Генетический код всемирной истории

Окончание, начало в №129

Сверхновые взрываются на Земле

И в космологии и в планетарной общественной жизни происходят и прямо противоположные глобальные события. В космосе это так называемые взрывы сверхновых звёзд. Случаются они, как известно, тогда, когда какая-либо звезда теряет внутреннюю стабильность и переполняющая её энергия не может выделиться иначе, чем взрывообразным способом. Свечение такой сверхновой звезды, по данным астрофизических наблюдений, возрастает в тысячи раз. Правда, продолжается это недолго. 
На Земле такими «сверхновыми», в силу конкретно-исторических причин, время от времени становятся отдельные государства и нации. Происходит это, как и в случае со звездой, в тот момент, когда внутренняя энергия нации значительно превосходит те рамки, в которых она должна существовать по ранее определённому (или навязанному извне) статусу. Наиболее динамичным этот процесс бывает в тех случаях, когда степень несоответствия узких рамок и внутренней энергии достигает предельных значений.
И тут самое время вернуться к феномену нацистской Германии. После проигранной Первой мировой войны, эта могучая нация, со своим гигантским производственным и человеческим потенциалом, по условиям мстительных и недальновидных победителей, была зажата в сверхжёсткие рамки, определённые так называемым Версальским договором. 
У Германии, которая в той войне была повинна не больше всех прочих её участников, отобрали огромные территории с многомиллионным населением, в том числе и колонии, значительную часть промышленного потенциала, наложили гигантскую контрибуцию – в общем, что называется, пустили немцев по миру. Естественным образом создались объективные условия для мощного внутреннего разогрева этого государства-звезды. 
Один за другим в нём стали возникать сгустки взрывной энергии – от первых добровольческих ветеранских отрядов (так называемого фрайкора), возмущённых допущенным в отношении Германии запредельным произволом, до экстремистских политических партий, одной из которых удалось аккумулировать максимум общественных сил и в конце концов взорвать противоестественную для этой страны ситуацию. Всё остальное – сексуальные наклонности Гитлера, интересы германских промышленников, неудачные действия противников нацизма и т.д. и т.п. – всё это были хотя и тактически важные, но всё же второстепенные моменты. Не было бы Гитлера, был бы ещё кто-нибудь. Не было бы НСДАП, возникла бы ещё какая-то «рабочая партия». 
Главное же было в другом. Идея взлома версальской системы была не столько манией одиночки или заказом нескольких крупных промышленников, сколько общенациональным волеизъявлением. Эта идея овладела абсолютным большинством немцев, испытавших величайшее унижение. И именно эта колоссальная психологическая энергия, нацеленная в одну точку, привела к появлению Гитлера и взрыву германской «сверхновой». К тому самому «Триумфу воли», который зафиксировала небесталанная Лени Рифеншталь.
Применительно к нашей теории, произошёл своего рода АНТИКОЛЛАПС, когда ощущение немцами общей внешней национальной угрозы потребовало экстремального реагирования в виде оформления предельно коллективистского, централизованного военного государства. Гитлер дал немецкому народу именно то, что в тот момент он больше всего хотел. И потому бывший ефрейтор из полного ничтожества стал подлинным лидером своей нации. Как он распорядился этим лидерством – другой вопрос. Вероятно, можно было действовать и умнее. 
Неизбежен ли был, в контексте закономерностей нашей теории триумф нацизма в Германии? История, разумеется, не терпит сослагательного наклонения, но, тем не менее, в порядке логического анализа можно попытаться наметить граничные рамки иного варианта развития исторических событий. Поскольку выше мы уже сослались на трагическую роль Версальского договора, то уместно будет предположить, что в случае предъявления Германии со стороны держав Антанты менее жёстких условий послевоенного мира, последняя не получила бы столь мощный импульс для экстремально-коллективистской мобилизации. И, следовательно, у энтузиастов типа Гитлера не было бы никаких шансов попасть в историю. 
Но Клемансо и Ллойд Джордж, вероятно, не были слишком сильны в социальной психологии и не смогли просчитать все последствия своих принятых в эйфории военной победы решений. Они, скорее всего, не видели никакого смысла стесняться после того, как Германия была практически полностью лишена своей армии и флота, а на будущее ей светили драконовские ограничения по любому виду военной мощи. Уверен, что дряхлым лидерам престарелых империй – французской и британской – даже в голову не пришло бросить на чашу весов такой пустяк, как настроение десятков миллионов униженных и оскорблённых немцев. То самое ужасное настроение, которое уже через двадцать лет начнёт извергать из своих огнедышащих недр тысячи танков, пушек, самолётов и подводных лодок, которых Германия, казалось, была навсегда лишена. 
Что это, если не очевидное доказательство того, что история – это суть игры человеческого разума, от состояния которого зависят в сущности все материальные воплощения исторического процесса?! Кстати, западные союзники образца 1945 года оказались куда более продвинутыми психологами, чем их предшественники. Они сделали всё от них зависящее, чтобы не создавать в Германии почву для очередного «синдрома Версаля» и, надо признать, преуспели в этом. Предложив немцам после войны не разорительную кабалу, а куда более умеренный план Маршалла и равноправное (ну почти!) сотрудничество, они сумели свести германский реваншизм к смехотворной суете горстки бритоголовых юнцов и полностью лишить его исторической перспективы. То же самое могло быть в Германии и после первой войны, но, увы, дурость и недальновидность одних западных лидеров и закулисное коварство других породили не прочный мир во всём мире, а Гитлера и новую мировую войну.

