторые контуры будущего романа "Мы" Герой повести викарий Дьюли сочиняет книгу «Завет принудительного спасения», ставшую прообразом Часовой Скрижали из романа "Мы". «Завет» регламентирует все стороны жизни человека, включая отношения между полами: 
«Расписания (…) были развешаны по стенам библиотеки мистера Дьюли. Расписание часов приёма пищи; (…) расписание занятий благотворительностью; и, наконец, в числе прочих – одно расписание, из скромности не озаглавленное и специально касавшееся миссис Дьюли…». 
 В повести англичане увидели себя и запретили повесть к изданию. Вернувшись из капиталистической Англии в социалистическую Россию, Замятин понял, что повесть «Островитяне» больше о «нас», чем о «них». Точно также и роман «Мы» – он не только о «нас» (как думали советские начальники в 1920 году), но и о «них». 
Как я отметил выше, первое издание романа было в США в 1925 году. Спустя несколько лет после этого Замятин заметил: «Американцы, несколько лет тому назад много писавшие о нью-йоркском издании моего романа, небезосновательно увидели в нем критику фордизма». 
Одним словом, роман оказался универсальным. Каждое государство уже тогда, сто лет назад могло усмотреть в романе что-то знакомое и неприятное для себя. А сам Евгений Замятин сказал о романе «Мы»: «Близорукие рецензенты увидели в этой вещи не больше, чем политический памфлет. Это, конечно, неверно: этот роман – сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства – все равно какого» (интервью французскому историку Жоржу Леферту в апреле 1932 года). 
Отчасти роман можно также считать автобиографическим. Сам Е. Замятин признавался: «Д-503 (и другие мои антигерои) – это я» (11). Как и Д-503, Евгений Иванович романом «Мы» и рядом других произведений (12) фактически вступил с жесткой, сатирической критикой власти. Замятин, как и его герой Д-503 оказался перед альтернативой: пройти Великую Операцию и стать лояльным власти нумером или же уйти за Зеленую Стену. Замятин выбрал второе, т.е. ушел в эмиграцию. 
Еще раз повторю: роман «Мы» относится к тому разряду художественных произведений, которые с годами приобретают все большую актуальность. Многие современники Замятина относили роман «Мы» к жанру карикатуры, сатиры или гротеска. Полагая, что бесконечно далекое будущее у писателя служило лишь прикрытием отвратительного настоящего (советского, английского, американского или еще какого-либо). 
Но вот прошло сто лет со времени написания романа, и мы видим: «Мы» с предельной точностью и выразительностью описывает жизнь сегодняшней «демократической» России. Достаточно вспомнить начавшуюся кампанию цифровизации всего и вся в стране: «цифровая экономика», «цифровое правительство», «цифровая школа», «цифровые деньги», «цифровой человек». А у Замятина аналог «цифрового «человека» – «человек-нумер». И власти нас убеждают, что это здорово – подвергнуться «цифровизации», стать человеком-нумером. У наших сограждан, далеких от понимания тонкостей высоких технологий уже давно затаились подозрения, что их хотят загнать в электронный (цифровой) концлагерь. Прочитав роман «Мы», я думаю, у них все сомнения исчезнут. Они точно не захотят стать «нумером» и жить по законам Часовой Скрижали. Они предпочтут остаться теми «дикарями», которые жили с внешней стороны Зеленой Стены. 
Я начал свой очерк с того, что назвал роман «Мы» антиутопией, причем первым в истории этого жанра. Но сейчас мне уж кажется, что он более универсален, его можно назвать аллегорией, притчей, иносказанием. О чем? – О деградации человека и человечества. Вот только большой вопрос: оценят ли это произведение следующие, еще более деградировавшие поколения? Или они, подобно главному герою романа Д-503 будут снисходительно и высокомерно полагать, что роман «Мы» – плод диких людей древних времен? 

Примечания

1. См.: Коллонтай А. Семья и коммунистическое государство. – М., Пг., 1918. 
2. См.: А. Луначарский. О быте: молодёжь и теория стакана воды. Луначарский, А. Молодёжь и теория «стакана воды» // О быте – Л.: Государственное издательство, 1927. – С. 73−83. 
3. См.: Богданов А.А. Тектология: Всеобщая организационная наука. В 2-х книгах. Москва, «Экономика», 1989
4. Статьи А. Гастева на эту тему: «Снаряжение современной культуры» (1923); «Восстание культуры» (1923); «Новая культурная установка» (1923). 
5. Гастев А. Контуры пролетарской культуры (http://www.philol.msu.ru/~modern/index.php?page=1140)
6. Ирина Белобровцева. Поэт R-13 и другие Государственные Поэты // Журнал «Звезда», 2002, №3 (https://magazines.gorky.media/zvezda/2002/3/poet-r-13-i-drugie-gosudarstvennye-poety.html)
7. Литературовед Владимир Абаринов отмечает: «Олдос Хаксли уверял, что не читал роман Замятина, хотя в это сложно поверить». («Замятин, отец антиутопий» https://www.svoboda.org/a/29447055.html) 
8. См.: Катасонов В. Ангелы и демоны литературы. – М.: Кислород, 2020 // ««Поэтические» эксперименты с русским языком» (с. 240-242). 
9. См.: Катасонов В. В начале было Слово, а в конце будет цифра. Статьи и очерки. – М.: Кислород, 2020 // «Новояз Джорджа Оруэлла как предупреждение России» (с. 280-294). 
10. «Замятин, отец антиутопий» (https://www.svoboda.org/a/29447055.html)
11.Замятин Е. Сочинения. – М., 1988. С. 575. 
12. Особенно следует выделить статью «Я боюсь» (1921).