Это запретное имя – Бодлер

Шарль Пьер Бодлер – французский поэт, эссеист, критик. Родился 9 апреля 1821 г., умер: 31 августа 1867 г.

Во времена нашей юности, то есть последние сто лет, одно упоминание имени французского поэта, автора знаменитых «Цветов зла», однозначно означало эпатаж. Чего, собственно и добивался сам автор, бросая своим творчеством (одно название «Цветы зла» чего стоит!) вызов обществу, естественно, буржуазному, но социалистическому оно оказалось еще более не по вкусу, вернее сказать – не по зубам. Хотя, пожалуй, тут есть перебор – лучшие переводы Бодлера на русский язык были сделаны все-таки при советской власти.

Во всяком случае, хорошо помню, как встретив в рукописи первого моего сборника стихотворение под названием «Из Бодлера», критик-рецензент просто плясал на костях, доказывая книжность и чуждость всего мною написанного. И был прав по-своему, разумеется. 

Решиться попробовать перевести что-либо из великого французского поэта уговорил меня И. Карабутенко, преподаватель литературного института, где я в то время училась: у него была готова диссертация по творчеству Шарля Бодлера, он был знаток и фанатик, что-то в моих стихах ему подсказало – может получиться. Он сам сделал для меня замечательные подстрочники с вариантами тех стихотворений, известные переводы которых, вошедшие в издание серии «Литературные памятники» (Москва, «Наука» 1970 г.) его не удовлетворяли. Некоторые из сделанных им подстрочников были так откровенно-эротичны на тот момент, что я их сразу отложила. Боюсь, что и сейчас тот внутренний запрет остается в силе.

Несравнима близость к поэту, которого переводишь, с тем, кого просто читаешь. Перевод вообще сродни перевоплощению, это попытка немного им стать. Мера его страдания – вот что стало мне понятнее после работы над переводами, кстати, и название его итогового сборника я бы перевела скорее как «Цветы боли».

Условно говоря, мне представляется, что есть два типа поэтов – пример из русской поэзии будет нагляднее: Пушкин и Лермонтов. Так вот, Бодлер, безусловно, поэт лермонтовского типа – та же Богооставленность, потерянность в мире, где «звуков небес заменить не смогли им скудные звуки земли». Это изначальное знание о том, что в земной красоте присутствует червоточина смерти... 

То, давнишнее занятие переводами продолжалось недолго; любые отношения «вокруг Бодлера» очень скоро приобретают амбивалентный характер: сильное взаимное притяжение между мной и Карабутенко сменилось вскоре не менее напряженным неприятием, внезапно и болезненно. Опасны бывают иные погружения. Остались несколько переводов, сделанных по тем подстрочникам, что были ближе мне тогда: «Вечерняя гармония», «Танец змеи», это те, которые не перестали мне самой нравиться, когда я их перечитала через двадцать почти лет, а это уже не мало.

Я вернулась к ним, когда журнал «Всемирная литература» предложил сделать еще несколько переводов для полноценной подборки, уже по собственному выбору: только вместо эротики стали попадаться сплошные «Сплины». Тогда бросались в глаза эпатажность, пряность, чувственность, эстетизм; теперь – глубина страдания и боли. Бодлер – так мне теперь представляется – сыграл роль Пандоры, открывший сундук с запретными темами, которые разлетелись по миру. Вся поэзия двадцатого века – это разработка и варьирование открытых им тем. Если необходимо назвать три имени из века девятнадцатого, оказавших наибольшее влияние на литературу, на мировоззрение всего века двадцатого, то это будут имена: Достоевского, Ницше, Бодлера, а уж кого из них мы определим как философа, или писателя, или поэта – уже не имеет значения.

Тоска по красоте, как по оставленной родине, мечта о возвращении в утраченный рай? Но и там поэт страдающий не находит себе места!.. (А он, мятежный, ищет бури!)

Любовь Турбина

Переводы Любови Турбиной:

Прошлая жизнь

Мне смутно помнятся широкие порталы,
Чертог на берегу в бесчисленных огнях,
Где солнце на заре, дробясь в волнах,
Базальтовые гроты освещало.

Там море отражать цвет неба не устало
В причудливо-изменчивых тонах,
И наяву, таинственней чем в снах,
Весь мир звучал торжественным хоралом.

Да, здесь я обитал в одной из прежних жизней:
Среди лазури волн, великолепья скал, 
Под мерное качанье опахал.
И смуглые рабы без тени укоризны,
старались воплотить вокруг подобье рая,
Лишь тайную тоску мою усугубляя... 