Нацистский рейх за горизонтом истории

А теперь давайте немножко пофантазируем. Тем более что это необходимо в контексте наших поисков «священного грааля», то бишь основной закономерности исторического процесса. 
Как известно, в рамках его воплотившейся в объективной реальности версии, дальнейшее развитие нацистского экстремального государства было остановлено его полным военным поражением. Однако в контексте наших теоретических представлений существует полная возможность, как говорится, «на кончике пера» просчитать гипотетическое будущее этого режима и заглянуть, таким образом, за горизонт состоявшейся реальности. 
Исходя из базового уравнения, предопределяющего строгую взаимозависимость между уровнем актуальной угрозы и степенью экстремальности государства, можно сделать предположение, что рейх Адольфа Гитлера существовал бы в известном нам виде до тех пор, пока вышеуказанное соотношение оставалось бы неизменным. Но с одной обязательной оговоркой. Если ситуация наивысшей угрозы оказалась бы слишком продолжительной, то скорее всего дала бы о себе знать усталостная психологическая реакция, которая неизбежно привела бы к ослаблению массовой поддержки экстремального режима и, соответственно, к утрате части его геополитической устойчивости. 
Кстати, признаки такого развития событий наблюдались уже на завершающем этапе реальной войны, когда немецкие войска стали сдаваться в плен полками и дивизиями даже в тех ситуациях, когда они вполне могли продолжать сопротивление. Хотя, разумеется, эти усталостные тенденции вряд ли стоит абсолютизировать – в целом немецкий народ, по многочисленным свидетельствам современников, до конца сохранял достаточную бодрость духа, и нацистский рейх погиб не в результате внутреннего ценностного коллапса, а под страшным физическим давлением победоносных союзных армий. 
Однако, что бы произошло с Германией фюрера, случись этой стране одолеть всех своих врагов? Здесь возможно несколько вариантов. Во-первых, поработив тем или иным способом всё или почти всё человечество, немцы вряд ли смогли бы расслабиться, поскольку общая угроза для них скорее трансформировалась бы в некое иное качество, чем просто исчезла. Всему населению Германии пришлось бы стать чем-то вроде экстремальной государственной корпорации по эксплуатации порабощенной планеты. Но если им в будущем удалось бы каким-либо образом нейтрализовать угрозу сопротивления человечества (например, путём биологических инъекций), то стимул к сохранению коллективистского экстремума в виде военно-казарменного положения нации был бы немцами в значительной степени утрачен. 
И тогда появилась бы благоприятная психологическая почва для нового подъёма немецкого индивидуализма. Нашлись бы мыслители, которые объявили бы, что военно-коллективистский рейх окончательно устарел и необходима его радикальная демократическая реформа. Кончилось бы это, скорее всего, тем, что единая германская государственность, охватившая целые континенты, коллапсировала бы по описанной нами выше модели умирания «старой звезды». Причём, вполне возможно, союзниками новых немецких демократов стали бы представители порабощённых ими же народов. 
Таким образом, логика эволюции и взаимной конкуренции коллективистских и индивидуалистских начал в истории человечества привела бы к тому, что на каком-то этапе мировая история, прерванная установлением планетарной гегемонии нацистской Германии, вновь приобрела бы живую динамику и в очередной раз изменила бы геополитическое лицо планеты. Так что мечты фюрера о незыблемом тысячелетнем рейхе, даже в случае его полной военной победы, скорее всего, остались бы только мечтами.

Вернёмся, однако, на Землю! 

