А было ль «дум высокое стремленье…»? Переосмысление наследия А.Радищева

«На что дан свет человеку 
которого путь закрыт и которого 
Бог окружил мраком?»
Книга Иова, гл. 2, 23

В этом году исполняется 235 лет со дня написания печально известного «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищевым...

Сибирским ссыльным, чья гражданская жена Е. Рубановская навеки осталась в Тобольске. О своем пребывании в Сибири у Радищева имеются записки, представляющие несомненный интерес для историков. Но сама фигура автора «Путешествия» и цели, которые подвигли его на написание этой работы, сегодня можно истолковать неоднозначно... Первым русским революционером почитают у нас с давних пор Александра Радищева… Вот что он писал о цели выпуска своего «Путешествие из Петербурга в Москву»: «Не мечта сие, — я зрю сквозь целое столетие». Надо полагать, что в этих строках скрыт смысл благополучного существования России после свержения самодержавия, чему он и хотел поспособствовать выпуском знаменитого своего издания. После 17-го года с легкой руки «вождя мирового пролетариата» и стало это произведение программным, а автор «первым революционером», чье имя до сих пор почитаемо и первоапостольно в ряду писателей, позвавших Русь на бунт. Хотя… современники да и ближайшие потомки не считали А. Н. Радищева писателем. Нет его имени в известном словаре Ю. Айхенвальда «Силуэты русских писателей», что был выпущен в 20-е годы XX столетия. Издательство «Просвещение» также не сочло нужным включить его имя в свой двухтомный словарь «Русские писатели» — 1990 год выпуска. Зато в школьном учебнике литературы (по крайней мере, по которому учили мое поколение) он обозначен рядом с Ломоносовым, Карамзиным, Фонвизиным. Такая вот загадка эпохи: и книгу написал, и выпустил за свой счет, а не писатель! 
Но давайте бегло пробежимся по биографии нашего писателя-неписателя и обозначим главные точки его хрестоматийно известной жизни «бунтовщика хуже Пугачева» — кто не знает слова императрицы Екатерины II и, коль вдуматься, фраза эта со временем приобрела больший вес и значение. 

Родился А. Н. Радищев в селе Немцово, около Малоярославца (в 120 верстах от Москвы), 20 августа 1749 г., в дворянской семье, владевшей двумя тысячами крепостных. Попутно заметим, что в семье Радищевых было одиннадцать детей: 7 сыновей и 4 дочери. Мать его происходила из рода Аргамаковых; Алексей Михайлович Аргамаков был ректор Московского университета. В старейший российский университет и был определен мальчик. И хотя числился он при университетской гимназии, но обучался на дому своего родственника.
13 сентября 1762 г. в Москве происходит коронация Екатерины II, а 15 ноября издается указ о наборе в свиту императрицы пажей «исключительно детей дворянских достоинств» числом в 40 мальчиков. Среди них оказывается и Александр Радищев. Из воспоминаний Радищева о пажеском служении: «…беззаботный дух и разум неопытностью не претил в веселии распростираться чувствам, чуждым скорбного еще нервов содрагания». А вскоре набираются претенденты на учебу в Лейпциге, чтоб в будущем из них вышли грамотные судейские чиновники, которых России почему-то всегда не хватало. Может потому, что законы российские не всегда понятны русскому человеку и толкует он их по-своему, по-российски? 

«Императрица Екатерина, меж многими учреждениями на пользу государства, восхотела, чтоб между людьми, в делах судебных или судепроизводственных обращающимися, было некоторое число судей, имеющих понятие, каким образом отличившиеся законоположением своим народы оное сообразовали и деяниями граждан на суде», — слова Радищева об отправке на учебу в Лейпциг. 

