Антиисторический роман

Сформировавшийся и окрепший в последние полтора десятилетия жанр альтернативной истории понемногу отбирает территорию у исторического жанра, выживая его из литературы, как агрессивный инвазивный вид — слабосильных местных обитателей. Но при этом упорно не желает признавать себя альтернативной историей и делает вид, словно он-то подлинная история и есть.

Авторы стараются вовсю: дают интервью, рассказывая, какие научные источники они изучали (получая затем публичные претензии от блогеров, чьими «источниками», они, оказывается, воспользовались без ведома владельцев — но не по уму, а так, что сюжетообразующие события потеряли всякую достоверность); рассказывают, как ездили на места событий и долго стояли там, разглядывая всякие приспособления и механизмы (и тоже не впрок — изображенные в качестве «матчасти», те вызывают смех у публики, поскольку принципов действия автор так и не понял); подолгу рассуждают о том, какую именно эпоху они описывают да чем она примечательна (а между тем изображенная в произведении эпоха запросто оказывается веков на семь-восемь помоложе той, которую автор обозначил как предмет своего художественного осмысления)…

Короче говоря, нынешний исторический роман демонстрирует такую безграмотность, за которую вчерашних школьников уже зовут жертвами ЕГЭ. Но то школьники! А пишущие в этом жанре авторы отнюдь не дети, их творчество пытаются представить публике в качестве источника информации о прошлом нашей родины! И вдобавок неустанно рекомендуют как пищу для ума и инструмент познания.

Если учесть, что молодежь, да и не только она, вряд ли станет уточнять в научных статьях и монографиях, верно или неверно поданы исторические события, то приходится признать: вся эта сомнительная писанина действительно превращается в источник представлений о ходе истории для молодых читателей (пока таковые не перевелись окончательно). Не говоря о воспитании молодежи, поговорим о его образовании. Насколько современный писатель образованней школьника, спрошу я вас? И сама отвечу: практически ни на сколько. Что довелось изучать в школе, он давно забыл. И в процессе написания романа свои познания не восстановил и не пополнил.

Автор верит: если случится грех (а он случается регулярно) — его вдруг поймают на школярской безграмотности — всегда выручат братья-критики. Критическая братия, когда в исторических романах (или в том, что в наше время именуется историческим романом) обнаруживаются вопиющие ошибки или откровенные нелепости, старательно переводит стрелки на постмодернизм. 

Перечислять ляпы в современных исторических романах значит упомянуть практически все произведения, написанные в новом веке на базе (по мотивам) событий любой давности, включая недавнее советское прошлое и 90-е годы. А уж их-то многие читатели застали, будучи уже в сознательном возрасте. И значит, могут заметить те самые ошибки и нелепости, никаких источников не изучая.

Что ж, на то у критиков всегда есть кляп для читательского недоуменного «И что это, вообще, было?». Евгения Вежлян в статье «О новом дидактизме и литературе опыта» так прямо говорит — это всё капризы, от дурости происходящие: «С одной стороны, капризный современный читатель разучился понимать: смысл должен быть дан сразу, предоставлен по первому требованию. Текст — это продукт типа пивной бутылки, выбирают ту, содержимое которой добывается без “открывашки”».

Ну и попутно не забывает попрекнуть тех, кто имеет наглость заговорить от имени читателя: «Появилась даже целая группа критиков, кичащаяся своими правильными потребительскими установками, то есть тем, что не желает понимать, а непонятное в тексте относит исключительно к недостаткам. Никакого “двойного кодирования”, стилистической игры, никаких намеков и аллюзий… Никаких загадок или приемов, назначение которых нужно разгадывать».

Что же за удивительные коды, загадки и стилистические приемы таятся в обычной малограмотности современного писателя, не умеющего правильно подобрать слово и правильно составить предложение? А также в его невежестве в самых разных областях, от технических до гуманитарных? В комичном метафоризме, выдающем меру авторского незнания? В чудовищных ляпах, множащихся все в том же историческом, а вернее, антиисторическом романе?

Какой псевдоисторический роман ни возьми в качестве примера, везде автор пытается аргументировать тем же, чем и некая романистка, оправдывавшая свой опус, пострадавший от дотошности критика А. Кузьменкова: «Все мои ошибки, на которые указал Кузьменков — это не ошибки вовсе, а мой авторский вымысел в моей особенной реальности!» И всегда при авторе найдется критик, который захвалит его и зацелует за то же самое, за что в школе училка и не думала хвалить. А лишь сурово говорила: «Садись, Иванов, два!»