Между тем, всё или почти всё то, что, согласно нашим оценкам, могло произойти в гипотетическом будущем с экстремально организованной нацистской империей, произошло в реальной исторической действительности с другой страной – Советским Союзом. Подчеркнём, в данном случае речь не идёт об идеологической или политической тождественности этих двух государств, но только об общих закономерностях их существования, одинаково действительных для всех времён и народов. 
Окончательно оформившийся как экстремальное военное государство в годы войны с Германией, что было абсолютно оправдано уровнем нависшей над страной угрозы, СССР, благодаря его правителям, не умевшим «поступаться принципами», закостенел в этом своём состоянии и фатально пропустил точку начала своего общественно-государ– ственного коллапса. Советский народ, сознававший и признававший необходимость тяжелейших лишений в предвоенные и военные годы, свыкшийся с продиктованными экстремальной ситуацией всевозможными ограничениями, после войны, когда уровень общей угрозы значительно понизился, а страна стала одной из самых могущественных в мире, начал всё больше ощущать растущее противоречие между этим объективным и отчётливо видным процессом и всё более анахроничной военно-казарменной организацией своей жизни. И тяготиться этим несоответствием. 
И хотя советское руководство направляло значительнее ресурсы на повышение уровня благосостояния людей – прежде всего на решение жилищной проблемы, всё же это было явно несоразмерно, причём не столько даже возможностям державы, сколько ожиданиям уставшего от многолетнего перенапряжения народа. 
С годами психология многих советских граждан, получавших от власти гораздо меньше того, что они ожидали, входила во всё большее противоречие с декларированными государством приоритетами и выливалась во всё более откровенное недовольство. 
Официальные институты военно-казарменного режима, не сумевшего своевременно перестроиться в более сбалансированный общественный строй, перестали поддерживаться мощной внутренней энергетикой миллионов людей, как это было прежде. И когда уровень этой поддержки упал ниже критического минимума, произошёл тот самый общественно-государственный обвал – коллапс и крах великого государства, схлопывание и обрушение устаревшей, не соответствующей больше «пожеланиям трудящихся» оболочки, с последующим превращением рухнувшей вовнутрь страны в слабосильного карлика. 
Трясущиеся руки шефа ГКЧП Геннадия Янаева, не способного ни поднять народные массы на защиту социализма, ни даже бросить на подавление рахитичного демократического мятежа пару-тройку боеспособных дивизий, стали самым красноречивым символом полного одряхления напрочь лишённой психоэнергетической подпитки общества старой государственной формы. 

Если бы кремлёвские лидеры брежневского призыва вовремя призадумались о том, почему в стране «окончательно и бесповоротно» победившего социализма со скоростью лесного пожара распространяются антисоветские анекдоты, почему партийный билет стали называть не иначе, как «хлебной карточкой», а забугорная «Би-би-си» стала всенародной любимой радиостанцией, они, возможно, перестали бы строить по всему миру забесплатно Асуанские ГЭС и металлургические гиганты, прекратили бы вооружать всех горилл и павианов подряд, а вместо этого начали бы массовое производство памперсов, приличных и доступных автомашин, нормальной одежды, мебели, детских игрушек и тому подобного презираемого ими ширпотреба. В общем, стали бы делать ровно то, что впоследствии стал делать коммунистический Китай. Который, таким образом, не только сохранил свою традиционную государственность, но и стал новым мировыми лидером. То есть, фактически занял принадлежавшее нам место на этой планете. Пойди наша страна по этому пути, приведи в соответствие свои устаревшие государственно-психологические стандарты в соответствие с изменившейся ситуацией, и Советский Союз никогда бы не развалился, ни о каком коллапсе не было бы и речи, и сегодня на карте мира было бы на одну сверхдержаву больше. Причём это была бы не «Верхняя Вольта с ракетами», а нечто куда более приличное, состоятельное и долговечное. 
Но Советский Союз разрушила всё же не столько пресловутая гонка вооружений и, уж тем более, не наши трусливо-вороватые «демократы», а тотальная девальвация общих коллективистских ценностей, для поддержания жизнестойкости которых практически ничего не было сделано. Серьёзно отставшие от жизни кремлёвские старцы и примкнувшие к ним идейные дураки и безыдейные карьеристы, которые тогда управляли страной, не смогли обернуть на пользу социализму даже те его очевидные преимущества, которые и сегодня представляются абсолютно бесспорными. 