В сентябре 1766 года он вместе с другими пажами покинул пределы отчизны, куда вернулся лишь через пять лет. Из воспоминаний Радищева о годах учебы за границей, описанных им в «Житие Федора Ушакова»: «…при первом нашем свидании он почел нас богоотступниками…» — пишет он о священнике, который был к ним приставлен. После возвращения на родину Радищева и Алексея Кутузова определяют в Сенат — на должность протоколистов, с чином титулярных советников.
Кроме службы он ищет применения своим талантам в кружке Н. И. Новикова, в чьей типографии издает перевод книги Мабли «Размышления о греческой истории, или О причинах благоденствия и несчастия грехов». Весной 1773 года ему уже выплачивается гонорар по 7 рублей за печатный лист. В том же году он переходит на службу при штабе петербургского главнокомандующего генерал-аншефа графа Брюса в качестве военного прокурора, или обер-аудитора. Прокурорская должность в армии! И это как раз в момент пугачевского бунта, когда тысячи солдат (вчерашних крестьян) переходили на сторону бунтовщиков. После подавления пугачевского бунта все они прошли через военно-полевые суды, заслушивали обвинения прокурора, кем собственно и являлся Радищев. Принимал ли он участие в военно-полевых судах? Трудно сказать. Исследователи биографии Радищева на сей счет не представили никаких документов. Но интересен тот факт, что сразу после казни Пугачева в 1775 г. он меняет место службы. Информация, что называется, к размышлению… 
Тогда же он знакомится с членами масонских лож. Его друзья: Новиков, Челищев, Рубановский были масонами, и достоверно известно о посещении самим Радищевым масонских собраний. Было ли его принятие в масонство? В документах подобный факт не зафиксирован. Меж тем судьба сводит Радищева со статским советником Василием Кирилловичем Рубановским (будущим тестем), имеющим собственный дом на улице Грязной в Петербурге и трех прелестных дочерей: Анну, Лизу и Дашу. Служит В. К. Рубановский при дворе — гоф-курьером (в его обязанности входила регистрация в особый журнал всех прибывших на бал). Радищев женится на старшей из дочерей Рубановских, Анне Васильевне. Через год у них рождается сын Василий, еще через год Николай, а чуть позже и дочь. Но в 1783 году, при родах, жена Радищева умирает. Хоронят ее при Александро-Невской лавре. Радищев остается вдовцом с четырьмя детьми на руках. Воспитывать детей ему помогает родная сестра умершей жены — Елизавета, закончившая в свое время Институт благородных девиц с большой золотой медалью. Со временем она стает «гражданской женой» Радищева, но узаконить свои отношения со свояченицей ни во время столичного жития, ни в ссылке, куда она привезла к нему детей, а затем родила еще троих, он не пожелал. Когда ссылка закончилась, и Радищев возвращался с детьми и свояченицей обратно в столицу, то в 1797 г. в Тобольске Рубановская скончалась.

В Тобольском архиве в актах записи умерших при церкви Михаила Архангела сохранилась следующая запись под № 56 от 9 апреля 1797 года: «Майорская дочь девица Елизавета Рубановская 47 лет помре». Вдумайтесь, «девица Елизавета». Каково было ей сознавать себя в положении приживалки при муже умершей сестры, имея от него к тому же своих детей. Вот вам и «дум высокое стремленье», когда заботишься о благе всего народа, то обычно забываешь о единственном человеке, что находится рядом. 
Однако вернемся к литературным делам. С 1777 года Радищев вновь поступает на службу, на сей раз в Коммерц-коллегию, которая ведала вопросами торгов с иностранными державами. На должности президента ее в то время состоял граф Александр Романович Воронцов. Отношения между бывшим пажом императрицы и братом княгини Дашковой — фрейлиной императрицы (урожденной Воронцовой) установились самые доверительные, можно сказать, дружеские. Кстати, Дашкова тоже не чуралась литературного поприща и за свой счет издавала довольно популярный в столице журнал «Собеседник любителей русского слова».
В январе 1783 г. обнародуется указ «О вольных типографиях», согласно которому разрешено частным лицам заводить «типографии для печатания книг не различать от прочих фабрик и рукоделий». Заметим по ходу дела, что российское правительство решило пойти в ногу с Европой и сделать печать общедоступной как и прочие «рукоделия», о чем вскоре пожалело, и не только из-за Радищева. Тем временем Радищев приобретает типографию (станок со шрифтом) у некого Шнора, которую и разместил в собственном доме по улице Грязной, а наборщиками привлек своих подчиненных из таможни. (Использование служебного положения! — сказали бы сейчас.)
Одно из его первых литературных произведений называлось так: «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего». Что это за друг жительствовал в Тобольске и существовал ли он на самом деле, установлено не было. В «Письме к другу…», посвященном открытию в С.-Петербурге знаменитого монумента Петру I, нет и отдаленных нападок на власть или каких-то призывов к свержению оной. Скорее наоборот: «Благословенно да будет явление твое, речет преемница престола его и дел и преклоняет глазу. Все следует ее примеру. И ее слезы радости оршают латины», — говорит он об императрице. Чем не восторженный гражданин и верноподданный, «оросивший латины» совместно с ликующим по случаю торжества народом?! 

