«А он, мятежный, просит бури…»

27 июля – 180 лет со дня гибели Михаил Юрьевича Лермонтова

«…Пистолетный выстрел, убивший Пушкина, пробудил душу Лермонтова, – отмечал Александр Иванович Герцен в 1856 году. – Он написал элегическую оду, в которой заклеймил низкие интриги, предшествовавшие дуэли, – интриги, затеянные министрами-литераторами и журналистами-шпионами».
…Всего 13 лет творчества отвела судьба Лермонтову – одному из самых юных классиков в истории русской и мировой литературы. За свою недолгую жизнь он написал около четырехсот стихотворений, двадцать пять поэм, пять драм, три романа и семь повестей.
В 10 лет Лермонтов сочинял пьесы для домашнего театра, в подлиннике читал французских, немецких и английских классиков, прекрасно рисовал. В 15 лет он написал первую редакцию поэмы «Демон». В 20 – драму в стихах «Маскарад». В 24 – роман «Герой нашего времени». А в 26 с небольшим лет Лермонтов погиб, как и Пушкин, на дуэли.
Единственным прижизненным сборником Лермонтова стали «Стихотворения М. Лермонтова», опубликованные в 1840 году тиражом 1000 экземпляров. В сборник вошли всего две поэмы автора и 26 стихотворений.
«…Между выстрелом на Чёрной речке и выстрелом у горы Машук пройдёт всего четыре года, – отмечает директор Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы» Тамара Михайловна Мельникова. – И в этот короткий срок Лермонтов создал лучшие свои произведения, уникальные по музыкальности, живописности, разнообразию, по совершенству воплощения и безграничной мощи таланта. 
Трудно поверить, но произведения, составившие гордость русской и мировой культуры, создавались не в кабинетной тишине, а на постоялых дворах, в кордегардии, после светского раута, в перерыве между боями. 
Когда посещал «демон поэзии», поэту нужнее всего были хорошие перья и бумага, а о таком уютном кабинете, какой остался в родном доме в Тарханах, оставалось только вспоминать…».
Как не согласиться со словами Ираклия Луарсабовича Андроникова, посвятившему многие годы изучению творчества Лермонтова, его короткой трагической судьбы: 
«И через всю жизнь проносим мы в душе образ этого человека – грустного, строгого, нежного, властного, скромного, смелого, благородного, язвительного, мечтательного, насмешливого, застенчивого, наделенного могучими страстями и волей, проницательным и беспощадным умом. Поэта гениального и так рано погибшего. Бессмертного и навсегда молодого».
День памяти Михаила Юрьевича Лермонтова напомнил песню Владимира Высоцкого, облетевшую нашу страну полвека назад, в 1971:

Кто кончил жизнь трагически – тот истинный поэт,
А если в точный срок – так в полной мере.
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же – в петлю слазил в «Англетере».

А в тридцать три Христу... (Он был поэт, он говорил:
«Да не убий!» Убьешь – везде найду, мол.)
Но – гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и ни о чём не думал. 

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.
Вот и сейчас как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лёг виском на дуло <…>
(«О фатальных датах и цифрах», 1971)

Высоцкий начинает песню с утверждения, что истинным поэтом может считаться только тот, кто трагически погиб, в особенности «в точный срок». Далее приводятся примеры таких погибших: двое безымянных, для которых роковой стала «цифра 26» (по мнению литературоведов, это – Михаил Лермонтов и Сергей Есенин); четверо названных по именам, «лёгших на рубеже» 37 лет: Александр Пушкин; Владимир Маяковский; Джордж Гордон Байрон; Артюр Рембо.
Тема песни – безвременная гибель поэтов прошлого и мистические совпадения, связанные с ней, а также «несоответствие» современных поэтов эталону «поэта-мученика».

***

Детство Лермонтова прошло в Тарханах. Болезненный ребёнок после смерти матери остался на попечении бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, которая нежно любила внука, возила его на Кавказские воды. 
«Горы кавказские, – писал юный Лермонтов, – для меня священны».
Столь важный для него топоним вошёл в его жизнь в 1825 году, когда бабушка привезла Михаила для укрепления здоровья на Кавказ. 
С сентября 1830 года поэт учился в Московском университете – сначала на нравственно-политическом, а затем на словесном отделении. Но из университета Лермонтову «пришлось» уйти.
Тогда он уехал в город на Неве. Лермонтов его сразу же невзлюбил, и это чувство оказалось взаимным. Санкт-Петербургский университет отказался засчитывать Лермонтову два московских года обучения. Ему предложили снова поступать на первый курс. 
Лермонтов оскорбился. Он выдержал экзамен в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Накануне поступления Михаил Юрьевич написал стихотворение-кредо «Парус»:

Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?

Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнётся и скрипит...
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

В школе его ждали муштра и рутина. Здесь «не позволялось читать книг чисто литературного содержания». Лермонтов называл годы учебы «страшными» и «злополучными».
По окончании Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров он стал офицером Лейб-гвардии гусарского полка. 
В петербургский период поэт начал исторический роман на тему пугачевщины («Вадим»), написал несколько стихотворений («Молитва», «Ангел»), поэму «Боярин Орша», работал над драмой «Маскарад».

***

27 января 1837 года на Чёрной речке состоялась дуэль Александра Сергеевича Пушкина с Жоржем Дантесом. Весть о гибели Пушкина быстро распространилась по Петербургу. 
Лермонтов написал первые 56 строк «Смерти поэта». Стихотворение стало стремительно распространяться в списках. 
«Стихи Лермонтова на смерть поэта, – отмечал литературный критик Иван Панаев, – переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми». 
«Смерть поэта» – стихотворение, в котором гибель Пушкина осознается как огромная национальная трагедия и как личная утрата. Кажется, что так писать мог только человек, который хорошо знал Пушкина, был ему большим другом. 
Александр Сергеевич, хотя и не был знаком с Лермонтовым, наверняка знал о нём и его произведениях. 
В библиотеке Пушкина хранился номер журнала «Библиотека для чтения» с первой опубликованной поэмой Лермонтова «Хаджи Абрек». 
Пушкину, принадлежат провидческие слова о Лермонтове: 
«Далеко мальчик пойдёт».
По воспоминаниям Смирновой-Россет, Александр Сергеевич даже призывал его уехать в деревню. Сравнивал с собой, говорил, что «изгнание может сослужить большую пользу». 
Но увидеться двум гениям так, увы, и не удалось. 
…7 февраля 1837 года Лермонтов написал 16 заключительных строк стихотворения:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов <…>

Наряду с «убийцей» виновными в гибели Пушкина Лермонтов называл высший петербургский свет и приближенных к «трону».
В конце февраля Лермонтова взяли под арест. Разбирательство проходило при личном участии императора Николая I. За Михаила Юрьевича вступился Василий Жуковский и другие друзья Пушкина. Много усилий, чтобы спасти внука, приложила и бабушка Лермонтова, имевшая светские связи. 

***

Лермонтова «с сохранением чина» перевели на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк. 
Эта первая Кавказская ссылка Михаила Юрьевича длилась всего несколько месяцев. Он работал над «Мцыри» и «Демоном», познакомился со ссыльными декабристами, посетил Пятигорск с его «водным обществом» и Тифлис. 
Юношеская весёлость поэта почти исчезла. Лермонтов стал ещё более замкнутым, часто пребывал в «чёрной меланхолии».

***

В 1838 году благодаря хлопотам бабушки Лермонтов снова вернулся в Петербург, где его приняли в круг литературной элиты. Михаил Юрьевич стал одним из самых популярных писателей столицы. Журнал «Отечественные записки» Андрея Краевского почти в каждом номере публиковал новые стихотворения поэта.
Через два года, после участия в дуэли – с сыном французского посла Эрнестом де Барантом, – Лермонтова отправили на Кавказ во вторую ссылку. Ему предписали находиться в действующей армии. 
Михаил Юрьевич участвовал во многих сражениях, в том числе битве на реке Валерик. Этому бою он посвятил стихотворение:

<…>Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы – и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
– А сколько их дралось примерно
Сегодня? – Тысяч до семи.
– А много горцы потеряли?
– Как знать? – зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал <…>.
(Валерик /«Я к вам пишу случайно...»/, 1840)