Мыльные пузыри вражеской пропаганды

Если сравнить Советский Союз с морским лайнером, то можно сказать, что его экипаж вместо того, чтобы открыть иллюминаторы и проветрить судно, то ли по ошибке, то ли по злому умыслу умудрился открыть… кингстоны. Между тем, кроме глубокого психологического кризиса, который необходимо было разрешить с помощью соответствующих внутренних преобразований, объективных оснований для последовавшего в 90-х годах тотального развала страны и разворовывания общенародного достояния, не было ровным счётом никаких! Те якобы фундаментальные причины краха «советской империи», о которых в начале 90-х без умолку трещала западная пропаганда и её местные подпевалы, а именно – пресловутая несостоятельность социалистической экономики и «небывалый подъём национально-освободительных движений», в действительности были ничем иным, как раздутыми до чудовищных размеров мыльными пузырями.
Региональный национализм, не имевший в СССР никакой массовой почвы, был искусственно, да и то через пень колоду, возбуждён западными спецслужбами, которым нужен был эффективный инструмент для раскола единой страны. А также их холуями из числа местных лжедемократов, которые в распаде СССР увидели уникальный шанс дорваться до высшей власти. «Чтобы избавиться от Горбачёва, стоило развалить Советский Союз» – эту предельно циничную фразу изрёк Г. Бурбулис, бывший в 1992 г. ближайшим сподвижником Ельцина.
Не против такого развала была и переродившаяся, одновременно с новым потребительским обществом, партийно-советская «элита». Она сразу смекнула, что за частоколом новых государственных границ будет легче отсидеться в смутное для неё время. Да и набивать карманы будет куда проще.
Но даже этот дьявольский союз не очень-то преуспел в натравливании друг на друга действительно братских народов. Даже тщательно организованная до сих пор неизвестными (!!!) лицами резня в некоторых регионах страны (Сумгаит, Фергана) воспринималась обычными советскими людьми не как закономерное развитие событий, но как чудовищное и противоестественное недоразумение, которое не может иметь никакого продолжения. Коллективистское советское воспитание, сплотившее народы СССР в действительно новую историческую общность, прошедшее сверхжёсткую закалку на полях сражений с фашизмом, в большинстве случаев не позволило разыграть национальную карту в наиболее страшном и кровавом её варианте. 
Что бы там сегодня ни говорили о том, что межнациональная рознь якобы стала причиной развала Советского Союза, всё это полная чепуха! Свидетельствую как очевидец! В моём школьном классе, как я сейчас, постфактум, понимаю, были дети, как минимум, десятка национальностей – русские, украинцы, молдаване, евреи, гагаузы, армяне. Пишу так не случайно, потому что в то время, мне, советскому мальчику, восторгавшемуся своей великой страной, только что запустившей в космос Юрия Гагарина, не было ровным счётом никакого дела до национальности моих одноклассников. Все мы – Череменины и Лазаровичи, Хачикяны и Зеленские, Рощины и Унгуряны, Шмулевичи и Цирулики, Логвины и Кисляковские, Урядниковы и Селивановы были равноправными гражданами единой страны. И наши мудрые школьные наставники никогда, подчёркиваю, НИКОГДА, не противопоставляли одну национальность другой. Нас всегда учили оценивать окружающих людей по их уму, образованности, человеческим качествам, в конце концов, по физическим данным, но только не по национальности их родителей. На это в тогдашнем обществе был наложен стопроцентный запрет. Который, кстати, на официальном уровне был подкреплён соответствующей позицией государства. И это, между прочим, крайне важно, поскольку наш в целом законопослушный народ всегда внимательно прислушивался к тому, куда дует ветер власти. 
От нашего старшего поколения, раздавившего страшную фашистскую гадину, мы получили такую прививку интернациональной солидарности, что лично для меня до сих пор единственно приемлемой формой взаимоотношений с разного рода мерзавцами, возомнившими себя «сверхчеловеками» остаётся только их полное моральное, а если потребуется, то и физическое уничтожение. 
Искусственность национальной розни, насаждавшейся в конце 80-х годов в некоторых регионах Союза вопреки вековому опыту и здравому смыслу подавляющего большинства рядовых граждан, особенно остро ощущалась на относительно изолированных от эпицентров политических страстей территориях. Автору этих строк в самый разгар горбачёвской «катастройки» довелось проходить службу в составе Южной группы советских войск, дислоцированной в Венгрии. В силу служебных обязанностей мне приходилось изучать настроения разных национальных групп военнослужащих, в том числе их отношение к происходившим на родине кризисным событиям. Хорошо помню одну из таких поездок – в артиллерийский полк, где среди личного состава было довольно много солдат-грузин. Дело было как раз после известных тбилисских событий, которые были использованы тамошними (да и московскими) «демократами» как для дискредитации армии (ещё бы – «опора деспотического режима»!), так и для разжигания вражды между грузинским и русским народами. 
Молодые парни в военной форме – многие из них жители Тбилиси – искренне недоумевали, как такое вообще могло произойти, как можно ссорить людей, веками живущих в одной стране, обещали написать домой письма и рассказать родным, что считают своих сослуживцев – русских, казахов, молдаван, украинцев своими братьями и не испытывают к ним никакой неприязни. 
Да что там солдаты-грузины, если начальником штаба этого артполка был никто иной, как будущий президент так называемой Ичкерии Аслан Масхадов. Подполковник произвёл на меня самое благоприятное впечатление, да и сослуживцы говорили о нём, как об отличном, ответственном офицере. Никто и не вспоминал о его чеченской национальности. В голове у этого человека я, естественно, не копался, но мне почему-то кажется, что ни о какой борьбе за независимость Чечни он тогда и не помышлял. Как и его предшественник на президентском посту советский авиационный генерал Джохар Дудаев, который однажды с солдатской прямотой заявил журналистам, что если бы не развал СССР, он никогда бы не стал заниматься политикой. Такая вот странная национально-освободительная борьба!