Все рукописи, подлежащие печатанию, предварительно подавались в Управу благочиния. Так поступил Радищев и со совей, названной довольно нейтрально: «Путешествие из Петербурга в Москву». Она была просмотрена обер-полицмейстером генерал-майором Н. И. Рылеевым и… одобрение к публикации 22 июля 1789 года. Вышла в свет и поступила в продажу книга в мае 1790 года, а уже 30 июня автор был арестован благодаря тому, что «Путешествие…» попало на глаза императрице. Дальнейшее общеизвестно: заключение в крепость, дознание, суд, приговор, замена смертной казни ссылкой в Илимск.
Но за что императрица, а вслед за ней и высшие судебные инстанции империи причислили автора «Путешествия» к «бунтовщикам хуже Пугачева»? Почему? Правда глаза колет? Но в то же время издается ряд литературных опусов, которые, слава Богу, не вошли в число литературно-хрестоматийных памятников, где крепостничество осуждается, перечисляются пороки наиболее характерные для общества того времени и так далее, и так далее... И никого из авторов не тащат на плаху. Почему пострадал один Радищев? Попробуем ответить — за явную ложь. Он увидел и описал то, чего не было, а подобный жанр именуется пасквилем. Он мог, как честный гражданин, направить письмо (докладную записку, проект или что-то в этом роде) на имя императрицы, чего не был лишен ни один российский житель, вплоть до крепостного крестьянина. Известный факт: императрица в «Путешествии» сделала пометку на полях, где описывалось насилие какого-то помещика над крестьянами. Дело передали в судебные инстанции и… помещика наказали. Что делать, коль у нас до сих пор зачастую истцом выступает первое лицо государства. Ему-то отказать в рассмотрении не посмеют. И кто знает, к каким бы последствиям привела записка Радищева, пошли он ее на имя императрицы (если бы дошла до нее! — хочется добавить), где он назвал бы все своими именами, что столь пылко изложил в «Путешествии…»

Но именно здесь мне слышится недовольный ропот, едва не крик читателей из числа старшего поколения, воспитанного на классиках марксизма-ленинизма и нынешние нововведения, мягко говоря, отрицающего. Кто я для них? Рядовой щелкопер, пытающийся низвергнуть устои самого народного государства в мире. Не будем спорить. И рядовой, и пытающийся. Но есть у меня союзник, с которым трудно поспорить, потому что фамилия ему — Пушкин. Тот самый Александр Сергеевич, которого тоже проходят в школе и которому пока еще верят. Спросим его: «Что Вы, Александр Сергеевич, думаете о Радищеве?» И пусть простит читатель длинноты приводимых цитат, но разве могут быть длинноты у Пушкина?! 
«Путешествие из Петербурга в Москву» попало к Пушкину случайно: он искал, что бы захватить с собой в дорогу для чтения, а ехал он как раз в обратную сторону — из Москвы в Петербург. Памятуя, что в путешествии «…чем книга скучнее, тем она предпочтительнее», он обратился к одному из друзей, и тот вручил ему «Путешествие» Радищева. Прочтя его, Пушкин был настолько потрясен, что тут же написал собственное «Путешествие…», с зеркальным названием: «Путешествие из Москвы в Петербург». И что интересно, пушкинское «Путешествие» практически не упоминается нашими литературоведами. Ответы на вопросы ищите сами. А теперь цитаты из самого классического классика русской литературы:

«“Путешествие в Москву”, причина его несчастий и славы, есть, как мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге… Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны».