Теперь у каждого Иванова имеется свой критик-восхвалитик. Например, А. Жучкова мигом объяснит, почему Ивановых следует считать не двоечниками, а, скажем, пост- и метамодернистами: «А. Иванов играет с читателем, выдавая на-гора исторические нелепицы вперемешку с ценной рудой воскрешенного времени; играет с критиками, перебрасываясь терминами «магический реализм», «фэнтези», «эпос», «постмодернизм», а на деле латая фантастикой прорехи внутренней логики произведений». Это только кажется, будто критикесса так критикует недостаточность логики. На самом деле именно эти заплатки и выводят автора (а с ним и читателя) на новый светлый путь! «Фольклорные корни «Ненастья», эти энергетические матрицы народного самосознания: верная любовь, личный подвиг, дружинное братство, торжество справедливости — делают из обычного у Иванова недоромана очень нужный сегодня миф о выходе из затянувшегося Ненастья».

Нисколько, признаться, не верится в нужность недороманов с дырявой внутренней логикой, да еще там, где сам автор верит, что пишет  именно исторический роман. О чем и говорит в интервью: «Я не вижу здесь никакой сложности. Просто я трезво и здраво понимаю, что хочу написать. Когда я писал „Ненастье“, я понимал, что хочу написать реализм на грани натурализма, образцовый классический русский роман, ни в коем случае не постмодернистский. Когда же я начинал писать „Тобол“, я понимал, что хочу написать исторический роман, причем игрового характера. Игровой — не значит игривый, веселенький. Это просто другая подача материала». «Шел в комнату, попал в другую».

Нет ли здесь противостояния заурядного, уж не обессудьте, школярского вранья под видом историзма — и настоящего исторического романа?

Нет, говорит нам критик Погорелая, «постмодернизм не предполагает противостояния. Он предполагает пародию. Образы “Сада” (романа М. Степновой — И.Ц.) при всей их глубокой лиричности явственно пародийны, не случайна перекличка с “Вишневым садом” Чехова, тоже пародирующим русский классический реализм со стандартным набором его персоналий — от “лишнего человека” Гаева до “нового человека” Лопахина, от “тургеневской девушки” Ани до декадентки Раневской. Пародирующего, следовательно, разрушающего». А вот и он, постмодернизм, волшебная палочка-выручалочка для любого проштрафившегося и схалтурившего автора. А заодно и для критика, коему этого автора надо похвалить, потому что… это же его, критика, работа, не так ли?

Но мне отчего-то подобные заявления напоминают совсем другое высказывание Чехова: «Есть особая порода людей, которые специально занимаются тем, что вышучивают каждое явление жизни; они не могут пройти даже мимо голодного или самоубийцы без того, чтобы не сказать пошлости». Современный автор, а с ним и критик все ближе к описываемому Антоном Павловичем «весельчаку». И классика с собой утянуть норовит.

Что нам, читателям, подсовывают романисты в своих антиисторических трудах, пытаясь то «осовременить» прошлое, то мифологизировать, то противопоставить современности — однако делая это не в соответствии с исторической действительностью, но в полном разладе с ней?

В первую очередь, конечно, публике навязывают пошлость. Помню, один из весьма популярных авторов масслита, Андрей Белянин, украв для своего весьма сомнительного персонажа фамилию русского историка Иловайского, пытался шутковать на вкус любителей масслита, возводя напраслину на полководца Суворова: «Я ить по молодости ещё самого графа Суворова застал, Александра Васильевича. Простой он был человек, незатейливый, солдат лечил палками да народной медициной. Вот и мне довелось разок попасть под раздачу… Сам-то я утёк, благо ноги резвые, а семерых наших войсковой фельдшер так наклизмил отваром ромашковым, что хлопцы два дня на службу не выходили! Прямо у сортира палатку себе и поставили, чтоб недалече бегать. И не поспоришь же, ить приказ самого Суворова!»

Это противоположный полюс модернизма — полюс пошлости. Там, где ирония, аллюзии, стилистические игры и смысловые загадки превращаются из юмора шекспировских шутов Оселка и Фесте в площадное «дуркование». Так вот, к нему нынешняя литература постмодернизма гораздо ближе, чем к сатире Шико, Трибуле и Соммерса, бесстрашно высмеивавших сильных мира сего. Страх не удовлетворить толпу и быть закиданным гнилыми овощами — вот что лежит в основе «смелой пародии» такого рода.

Думаю, потребителям незатейливого чтива сортирные шутки про исторических лиц не внове. Ну так то масслит, юмористическая фантастика, низкий жанр. Ему вроде как позволительно нести околесицу. Непонятно, отчего примерно такая же чушь беспрепятственно подается в качестве исторического романа, то есть жанра высокого, трудоемкого, требующего знания пресловутой матчасти, изучения источников, проникновения в менталитет другого времени…

Также непонятно, как и почему роман, преподнесенный как исторический, при обнаружении несостоятельности автора мгновенно трактуется как постмодернистский. Может, исторического романа просто-напросто больше нет? Почил в бозе? Оказался коммерчески бесперспективным? Или затраты на исторические исследования оказались несоразмерно велики и не окупились в ходе продаж? Поэтому писатели решили прибегнуть к добрым старым способам ребрендинга непопулярного бренда, выражаясь шершавым языком маркетинга.