Что же касается пресловутой экономической несостоятельности СССР как едва ли не главной причины его развала, то честное слово, ничего смешнее этого тезиса и представить себе невозможно. Уж не говорю о том, что и сегодня через тридцать лет после гибели большой страны, кое-где на её просторах, на той же Украине, например, продолжают выживать за счёт буквально неисчерпаемых резервов бывшей советской экономики. 
Якобы хилая советская промышленность, которая уже трижды должна была умереть, до сих пор живёт и здравствует! Да, мы действительно кое в чём отстали от Запада. Компьютеры они там здорово приспособились штамповать. Вот только программное обеспечение для этих чудес западной техники сочиняют всё больше выпускники бывших советских математических школ, которым, оказывается, до сих пор нет равных в мире. И если космические технологии по праву считаются самыми сложными и передовыми, то уместно напомнить, что первую полноценную орбитальную станцию отправили в космос отнюдь не американцы. Уже не говорю про советские двигатели для американских ракет-носителей. 
Да, конечно, гражданский сектор советской экономики действительно серьёзно отставал от уровня развития советского же ВПК. Но это не имеет никакого отношения к якобы «дефективной» организации всего народного хозяйства СССР. Плачевное положение отрасли «ширпотреба» было предопределено её остаточным (то есть минимальным) финансированием, а это, в свою очередь, вытекало не из каких-либо системных проблем в экономике, а из тех же самых особенностей психологии высшего советского руководства, которое упорно отдавало предпочтение обороне страны. И вполне сознательно ставило на второй план необходимость широкого производства высококачественных товаров народного потребления. И так, мол, сойдёт – народ-то у нас неприхотливый. 
Мы, разумеется, отнюдь не считаем, что стоило только Политбюро отказаться от своих военно-казарменных идеалов и бросить все ресурсы на подъём потребительского сектора, как он тут же сравнялся бы по эффективности с военной промышленностью. Конечно же, всё не так просто. Потребительская экономика имеет свою мелкорозничную специфику, которая требует и соответствующей организации производственной сферы, в том числе и за счёт усиления роли здесь частной инициативы. Напрямую командовать каждой парикмахерской или швейной мастерской из московского кабинета – глупая и ненужная затея! 
Советское государство вполне могло сохранить за собой контроль над основными производственными фондами гражданской промышленности, модернизировать их по аналогии с предприятиями ВПК и развернуть массовое производство вполне приемлемых по качеству товаров для народа. 
Отдельные попытки модернизации потребительского сектора экономики, кстати, предпринимались и были вполне успешными. Например, Волжский автозавод, купленный у итальянцев и наладивший выпуск сотен тысяч весьма приличных по меркам 70-х годов легковых машин. Но в целом, военно-коллективистская философия партийной верхушки не позволила развернуть экономику в нужном направлении и таким образом предопределила неизбежность описанного выше коллапса всей советской системы.

Казнить нельзя помиловать!

Виновато ли в этом тогдашнее советское руководство? На первый взгляд ответ очевиден. Разумеется, виновато, раз оно не допустило проведения насущных экономических преобразований. Но я бы не стал спешить с обвинительным заключением. Более того, убеждён, что такое поведение тогдашних советских лидеров было вовсе не следствием их пресловутого старческого маразма, а напротив, вполне закономерным и даже абсолютно неизбежным. 
Прежде всего, следует помнить о том, что у власти в Советском Союзе в критически важные для принятия судьбоносных решений 60-70-е годы, находились не какие-то абстрактные топ-менеджеры, а вполне реальные представители нашего военного поколения. Те люди, на долю которых выпало перенести вместе со всем народом тяжелейшую в мировой истории войну 1941-45 годов. Не приходится сомневаться, что время военных испытаний наложило глубочайший отпечаток на их менталитет и всё мировоззрение. 
Только тот, кто вообще понятия не имеет, на грани какой катастрофы оказался Советский Союз в первые годы войны, может думать, что люди, пережившие то время, способны были воспринимать любые последующие события иначе, чем через призму поражений 1941-42 годов. Послевоенные советские лидеры именно через эту весьма специфическую призму и смотрели на окружающий мир. Оборона страны навсегда стала альфой и омегой их государственного мышления. Всё, что требовалось для её всемерного укрепления и неповторения страшной трагедии прошлого, мгновенно становилось безусловным государственным приоритетом. 
Мало оказалось для отражения гитлеровского удара двадцати пяти тысяч танков, значит надо построить сорок, пятьдесят тысяч бронированных машин, чтобы раз и навсегда исключить возможность повторения пройденного. И в таком же ключе решался практически любой оборонный вопрос… Даже первое лицо страны Никита Хрущёв, как только он попытался изменить этот порядок вещей, был немедленно смещён.
Можно ли осуждать наших тогдашних руководителей за такой подход к судьбам своей страны и проблемам её вооружённой защиты? Не знаю, как у вас, но у меня как-то язык не поворачивается. Они были людьми своего времени, и нам, не познавшим все его «прелести» на собственной шкуре, их просто не понять. И, стало быть, не нам их не судить.
Упорное нежелание советского руководства отказываться от, по сути, военно-коллективистской государственной системы является не столько его стратегической ошибкой или фатальным недомыслием, сколько неизбежным и закономерным следствием свойственного этому поколению лидеров экстремального оборонного сознания, императивы которого раз и навсегда были им продиктованы трагическим сорок первым годом. 
В этом смысле можно уверенно констатировать, что крах Советского Союза был предопределён психологическими последствиями военной агрессии со стороны гитлеровской Германии, а вовсе не какими-то неустранимыми дефектами его экономики, и уж тем более, не вполне химерическими национально-освободительными движениями. Та же киевская власть до последнего момента выжидала, позволит Москва ей отложиться от державы, или завтра с утра надо бежать платить партийные взносы? 
Экстремальное военно-коллективистское государство советского образца слишком задержалось на этом свете и было до основания разрушено уставшим от непосильного бремени собственным народом. 