Пушкин пишет эти записки за год до смерти, поэтому никак нельзя отнести их категоричность к молодости автора или незнанию жизни. Радищеву было 40 лет, когда он выпустил «Путешествие», Пушкину на четыре года меньше. Но сколь различны по глубине их суждения! 

«Он есть истинный представить полу просвещенья, — окончательно уничтожает автора так же бывший член масонских лож, тяготившийся царской опекой и цензурой не менее своего предшественника. — Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, — вот что мы видим в Радищеве… Он поносит власть господ, как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян: он злится на цензуру; не лучше ли было потолковать и правилах, коим должны руководствоваться законодатели, дабы, с одной стороны, сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар Божий, не была рабой и жертвою бессмысленной управы, а с другой, — чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой и преступной? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы — чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью».

Да мог ли написать подобное друг декабристов, противник цензуры, немало от нее пострадавший сам, кого «сгубило самодержавие», — по выражению некоторых его исследователей?! Писал он эти строки, осознав бесполезность крайних мер и поспешных преобразований, будучи противником пролития любой крови, во имя любых высоких идей и свершений. Вспомним пушкинскую «Капитанскую дочку», когда он описывает офицера, изменившего присяге. На чьей он стороне? Приятен ли сам Пугачев в его повествовании? А чье прощение получает Гринев? Да, его прощает императрица… Таково отношение к самодержавию нашего общепризнанного классика. И стоит ли сомневаться в его обелении власти? Поэт был искренен во всем! Снова приношу извинения за отступления, но в пушкинском «Путешествии…» досталось не только Радищеву, но и первейшему русскому ученому — Ломоносову, которого он ниспровергает как литератора:

«В Ломоносове нет ни чувства, ни воображения. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких стихотворцев, давно уже забыты в самой Германии, утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности — вот следы, оставленные Ломоносовым. Ломоносов сам не дорожил своей поэзией и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства и проч.».

Едва ли не единственное обвинение, брошенное в лицо нашему колоссу, почитаемому за основоположника российской словесности. Где же были глаза у литературоведов, которые составляли учебники для школ и университетов, ставя словесность Михайлы Васильевича во главу угла? Иль они не читали всего Пушкина? А как Пушкин воспевает русского крестьянина, его оборотистость и предприимчивость. Нет, могли бы наши советские цензоры уничтожить его «Путешествие…», они, не задумываясь бы сделали это, чтоб и далее вещать об «угнетенном и забитом русском народе», зарабатывая тем самым себе хлеб неправедный:

«Взгляните на русского крестьянина: есть ли в нем тень рабского уничтожения в его поступи и речи? О его смелости и смышленн6ости и говорить нечего. Предприимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова по-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия.
В России нет человека, который бы не имел собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по несколько раз в день…
Судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого».

«Очевидно для всякого…» — Но не для нас, привыкших огульно охаивать и сам царизм, и власть царскую, и уж тем более помещиков, властителей душ крестьянских. Таков наш нрав российский, что мы или все мажем черной краской, словно ворота дегтем у загулявшей девки, или возносим до небес и славим до изнеможения личность ли какую, эпоху, чтоб потом и в ней разочароваться и предать очередному поруганию. Цель данной статьи состоит отнюдь не в охаивании Радищева, а скорее, в более объективном анализе и его биографии и хрестоматийного «Путешествия…», которое продолжает изучаться школьниками, но вряд ли кто из них удосужился прочесть тот труд от начала до конца.
Как было сказано, радищевское «Путешествие…» после 1917 года использовалось как основополагающий камень, на котором затем выстроили все уродливое здание школьной литературы. При этом вычеркнули тех писателей, кто уважительно отозвался о царской особе или государственном строе. Из царей и сейчас «проходят» лишь Ивана Грозного и Петра I. Подумайте сами — за что такая честь? Особо досталось Екатерине II. Не буду повторять все эпитеты, что сыпались в ее адрес со страниц учебников и пособий. Кратко заметим, что эпоха ее правления была достаточно сложна как по политической обстановке, так и по внутригосударственному устройству, изменить которое сама императрица стремилась всемерно. Но главный признак той эпохи — просвещение, — не должен ускользать от нашего внимания и понимания. Указ об открытии вольных типографий — одно из подтверждений стремления государыни просветить народ не бритьем бород и «политесом», а путем европейским, гуманным. И уж коль заговорили о Европе, от обратимся вновь к Пушкину, поинтересуемся его мнением на этот счет:

«Прочтите жалобы английских фабричных работников: волосы встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство, с одной стороны, с другой, какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника. …у нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен… Помещик, наложив оброк, оставляет его на произвол своего крестьянина доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет чем вздумает и уходит иногда за 2 000 верст вырабатывать себе деньгу… Злоупотреблений везде много; уголовные дела везде ужасны».

По Пушкину получается, что наш крестьянин и жил лучше, и законы российские мягче европейских. Хотя любое государство и народ, в нем проживающий, стремятся изменить не только законы, но и быт свой, благосостояние. А уж у кого как то выходит, пусть каждый судит в меру своей компетентности. Так что же хотел изменить Александр Радищев в своем отечестве? Строй? Религию? За разгадкой вероятно, лучше всего обратиться к автору «Путешествия…». В его поступках встречается множество противоречий, и одно из них: зачем он уничтожает свой труд — тираж в 650 экземпляров. Наиболее простой ответ — испугался. Но чего? Гнева императрицы? Он уже вызвал его, поскольку «Путешествие…» попало к ней в руки. и не надо иметь семь пядей во лбу, дабы догадаться, что ничего мимо всевидящего монаршего ока не пройдет и практически все станет ей известно. В «Избранных сочинениях А.Н. Радищева» имеются его ответы на вопросы следователя Шешковского, который единолично вел следствие по автора «Путешествия». Всего им было задано 29 вопросов. Приведем некоторые из них и ответы подследственного:

Вопрос № 5: С каким намерением писал он сию книгу?
Ответ: Главное его намерение в сочинении сей книги состояло в том, чтоб прослыть писателем и заслужить в публике гораздо лучшую репутацию, нежели как об нем думали до того. Впрочем, теперь при объявлении оной и сам он видит, что она наполнена гнусными, дерзкими и развратными выражениями, о чем он от всего сердца сожалеет.
Вопрос № 10: На стр. 119, 120, 121, 122 и 123 (имеется в виду само «Путешествие», — В.С.) почему вы осуждаете нынешний образ правления и описываете пороки оного?
Ответ: Я никогда не намерен был осуждать нынешнего образа правления, я почитал учреждения о губерниях мудрым законоположением и таковым, какова в других местах не находится, а на оных страницах о могущих быть иногда злоупотреблениях, о которых судить, признаюсь, не мое было дело, чего, однако ж, доказать не могу, а писал как по умствованию своему о слышанным им иногда в народной молве якобы происходящих по приказным делам злоупотреблениях.
Вопрос № 11: На стр. 124 вы старались доказать недостойное произведение в чины, то какую причину на сие имели? На кого вы целили именно?
Ответ: На сие он отвечал: я виноват, потому что не могу судить, кто по недостоинству был произведен, ибо сие до меня не принадлежало, а писал так дерзко, могу истинную сказать, по сумасшествию на то время и сумасбродству своему.
Вопрос № 14: Почему он осуждал помещичьих крестьян, зная, что лучшей судьбы российских крестьян у хорошева помещика никогда нет?
Ответ: Осуждение мое было только на одно описанное тут происшествие, впрочем, я и сам уверен, что у хорошева помещика крестьяне благоденствуют больше, нежели где-либо, а писал сие из своей головы.

