Стойкий и не оловянный солдатик

От отца, от меня то есть, Тому достался курносый нос и русская фамилия. От матери-американки – двойное имя, склонность к легким неврозам и изящные пальцы. 
Родился он в Америке, на Восточном побережье, в одно из жарких и душных лет. Когда ребёнку исполнился один год, семья переехала в Москву, следуя за карьерой матери-дипломата. Там его «пасли»: сначала никак не находящий работу отец, а позже – приехавшая насовсем из Средней Азии мать отца, русскоговорящая бабка. 
Так, с двумя языками, он и рос потихоньку. А когда на московском проспекте громко кричал из высокой и крепкой, как бронированный автомобиль, детской коляски, по-английски: Car! Car! («Кар» – автомобиль), показывая пальчиком на проезжающие машины, отец с бабкой неловко ежились. Быть американцем, даже маленьким, в Москве, в том году, когда США воевали с Сербией, было опасно.
– О, твой тоже каркает? – добродушно интересовался проходящий мимо русский мужик, – мой -то уже всех ворон во дворе разогнал.
Пока родители отсутствовали, домашние дела, воспитание, готовку и уход взяла на себя бабушка – Баба. У нее маленький Том научился правильно выговаривать русские слова и полюбил сытную русскую кухню. Борщ, плов, котлеты, гречневая каша, пельмени с варениками – всему был рад малец.
Появившиеся позже брат с сестрой, которые в Москве никогда не жили, маленькими ступнями по Красной площади не топали, – к русским блюдам относились равнодушно и предпочитали гамбургеры или спагетти с мясными шариками борщу и котлетам.
Как вернулись обратно в Америку, русскую речь из лексикона мальчишки потихоньку вытеснила американская. Разве только изредка напоминал Том Бабе, бегая по дому в одних шортах, что хочет «какить» или «кушить». Теперь уже сам пытался научить бабушку говорить по-английски, полагая, что чем медленнее он говорит с ней, тем легче ей будет его понять: 
– Look, baba, le-eave pi-ile! – растягивал он по слогам и показывал на прогулке на кучу листьев.
В средних классах Том изменился. Из отличника и умницы, наизусть знающего названия всех вымерших когда-то динозавров и современных телевизионных персонажей «Улицы Сезама», он вдруг превратился в мрачного, замкнутого в себе «середнячка». Еле-еле перешагивающего из одного класса в следующий.
Чаще по вечерам стали звонить домой учителя. И не для того, чтобы похвалить, как когда-то, а совсем наоборот. Особенно активно звонил математик и классный руководитель мистер Матью. Советовал оставаться после школы для дополнительных занятий, предлагал позаниматься с ним лично и даже рекомендовал показать психологу с педиатром. 
Родители, по отдельности и вместе, пытались с Томом поговорить и разобраться. На что он им отвечал: 
– Школа – это такая лажа!
Не помогла даже отдельная комната, выделенная ему. Но он был рад избавиться от надоевшего брата и быть один. Закрывшись на задвижку изнутри, орал и хрипел зверским голосом «heavy metal» в наушниках или смотрел по компьютеру до одури всякие ужастики с расчлененкой.
Появились у Тома и новые друзья. С крашеными волосами, татуировками и серьгами в ушах, носах и губах. Даже звали их как-то странно, по-собачьи: Пирс, Рекс, Зак. Встречались в огромном супермаркете и часами слонялись там, пока родители послушно не отвозили их домой.

Как-то случайно, в магазине, Том столкнулся с проходящим мужиком, лет тридцати. Тот был не один, а с идущими чуть позади женой и маленькой дочкой.
– Куда прешь, наркоша? – грубо так рявкнул мужик, рисуясь перед женой, – совсем ослеп что ли, отморозок? 
Ничего не ответил ему Том. Улыбнулся великодушно и отошел.
– Забей, – сказал ему Пирс, догнав на выходе, – хочешь, мы прямо здесь его накажем?
– Забей, – так же спокойно ответил Том. Не в первый раз его уже называли то наркошей, то stoner, хотя он даже вкуса и запаха веществ не знал.
Однажды вечером домой позвонили. Оказалось – из местной полиции. Тома и его дружков-одноклассников взяли на какой-то квартире чуть ли не за «несанкционированное проникновение» со взломом. Хотя взлома никакого не было. Просто один из приятелей позаимствовал ключи от пустующего дома, которые знакомые оставили родителям. 
Только старшеклассники расселись, открыли пиво и врубили музыку, как забеспокоились соседи. И вызвали полицию. На вызов примчались шесть полицейских машин с мигалками. Тома в тот вечер родителям отдали после долгих уговоров, да и то лишь потому, что был он в компании самый младший: еще не исполнилось и восемнадцати. 
Всю дорогу домой ехали молча. Том сидел на заднем сиденье и просто глазел в окно.
– Как жить-то дальше будем, сынок? – спросил наконец отец.
– Отец, – ответил сын, – школа – это такая лажа!
– Ну, вообще-то, да, – подумав, согласился отец. И осторожно добавил: 
– Вся жизнь – как эта школа…
Прошло время. Друзья с кольцами в носу и ушах уже Тома не интересовали. Как и «heavy metal» с фильмами ужасов. Школа по-прежнему напрягала. Единственная для старшеклассников в городке, она была переполнена и состояла на одну треть из «мажоров», на другую – из «гангстеров» и на последнюю – из всех остальных. Идти туда по утрам отчаянно не хотелось
И тут возникло новое увлечение – футбол. Не местный, американский – жестокий и похожий на регби, а европейский – с круглым мячом и без рук. Только его здесь называют как-то странно: soccer (соккер).
Как и всем страстям, Том отдался футболу сердцем и душой. Тренировки два раза в день, игры за местный районный клуб по воскресеньям, а дома – просмотры чемпионатов Америки и Европы по телеку с отцом. Даже засыпал с мячом нередко. 
Бабка Тома крайне удивилась:
– Ну никак от него не ожидала, что будет в футбол играть! Думала, что пойдет в богему!
Школьный тренер намекнул на место в сборной в первенстве города, если улучшит оценки. В местной команде ребята даже избрали Тома капитаном. Но тут опять не повезло: на одной из тренировок он сильно растянул ногу. Не то что играть – ходить было больно. Назначили восстановительные процедуры, массаж. Но про игру пришлось забыть. Да и оценки в школе за четверть вышли неудачные, так что тренер про сборную больше не заикался.
Все опять расплылось в тоскливом тумане, и вся будущая жизнь виделась лишь безрадостным продолжением школы…