Свет погасшей звезды

Современное российское общество, возможно не в такой радикальной мере, как германское образца двадцатых годов, но всё же начинает чувствовать, что его душат навязанные стране извне тесные рамки её поведения и возможностей... 
В этом смысле Россия переживает процесс обратный общественно-государственному коллапсу. Её крепнущая психоэнергетика требует новых возможностей, и старые оковы уже не могут сдержать растущее давление изнутри. 
Не будем, однако, забывать, что понятие общих угроз (как важнейшей составной части ценностной мотивации) в рамках нашей теории отнюдь не исчерпывается угрозами внешнего по отношению к данному обществу характера. Помимо военно-политических опасностей, исходящих из внешнего мира, любой нации и государству может угрожать и весьма широкий набор других неприятностей, начиная от угроз техногенного или природного характера и заканчивая такими социальными бедами, как поголовная коррупция, демографический или духовный кризис. 
Все эти угрозы требуют от общества и государства мобилизации в той мере, в какой они представляются ему актуальными и опасными. Но если общество не считает их таковыми, то психологический фон, являющийся необходимым условием для любого, даже самого минимального движения государства к эффективным формам самоорганизации, будет отсутствовать. Здесь мы можем зафиксировать весьма важную с точки зрения логики нашего рассуждения констатацию:
Необходимой основой для экстремальной, полной, либо частичной, мобилизации общества в рамках военного (квазивоенного) государства, либо его составных элементов, является соответствующее психологическое состояние общества, либо значительной его части, ощущающей необходимость адекватного реагирования на существующую с его точки зрения угрозу. 
Иначе говоря, если угроза объективно существует, но общество её не видит (или не желает видеть), то психологическая ситуация, пригодная для государственной мобилизации соответствующего уровня и интенсивности просто не возникает. Такое неадекватное состояние общества отнюдь не редкость во всемирной истории. Так, например, во времена поздней Западной Римской империи в обществе, как известно, господствовали настроения благодушия и самоуспокоенности, процветали всевозможные пороки, царил культ развлечений и погони за всё более изощрёнными удовольствиями. Римляне, как высшее сословие, так и многие рядовые граждане, были вполне уверены в том, что империя разгромила всех своих врагов и теперь наступил золотой век приятного времяпрепровождения и неограниченных излишеств. 
А затем произошла глобальная катастрофа. Западная империя, погрязшая во внутренних дрязгах, разврате и безделье оказалась неспособна вовремя распознать новую геополитическую угрозу со стороны так называемых «варваров» и тем более оказать им эффективное сопротивление. Ценностная система поздних римлян, зацикленных на беспредельном индивидуализме, просто не предполагала возможности организованных коллективистских действий. В результате действительно тысячелетний древнеримский «рейх» рухнул как карточный домик. В то же время Восточная римская империя, сумевшая реанимировать и закрепить коллективистские ценности через принятие христианства, оказалась более адекватной уровню угроз и просуществовала значительно дольше.

Кто кого закопает? 

Когда мы говорим «общество», не следует забывать о многомерности самой общественной структуры. Лишь в предельно экстремальных, обычно военных, ситуациях общество действительно становится более-менее монолитным («Весь советский народ, как один человек, выступил на защиту Родины!», или «Один рейх, один народ, один фюрер!»). Во всех остальных случаях любое общество представляет собой скорее некий конгломерат общественных субструктур, каждая из которых обладает собственной ценностной шкалой и соответственно – спецификой оценки приоритетов, в том числе и угроз. И то, что одна субструктура может воспринимать как угрозу экстремального характера, другая может либо вовсе игнорировать, либо даже считать благоприятным для себя фактором. 
Так, например, в период революционных событий в России начала 20-го века русское общество, первоначально бывшее единым перед лицом общего военного врага (Германской империи), впоследствии раскололось на два непримиримых лагеря, один из которых продолжал исповедовать традиционные ценности и следовать привычным стандартам поведения, тогда как другой оказался психологически готов поддержать самые экстремальные формы новой государственности. Ради преодоления главной, в его представлении, общественной угрозы – зверской сословной эксплуатации и полного человеческого бесправия. Ситуация гражданской войны это, в психологическом смысле, ситуация окончательного раскола некогда единого в главном общества на группировки, исповедующие взаимоисключающие ценностные приоритеты экстремального характера. 
От такой ситуации не застраховано ни одно общество, в котором противостояние разнонаправленных ценностных моделей может достигнуть стадии взрывного антагонизма. Однако в рамках данного исследования можно говорить только о потенциальной предрасположенности того или иного общества к подобному развитию событий. Тем не менее, достаточно очевидно, что общество, в рамках которого существуют разнонаправленные национально-культурные, экономические и геополитические приоритеты, гораздо больше подвержено таким рискам, нежели общество более однородное по всем этим параметрам. 