***

На Кавказе поэт работал над романом «Герой нашего времени», первые главы которого были созданы за несколько лет до этого. Произведение печатали отрывками в журнале «Отечественные записки».
Первый тираж романа «Герой нашего времени», когда его выпустили отдельной книгой, составил 1000 экземпляров. По тем временам – довольно много. Книгу раскупили очень быстро. 
Только Пушкин в своём «Евгении Онегине» описал до Лермонтова острый конфликт личности и окружающего мира. Поэтому «Героем нашего времени» зачитывались, передавали друг другу. 
И критики, и читатели удивлялись, как 26-летнему юноше удалось раскрыть внутренний мир героя, исследовать человеческую душу, подробно описать Кавказ, национальный колорит и горячие нравы черкесов. 
«Герой нашего времени» сразу же расколол общество на два лагеря. 
В одном, устами самого императора Николая I, роман заклеймили, назвав его «жалкой книгой, обнаруживающей большую испорченность её автора». 
А это мнение противоположной стороны: 
«Вот книга, которой суждено никогда не стареться, – писал Виссарион Белинский, – потому что, при самом рождении её, она была вспрыснута живою водою поэзии! Эта старая книга всегда будет нова… Перечитывая вновь «Героя нашего времени», невольно удивляешься, как все в нём просто, легко, обыкновенно и, в то же время, так проникнуто жизненно, мысленно, так широко, глубоко, возвышенно…».

***

В начале февраля 1841 года Лермонтов добился короткого отпуска в Петербург. Во время отпуска он приводил в порядок свои бумаги и ряд записей оставил соратникам – редактору и издателю «Отечественных записок» Андрею Краевскому, писателю Владимиру Одоевскому.
Лермонтов хлопотал о публикации поэмы «Демон», обдумывал план издания собственного журнала. Он хотел оставить службу, полностью посвятить себя литературной деятельности. Но этим и другим планам не суждено было сбыться.
Лермонтову не разрешили выйти в отставку. В апреле 1841 года он получил приказ в течение 48 часов выехать из Петербурга обратно на Кавказ, в полк.

***

В Пятигорске, когда он возвращался в полк, произошла ссора Лермонтова с майором в отставке Николаем Мартыновым, бывшем «другом», с которым они учились вместе в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. 
Эта ссора произошла на вечеринке в доме Верзилиных. Вот как описывает её Э. А. Шан-Гирей, урожденная Клингенберг, падчерица генерала Верзилина:
«Лермонтов жил больше в Железноводске, но часто приезжал в Пятигорск. По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13 июля (по старому стилю – НГ) собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать в собрание, а провести вечер дома, находя это и приятнее, и веселее. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: “М-llе Еmili, jе vоus еn рriе, un tour de valse seulement, роur lа derniere fois de ma vie” (Мадемуазель Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни – фр.).
…Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык а gui mieux (наперебой – фр.).
Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его “montagnard au grand poignard” (горец с большим кинжалом – фр.).
(Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал.) Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. 
Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошёл к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: 
“Только раз просил я вас оставить свои шутки при дамах”, – и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: “язык мой – враг мой”, Михаил Юрьевич отвечал спокойно: “Се nest rien; demain nous serons bons amis” (это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями – фр.).
Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. 
После уже рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: “Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?”. Мартынов ответил решительно “да”, и тут же назначили день».

***

Роковая дуэль состоялась у подножия горы Машук вблизи Пятигорска. 
«…Лермонтов не хотел стрелять, – уже в наше время описывал дуэль по свидетельствам очевидцев Владимир Солоухин. – Он стоял, держа пистолет стволом вверх. Нет никаких сомнений, что если бы Мартынов “промахнулся”, Лермонтов разрядил бы свой пистолет в воздух. Но Мартынов тщательно прицелился в спокойно стоящего Лермонтова и убил его наповал. 
Погасло синее небо. В одно мгновение погибли все замыслы, все ненаписанные стихи, поэмы, романы, будущий журнал, никто не знает, что погибло в одно мгновение…
Последние его стихи, записанные в “Тетрадь Одоевского”: “Сон”, “Спор”, “Утёс”, “Дубовый листок”, “Выхожу один я на дорогу” и, наконец, “Пророк”, последнее, что написал Лермонтов. Шедевры один ярче, лучше и глубже другого…».
…Лев Сергеевич Пушкин, младший брат великого поэта, как и Лермонтов, служил на Кавказе. По словам Полеводина, находившегося в день гибели Лермонтова в Пятигорске, «Лев Сергеевич: весьма убит смертию Лермонтова, он был лучший его приятель».