Как-то на перемене в школьном коридоре Том увидел новый стенд с брошюрками. Оказалось, пришли армейские рекрутёры на поиски будущих добровольцев, из которых и состоит вся американская армия. Она же им потом и оплачивает учебу в вузах, жильё, машину – так называемый GI Bill. Тoм покрутился возле стенда, полистал брошюрки, переговорил с сержантом.
И через неделю сообщил дома, что после школы идет служить.
– Ты шутишь? – спросил отец, который сам никогда не служил.
Из всей семьи обрадовался только дед по материнской линии, сам бывший морской пехотинец и ветеран вьетнамской войны.
– Ты пойми, – объяснял он внуку, – сержанты об тебя будут подошвы вытирать. Но ты не обижайся и не принимай это лично. Они просто делают свою работу. Для тебя, кстати, тоже.
Еще один военный – дядька, женатый на сестре матери, был озабочен другой проблемой:
– Ты, Том, не вздумай только там жениться, – наставлял он. – На любой базе есть свои «группис», прямо как у рок-музыкантов. Сидят они у ворот или в барах и занимаются охмурением молодых и неопытных ребят. Подженит такая на себе солдатика и будет жить на его зарплату и бенефиты припеваючи. Они же ей останутся и при разводе. 
– Ну уж нет, – пообещал стойкий Том, – уж я на это не поймаюсь!
И вот, отгуляв наспех выпускной бал, начал Том ездить на близлежащую военную базу, проходить комиссии и тренироваться для сборов. Спустя время на призывном пункте он мечтал только об одном: чтобы скорее пришли автобусы и закончилась эта канитель с прОводами. 
И уже через десять часов автобусы, более похожие на маршрутные такси, доставили его и других добровольцев на будущую базу для прохождения «учебки» или, как ещё говорят, курса молодого бойца.
– Запомните, – объявил на построении мордатый сержант, – вы пока не люди и людьми станете не скоро. Поэтому помалкивайте в тряпочку и не мешайте нам делать нашу работу. Понятно?
– А ты, – ткнул он пальцем в труднопроизносимую русскую фамилию Тома, нашитую на камуфляжной груди, – ты вообще шпион!
И ухмыльнулся.

Так начались армейские будни. Подъёмы, тревоги, пробежки, учения. Стрельба стоя, стрельба лежа, лазание по канату, бесконечные полосы препятствий. И между ними, как мгновенья: завтрак, обед и ужин. Короткий сон, как забытье, и опять все сначала.
Помыться в душе удалось за две недели только однажды. Все тело чесалось и горело под формой, а пальцы ног были сбиты в кровь суровыми башмаками. Думать о будущем не было ни времени, ни сил.
Пара месяцев пролетели быстро. Раны заросли, а тело окрепло. Главное, прочистилась от былого мусора голова. Еще тянуло домой по вечерам, но письма из дома, регулярно поступавшие, как-то эту тоску все же скрашивали. Первое письмо из дома пришло через две недели. Потом стали писать через день, а ещё позже – два-три раза в неделю.
Оказалось, что младший брат тоже собрался в армию. И даже записался в специальный класс при школе, где они носят форму, бегают и ходят строем. Он и в детстве ходил за Томом, как тень, боготворя старшего брата.
Перед концом «учебки» Тома и еще одного новобранца забросили в лес с автоматами и сухим пайком на двое суток. Так сказать, в виде решающего экзамена на прочность. Под проливным дождем бродили они, пытаясь найти нужные ориентиры, не потеряться и не замерзнуть
Когда вышли к своим из леса, вместо отдыха проводили долгие часы на плацу – готовились к выпуску из учебной роты. 
В морозный декабрьский день выпуска школы молодого бойца на стадионе базы собрались все родители, невесты и родственники. Развевались звездно-полосатые флаги и из громкоговорителей громко звучали военные марши и патриотические песни.
Вдруг звуки оборвались, и в тишине на поляну, подготовленную для торжества, повалил искусственный дым из спецмашин. Из сизого дыма под рёв и свист зрителей появился взвод солдат в камуфляже и при полном боевом снаряжении. Продемонстрировав ловкость с оружием, пехота так же быстро исчезла. А на смену ей, из облака дыма, при полном параде обмундирования вышли строевым шагом все двести бывших новобранцев. Теперь уже настоящих солдатиков, но только не оловянных, а самых живых, пусть даже немного подмерзших и слегка уставших.
А в первых шеренгах, возвышаясь над остальными, как каланча, шагал Том. Со слезящимися от продувного ветра глазами, русской фамилией на груди и слегка покрасневшим от холода носом. С сослуживцами прошел маршем до конца стадиона. Чтобы, развернувшись, отмаршировать вслед за полковым оркестром перед родными трибунами еще раз. На бис.
– Ну никак от Тома я не ожидала, что он в армию пойдет, – опять сказала русская Баба. – Думала, что богемой станет!