Кому выгодна «разруха в головах»?

Впрочем, поскольку ценностные приоритеты суть понятие сугубо психологическое, мы должны чётко понимать, что речь идёт о вещах достаточно подвижных, видоизменение которых происходит не только и даже не столько вследствие перемен в окружающем человека мире, сколько в его собственном сознании. Помните знаменитое булгаковское «Разруха не в стране, а в головах!». Ценностные установки и приоритеты – явления по определению субъективные. Именно поэтому та объективная ситуация, которая для одного общества станет стимулом для государственного коллапса или, наоборот, для взрыва геополитической сверхновой, для другого может пройти практически незамеченной.
Кроме того, ментальная природа ценностных категорий и умозрительность окружающего каждого человека глобального информационного поля делают его как никогда подверженным целенаправленному информационно-психологическому воздействию с целью видоизменения его ценностных установок в угодном заинтересованным кругам направлении. Так, например, в условиях постсоветских реалий главными доминантами информационно-психологического воздействия на широкие массы населения стали пропаганда плебейского гедонизма и снятие ощущения общей угрозы во всех её видах, начиная от угрозы внешней экспансии и заканчивая угрозой демографической катастрофы нации. 
Широкая и всепроникающая кампания промывания мозгов молодёжи (старики и так скоро вымрут!) направлена на её полную социально-политическую кастрацию, своего рода духовное «хлороформирование» путём тотального приобщения к таким якобы безобидным «ценностям», как безопасный (он же – бездетный) секс, лёгкие алкогольные (они же – дебилизирующие) напитки и интеллектуально стерильные развлечения. Особое значение придаётся дискредитации традиционных табу и запретов, которыми общество на протяжении веков оберегало себя от всякого рода сомнительных и просто опасных искушений.
«Тесная мужская дружба», прочие половые извращения, наркотический транс провозглашаются последним криком молодёжной моды. Модным и правильным ныне объявляется всё, что препятствует деторождению. И это понятно – приговорённым к исчезновению народам дети ни к чему! Альфой и омегой психологической обработки молодёжи стало, образно выражаясь, искушение юных душ запретным плодом. Новое поколение активно программируют на полную утрату им осознания неразрывной взаимозависимости между трудом и вознаграждением за его результат. Молодым людям доходчиво разъясняют, что «от работы даже кони дохнут», что существуют тысячи способов «на халяву» решить все свои проблемы и удовлетворить все потребности. Диплом можно купить, женщину «снять», «бабки срубить по лёгкому» элементарной перепродажей шмоток или, например, наклейкой на лежалую колбасу свежих ценников. 
Преподносится этот гнилой идейный товарец в самой модной, привлекательной упаковке. Причём, наставники, естественно, «забывают» сообщить юным балбесам, что если по такой тропке пойдёт вся их нация, то вскоре она целиком, вместе с ними, захлебнётся в собственном дерьме. В результате общество столкнулось с массовой люмпенизацией и депрофессионализацией молодёжи, резким падением интереса к любому созидательному труду и честному заработку. По существу, можно говорить о массовом отравлении значительной части современного поколения-next мощнейшим галлюциногеном, регулярный приём которого практически несовместим с нормальным отправлением простейших жизненных функций. 
Активное и целенаправленное подавление коллективистских, государствообразующих начал в общественной психологии в то время, когда нужда в таковых становится всё более ощутимой, создаёт колоссальную брешь в иммунной системе национального организма, которая легко может привести к его гибели.
В этой связи уместно напомнить о том, что формирование в общественном сознании адекватного объективной реальности соотношения коллективистских и индивидуалистических приоритетов – есть целиком задача информационно-психологического воздействия, ответственность за реализацию которой несёт, прежде всего, государство. Снятие с себя государством этой задачи равносильно его геополитической и исторической капитуляции. 

«Russia will rise again!»