***

Лермонтов словно предчувствовал свою гибель. За несколько месяцев до смерти в его стихах появляется ощущение рокового предназначения:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая ещё дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их жёлтые вершины
И жгло меня – но спал я мёртвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шёл разговор весёлый обо мне <…>.
(Сон, 1841)

«…Что же это, наконец, за чудовище, называемое Россией, которому нужно столько жертв и которое предоставляет детям своим лишь печальный выбор погибнуть нравственно в среде, враждебной всему человеческому или умереть на заре своей жизни? – восклицал Александр Иванович Герцен. – Это бездонная пучина, где тонут лучшие пловцы, где величайшие усилия, величайшие таланты, величайшие способности исчезают прежде, чем успевают чего-либо достигнуть...». 
Павел Висковатов, тщательно изучавший жизнь и творчество Лермонтова, подчёркивал:
«Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаёнными средствами, но их главная пружина кроется в условиях жизни и деятельности характера графа Бенкендорфа».

***

Похоронили Лермонтова 29 июля 1841 года на старом кладбище Пятигорска. 
Но спустя 250 дней бабушка Михаила Юрьевича выхлопотала позволение императора о перевозе тела в Тарханы. 
В апреле 1842 года тело в свинцовом гробу захоронили в семейной часовне-усыпальнице, рядом с дедом и матерью.
«…Над могилой бабушка воздвигла памятник из чёрного мрамора, – рассказывает Тамара Михайловна Мельникова, – на нём золотыми буквами высекли: “Михайло Юрьевич Лермонтов. 1814-1841”». Её ли это было решение, или Елизавете Алексеевне была знакома запись в юношеской тетрадке внука: «Мое завещание… положите камень; и – пускай на нём ничего не будет написано, если одного имени моего не довольно будет доставить ему бессмертие!»?
Нашла в себе силы Елизавета Алексеевна, схоронившая всех своих близких, заняться и строительством часовни над дорогими ей могилами, чтобы не остались они под открытым небом, когда и её не станет. 
Часовню построили и освятили в том же году, а старый слуга поэта А.И. Соколов, запомнил, как «старая барыня… как только похоронили Михаила Юрьевича, тотчас же приказали вырыть из лесу и посадить вблизи часовни несколько молодых дубков, из которых принялся только один…».
Записавший это свидетельство И.Н. Захарьин-Якунин заметил: «Осуществилось отчасти и заветное желание поэта, выраженное им в своём вдохновенном стихотворении-молитве “Выхожу один я на дорогу…”:

<…>Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел <…>».

***

Творчество Лермонтова, в котором сочетались острые социальные темы с философскими мотивами и личными переживаниями, оказало огромное влияние на поэтов и писателей XIX–XX веков. 
По словам Виссариона Белинского, Лермонтов также, как и Пушкин, «принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них своё суждение».
«Если бы этот мальчик остался жить, – отмечал Лев Толстой, – не нужны были бы ни я, ни Достоевский». 
Лев Николаевич признавался, что его эпопея «Война и мир» выросла из лермонтовского «Бородино». Он авторитетно заявлял: 
«В его прозе нет ни одного лишнего слова. Ничего, ни одной запятой нельзя ни убавить, ни прибавить».
А Антон Чехов констатировал: 
«Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова, …я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, – по предложениям, по частям предложения…». 
Высоко ценили наследие Лермонтова поэты серебряного века. 
«Наследие Лермонтова, – писал в 1920 году Александр Блок, – вошло в плоть и кровь русской литературы».
«…вся его поэзия, – считала Марина Цветаева, – подготовка к непостижимому подъёму на вершину его прозы…»
«Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему, – подчеркнула в 1964 году в очерке «Все было подвластно ему» Анна Ахматова. – Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актёра называют «сотой интонацией». 
Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзии мира. Это так неожиданно, так просто и так бездонно... 
Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза – достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков – театр, – ему было подвластно... 
До сих пор не только могила, но и место его гибели полны памяти о нём. Кажется, что над Кавказом витает его дух, перекликаясь с духом другого великого поэта: «Здесь Пушкина изгнанье началось и Лермонтова кончилось изгнанье...». 

***

В 1915 году на месте дуэли Лермонтова по проекту скульптора Б. М. Микешина сооружен первый в России памятник поэту. 
«…Мы скорбим, значит помним, значит ценим, значит понимаем, кто был и есть для России Лермонтов, – отмечает Тамара Михайловна Мельникова. – И это лучший памятник поэту».

Художники: Н. Сидоров, А. Король.