Можно сделать из исторического романа любовный, или как его непочтительно именует читатель, «лырку». И какие бы вокруг любовной линии ни громоздились шакалы в виде змеи производства Ляписов Трубецких, любовный роман купят и прочтут. А выяснение, плагиат ли это, или пародия на классику с ее разоблачением и разрушением, пойдет на закуску тем, кто искренне верит, будто читает исторические романы. И любит именно их, а не любовное чтиво. Всегда найдется способ обмануть доверчивого любителя чтива, сделав публике красиво, «дав ей атмосферы», словно телеграфист Ять акушерке Змеюкиной.

Я не пытаюсь сказать, что писать в исторических романах можно исключительно о серьезном и непременно с пафосом. У любого времени есть свои шуты и свои анекдоты. Но речь не о них, речь о том, что теперь считается хорошим тоном в каждый исторический (не псевдоисторический, не антиисторический) роман подпустить «водолазковщины».

Е. Погорелая, защищая «Сад» Степновой от нелицеприятных (в истинном значении этого слова, которое благодаря образованщине, любительнице длинных слов, окончательно кануло в Лету) высказываний, обобщила все критические уловки такого рода: «И чтобы никаких пластиковых бутылок в средневековом лесу не стояло! Непонятно, правда, в чем в таком случае будет ценность подобного текста». Действительно, ну какая ценность может быть у текста без пластиковых бутылок, без подражаний Е. Водолазкину, а еще лучше Е. Колядиной и М. Гиголашвили с их «картохой Иоанна Грозного»?

За «пародию» Марина Львовна критикессам, скорее всего, спасибо не скажет. Она же наверняка безоговорочно поверила в себя, когда критик Ольга Бугославская сообщила публике следующее: «Не могу сказать о новом романе Марины Степновой ни одного дурного слова. Всё-таки русская литература ещё способна порождать шедевры».

Так что никакой критики в адрес шедевра, в котором пластиковые бутылки в каждом углу для вящей трансцендентности стоят. Тем паче, что нам, капризным и глупым читателям, критики втолковывают: ведь это и есть исторический роман. Смотреть надо шире! Снова приведу высказывание Евгении Вежлян: «Биография, написанная с позиций трансгрессивного опыта и возможных миров расширяет биографическое событие бесконечно и в конце концов вбирает в себя все, абсолютно любую историю, произошедшую с кем угодно».

Ну а теперь представьте, какая вольница открывается перед автором псевдоисторического романа в свете подобных теорий.

Приложить странную донельзя теорию Вежлян можно к чему угодно, а извлечь из нее можно еще больше. В частности, веру в узаконенную безответственность автора перед читателем. Никаких обязательств, никаких подтверждений авторских претензий, никакого «экзамена на мастерство». Главное списать знаки невежества, непрофессионализма и необразованности, которые покрывают современный антиисторический роман, словно блохи бродячую собаку, на что-нибудь эдакое, непонятное «капризным дуракам из публики» — мифопоэтику, постмодернизм с метамодернизмом, трансгрессивный опыт, стилистические игры, загадки и прятки ума внутрь глупости.

Этот прием — списывание авторских провалов на неученость читателя — дарит критику дивную возможность устроиться при публике (а заодно и при писателе) кем-то вроде зоотехника в зоопарке. Животное в клетке полностью зависит от того, кто приносит ему пищу, — и совсем хорошо, если техник знает, чем именно зверушку кормить. А коли не знает — ничего, со временем бедное животное обвыкнется. Так и читателя убеждают, что без погорелых вергилиев ему нипочем не разобраться в невыразимо сложном мире современной литературы.

Хотя никакой нет сложности в том, что нынешний автор вовсю халтурит, предмет своего произведения познает по статьям Википедии, данных не проверяет, если наворотит чего — постмодернизм всё спишет! А редакторов старой школы, которые бы попеняли автору на его невежество и безграмотность, сегодня заменили восхвалитики, для которых ниша «объяснятелей», рекомендателей и рекламщиков ценна и важна. Поэтому им, собственно, и не требуется, чтобы современный писатель умнел, учился и становился ответственней. В отличие от редактора, которому рост среднего уровня литературы облегчает задачу правки рукописей, критик из-за чересчур умных писателей (и читателей) лишается работы по восхвалению произведений, которые без восхвалений ничего, кроме недоумения, вызвать не могут. 

Значит, современному критику куда выгоднее глупые читатели и глупые писатели, которых легче водить за нос и делать зависимыми от себя, таких умных. Вот и вся стилистическая загадка открытия пивной бутылки современной литературы, господа хорошие.

Художник: В. Швайба.