...В Москве окончательно убедились в том, что вся демократия исчерпывается известной циничной формулой – «кто платит, тот и заказывает музыку». И больше не желают, чтобы не стеснённые в средствах западные «партнёры» играли первую скрипку в идеологической обработке российского населения посредством закупленных ими на корню местных газет, телеканалов и информагентств. 
Само собой разумеется, усиление роли государства в сфере информации наталкивается на «бурю протестов» так называемой «демократической общественности», особенно той, которая состоит на финансовом довольствии у госдепартамента США. Однако этим наскокам ни одному патриотическому правительству, в том числе и российскому, не следует придавать слишком большого значения. И не в силу нашей традиционной логики – мол, покричат и перестанут, но на вполне цивилизованном основании. Сегодня даже на «сверхдемократическом» Западе официально признаётся, что личные гражданские права могут ограничиваться в интересах обеспечения безопасности всего общества. И там это не только теория, но и богатая повседневная практика. 
В настоящее время общепризнано, что информация может быть не менее эффективным оружием, чем другие сугубо военные средства массового поражения людей. И задача любого нормального, а тем более демократического государства заключается в том, чтобы ни при каких обстоятельствах не допустить превращения собственных СМИ в такое оружие, находящееся в руках внешних врагов. Порядок, при котором любое средство массовой информации может быть элементарно куплено кем угодно и использовано в каких угодно целях, входит в вопиющее противоречие не только с принципами демократии, но и с элементарной государственной безопасностью. 

«Каждому своё!»

Таким образом, на основании предложенной нами концептуальной версии «генетического кода истории», подкреплённой рядом фактических примеров, нам представляется целиком уместным сделать следующий фундаментальный историко-философский вывод:
Поиск Человечеством так называемой идеальной модели общественного устройства – это задача, у которой в принципе нет единственного верного решения. В этом смысле и «коммунизм» и «демократия» в равной степени могут быть как идеальными, так и абсолютно несостоятельными общественно-политическими системами. Всё зависит от конкретно-исторических обстоятельств и степени соответствия этим обстоятельствам той или иной общественно-политической модели. Общий принцип один – чем больше система приоритетов данного общества концентрируется на одной ценностной величине (неважно, позитивной или негативной), тем больше такое общество предрасположено к мобилизации своих ресурсов на избранном приоритетном направлении в рамках коллективистского, экстремального государства с жёсткой вертикальной структурой управления. 
И чем меньше общество склонно концентрироваться на таком едином приоритете, тем больше у него стимулов к развитию индивидуалистских, потребительских начал. Ни та, ни другая общественная модель в принципе ни плоха и ни хороша сама по себе. Хорошей или плохой она становится в зависимости от её соответствия объективным условиям существования данного общества, которые определяются субъективной оценкой его членов. 
При этом, всякие рассуждения о том, что «демократия» дескать, более совершенная общественно-политическая система потому, что отличается способностью гибко реагировать на изменчивую ситуацию и приспосабливаться к ней, следует отбросить, как абсолютно несостоятельные. Увы, но исторически демократия успешно доказала нечто прямо противоположное. Она может вполне успешно порождать самые кровавые диктаторские режимы, которые к тому же абсолютно не способна контролировать. Приход к власти того же нацистского фюрера в результате абсолютно легитимных демократических выборов, на наш взгляд, полностью исчерпывает тему мнимого качественного превосходства западной «демократии». 
Идеальной или близкой к таковой, согласно нашей концепции, является та общественная модель, которая в данное время и в данном месте полностью соответствует устремлениям носителей ценностных установок. В этом контексте будущее Человечества, точно так же, как и его прошлое, будет изобиловать бесконечным разнообразием общественных конструкций и государственных форм. И в этом смысле прозрение Голливуда относительно великих галактических империй и межзвёздных демократических федераций отнюдь не лишено логических оснований. 
Ничего принципиально нового в этой области человечество уже не придумает по той простой причине, что все мыслимые и немыслимые комбинации коллективизма и индивидуализма, лежащие в основе любого типа общественного устройства, уже когда-то существовали. И это обстоятельство должно не столько удручать, сколько радовать. Хотя бы потому, что даёт нам основание верить, что люди будущего не будут считать нас допотопными идиотами, не сумевшими отыскать «священный грааль» исторической истины. Ибо найти его, в известном смысле, не суждено никому. Как нечто раз и навсегда застывшее он просто не существует.

Идеальным может быть любой тип общества. Главное, чтобы таковым его считали сами населяющие его люди. Именно сами люди есть единственно возможная точка ценностного отсчёта, поэтому определение идеального всегда исключительно субъективно. Исходя из этого понимания, самая актуальная задача любого политика – добиваться не воплощения в жизнь какой-либо универсальной модели, каковых в природе никогда не было, а искать и находить то, всякий раз уникальное, соотношение коллективистского и индивидуалистского начал, которое соответствует ценностным приоритетам именно этого народа, или его наиболее влиятельной части. И фиксировать итоги своего поиска в адекватной конструкции государственных и общественных институтов. 
Другое дело, что эти самые ценностные приоритеты следует самым настойчивым и скрупулёзным образом формировать, если вы не хотите, чтобы в один прекрасный день получился какой-нибудь слишком уж экзотический результат. Но если ваш народ, паче чаяния, всё же посчитает нужным весь «как один человек» посвятить себя, например, строительству самой великой в истории пирамиды – то, значит, так тому и быть. Ибо счастлив лишь тот народ, в жизни которого есть понятная ему цель, а следовательно, есть и смысл. А иначе, зачем жить?