Треснувший колокол

И горько, и светло глубокой зимней ночью
Мне грезить у огня, пока огонь дымит,
И прошлого видения воочию
Плывут, и колокол в тумане зазвенит.
Блаженный колокол — ни старость, ни болезни
Лишить не могут голоса металл:
Ты извлекаешь звук, как вызов бездне,
Как старый воин — храбрости не потерял.
Так трещина слышна в душе печальной,
Она стремится песней тронуть ночь,
Но исторгает звук — и путник дальний
От ужаса, его услышав, рвется прочь.
Так раненого крик звучит последний
Среди кровавых тел умерших без обедни…

Сплин

Когда тяжелый занавес небес
Над разумом, который горесть точит,
Навис — и горизонт объемля весь
Набрасывает тень — и он грустнее ночи…
Когда земля не сад — сырая клеть,
Летучей мышью вера бьется в стены,
Но робким крыльям их не одолеть:
Лишь ранит голову о свод, объятый тленом.
Когда и дождь мне выстроил тюрьму
Из струй холодных в злобе беспричинной,
И угрожает мозгу моему
Немой народец, подлый паучиный.
И лишь тогда вдруг — яростный протест,
И к небу гул несется колокольный, — 
Так стонут духи гиблых древних мест:
Не погребенным, проклятым — им больно.
И катафалков ряд издалека
Беззвучно движется в душе озябшей, бедной,
Надежда тихо плачет, а тоска
Вонзает знамя в череп мой победно.

Музыка

В музыку вдруг погружаюсь как в бурное море, 
Еле блестит звезда.
Словно один я качаюсь в безбрежном просторе, 
Волны несут — куда?
Воздухом грудь наполняется, с парусом споря, 
Черных валов гряда 
Гонится ветром стремительно, рушится в море 
Тьмою укрой, вода.
Бури конвульсии, с треском ломаются снасти —
Словно в бреду,
Сердце-корабль сотрясают вибрации страсти —
В бездну паду!
Тихо качается зеркало гладью молчанья —
Пропасть отчаянья…

Танец змеи

О, сколько лени в изгибах стана
И как похожи
На переливы блестящей ткани
Мерцанье кожи
Густые пряди бегут свободно
И пахнут пряно
Как будто пляшут по морю волны
От бури пьяны.
Тревожный ветер корабль чует
Послушный зову
Поднимет якорь — душа ликует
И к дали новой!
Глаз не туманит ни чувство — тенью,
Ни мысль печалью,
Две безделушки, два украшенья:
Алмаз со сталью.
Чуть-чуть качаясь, с беспечным жестом
Подходишь ближе —
Змеей, танцующей под жезлом
Тебя я вижу.
Безделья тяжесть головку клонит
Из кудрей-кружев
И балансирует как милый слоник
Так неуклюже.
А тело вьется и гнется ниже
Изящным бригом,
Еще минута — и волны лижут
Все мачты мигом..
И завлажнели в улыбке длинной,
Раскрылись губы,
За ними — тающие льдины —
Белеют зубы.
Вино победы от терпкой лозы
Отведать мне бы:
Засеет сердце в густые звезды
Ночное небо.

Вкус небытия

Угрюмый дух, воинственного пыла 
Исполненный, как конь от острых шпор, 
Когда-то ты скакал во весь опор, 
А ныне спотыкаешься уныло.
Смирись, мой разум! Сердце — ты остыло.
Дух побежденный падает до дна,
Прощайте же, напевы песен медных,
Все искушенья удовольствий бедных —
Без вкуса жизнь — зачем ты мне нужна?
Не будоражит запах твой, весна!
Лишь время не замедлило свой бег,
Секунды снегом пеленают тело.
И с высоты гляжу на глобус белый —
Нет в хижине убежища и нег…
Обрушь меня с лавиной в пропасть, снег!

Прошлая жизнь

Мне чудно помнятся широкие порталы, 
Чертог на берегу в бесчисленных огнях, 
Где солнце на заре, дробясь в волнах, 
Базальтовые гроты освещало.
Там море отражать цвет неба не устало
В причудливо-изменчивых тонах,
И наяву, таинственней чем в снах,
Весь мир звучал торжественным хоралом.
Да, здесь я обитал в одной из прежних жизней
Среди лазури волн, великолепья скал,
Под мерное качанье опахал,
И смуглые рабы без тени укоризны,
Стараясь воплотить вокруг подобье рая,
Лишь тайную тоску мою усугубляя…

Вечерняя гармония

Тихо сумерки приходят — и, вибрируя упруго,
Стебли к небу поднимают как кадильницы цветы,
Ароматы испарений в темном воздухе густы,
Этот вальс меланхоличный томно плавает по кругу
Стебли к небу поднимают как кадильницы цветы,
Скрипки раненное сердце затрепещет от испуга,
Этот вальс меланхоличный томно плавает по кругу,
Алтари небес огромны, и печальны, и чисты.
Скрипки раненное сердце затрепещет от испуга,
От тоски сожмется сердце у провала темноты.
Алтари небес огромны, и печальны, и чисты,
Солнце кровью захлебнулось от смертельного недуга.
От тоски сожмется сердце у провала темноты,
Но из прошлого лучится след звезды твоей, подруга,
Солнце кровью захлебнулось от смертельного недуга,
Дароносицей из ночи мне поблескиваешь ты.

Художник: Г. Курбе.