Умиляют сами задаваемые Шешковским вопросы, текст которых он наверняка согласовывал с императрицей или с кем-то из ее окружения. Следователь не спрашивает ни о соучастниках, ни планах свержения государыни, что было бы вполне закономерно при ведении допроса государственного преступника. За сутью каждого вопроса стоит высокая степень недоумения: чего ты увидел такое, что нам, простым смертным, увидеть не дано? Вопросы поставлены очень конкретно и по существу. Мне приходилось видеть в архивах опросные листы «злодеев» того времени. Там вопросы формулировались гораздо агрессивней и жестче: «Как ты, раб такой-то, посмел сделать то-то и то-то?!» —Здесь постановка совсем иная. Прослеживается попытка разобраться с обвинениями, которыми Радищев наполнил свою книгу, понять цель, с которой он ее выпускал. Общество конца XVIII в. восприняло ее примерно так же, если бы мы завтра увидели на прилавках руководство к пользованию метлой в качестве летательного аппарата. Все(!) знали, что рабство (крепостничество) — это плохо, но взамен предложить ничего иного не могли. Хочется обратить внимание читателя, что сам Радищев ни одного из своих крепостных на волю не отпустил — он просто не мог представить себе, как жить без слуг, без кучеров, кухарок и истопников. Мы с вами (опять пример с транспортом) знаем, что машины загрязняют атмосферу, приводят к гибели людей и катастрофам, но чем их заменить — не знаем. 
На наш взгляд, публикация Радищевым «Путешествия» — это чистой воды фанфаронство, желание «прослыть писателем», иными словами — желание славы. Ни один человек в государстве не оценил книгу как серьезное обвинение существующего строя. Ни один!.. И более всего потрясает ответ Радищева об императрице: 

«…что я могу сказать о такой самодержице, которой удивляется свет, ее премудрому человеколюбивому правлению, как одно только то, что я ее прогневал, как бы исступивший на то время из ума писал те дерзкие слова без основания такого, как я всегда благоговел к священной Ее Императорского Величеств особе в душе моей».

Понятно, автор был раздавлен неожиданным заключением и предстоящим судом, а потому готов был и напраслину на себя возвести. Таких примеров нам известно сколько угодно. Но разве он не ведал, что творил, когда закладывались в печатный станок первые листы бумаги? Разве не понимал, что одно дело рукопись, а совсем другое книга? Здравомыслящий человек, а Радищев, несомненно, таков и был, не мог не предположить, что последует вслед за его поступком. Надо было считать себя или очень правым, или надеяться на полное сокрытие авторства. Ни того, ни другого Радищев не имел. Значит, остается лишь… «желание прослыть писателем» со всеми вытекающими последствиями, а благие желания известно куда ведут.  Так для чего, с какой целью выпустил он свое «Путешествие…»? Что на этот счет думал А. С.: 

«Какую же цель имел Радищев? Чего именно желал он? На сие вопросы вряд ли бы мог он сам ответить утвердительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предложений, которые не имели никакой нужды быть обличены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностью и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви».

Лучше и не скажешь! «Нет истины, где нет любви». Печальна и смерть Радищева — он принял яд, за что и был похоронен вне стен кладбища. Причина? Возможно, напугался насмешливых слов сослуживца: «Или мало тебе было Сибири?» — так считают некоторые исследователи. А может, просто понял ненужность трудов своих и, соответственно, страданий? Гораздо интереснее путевые записки Радищева, которые он вел, проезжая по Сибири в далекий Илимск. Они представляют и чисто этнографический интерес и любопытны остро схваченные сюжеты жанровых сценок, упоминания фамилий и прозвищ крестьян, старых названий деревенек, погостов. Но «Записки» — это уже тема другой статьи. А пока хочется думать, что со временем литературное наследие Александра Радищева будет переосмыслено. 

Как он мечтал «прослыть писателем», так он им прослыл. Именно с него начинается отсчет противостояния интеллигенции (хотя слово и более позднее, но верное) правящей власти. Не стихийный бунт типа пугачевщины или разинщины, а выступления через гласность и печать. Другой вопрос, как это было сделано и что принесло вслед за собой. Впрочем, человек думающий, интеллигент (словечко, придуманное Бобарыкиным уже в XIX веке) всегда был и есть в оппозиции к существующему строю. 

На обложке: пёс Цербер работы худ. У.Блейка как иллюстрация эпиграфа к книге Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»: «Чу́дище о́бло, озо́рно, огро́мно, стозе́вно и ла́яй».

​