Клямка

Знакомая картина: когда умирают старики, самые родные люди, и пустеет хата, остается одна, тут же являются дети, потомки… и разбирают вещи: подушки, одеяла, комоды… ну кому что надо… кровати, столы, диваны, ковры… Хотя и не всегда такое бывает. Впервые я увидел оставленную хату в почти уже умершей небольшой деревушке Кулага на Быховщине в Могилевской области еще в середине восьмидесятых лет ушедшего столетия. Был август. Мы с отцом и младшим братом (он тогда жил в Ашхабаде, был в отпуске) косили там в саду дальней родственницы. Когда решили перекурить, я подошел к одной из хат. Двор, конечно же, был заросший высоким бурьяном, сразу чувствовалось, что давно не ступала там нога человека. Осмелился заглянуть в окно. И увидел то, от чего ужаснулся: все в доме было так, как при жизни людей. Даже ведро стояло на скамеечке при пороге, а к нему прилепилась белая металлическая кружка. И когда уходил со двора, по спине пробежала холодок, и вроде послышался мне голос человека: «Ты куда, браток, побудь, задержись!» А может, то вовсе не человек был, а сама хата меня хотела задержать?..
Так у меня родилась одна из первых пьес – «Окна», на которую сразу же обратил внимание Гомельский областной драматический театр. Те окна и сейчас смотрят на меня – как окна не только моей малой родины. Многих. За теми же окнами некогда бурлила жизнь, там ели, пили, там звучал детский смех…
А я со своей хаты взял клямку*. Вот она. Невзрачная на первый взгляд, простенькая. Скорее всего, ее смастерил кузнец-самоучка из местечка Журавичи еврей Гирш Моцкин. У меня, кстати, про этого человека есть несколько откровенных, теплых строчек в повести «Пляши от печи, постреленок!». Ну, а уже дед Яков сам прибил ее к двери. Кто же еще, если не он?

Когда учился в Ильичевской СШ в старших классах, а это Рогачевщина, неподалеку от моей родной Гуты (восьмилетку я закончил в Искани; мои эти две деревни граничат, в каких-то четырех километрах друг от друга, но первая – это Гомельщина, а вторая – Могилёвщина, где родители работали учителями и нашли вечный приют), то жил у деда Якова и бабы Пелагеи. Старым людям в сельской местности было с внуком все же полегче, согласитесь. Помню, получил первый гонорар из детского журнала "Вясёлка" – аж 15 рублей. А деду принесла почтальонка пенсию – 12. Совпало, что одновременно. Старик удивился: мал-мал, а гляди ты! Обскакал. А когда еще узнал, за что мне заплатили столько много, посоветовал меньше носиться по улице, а больше писать. Я пообещал. К сожалению, дед Яков не дождался того времени, когда у меня начали выходить книги, ставиться спектакли в театрах. Я вскоре призвался в армию, а его не стало. 
Последние два годы жизни он за клямку не брался: разбил паралич. Но я и сегодня ощущаю тепло его натруженной, мозолистой руки…
Поэтому для меня клямка – очень дорогая вещь. Неоценимая. Кажется, кусок железа… Но это не так. Клямка – нечто более значительное, чем просто железо… Я бы не побоялся даже поставил ее рядом с хлебом. Да, да. Сперва, конечно же, мы едим хлеб, а потом беремся за клямку, чтобы выйти во двор, на улицу, на широкий жизненный простор. Набираемся сил, мощи. Без клямки – никак. Ее не обойдешь. Она выводит нас в свет, она первой и встречает тебя, когда ты возвращаешься на родной порог.
За клямку – не сосчитаешь, сколько раз – бралась моя мама. Я притрагиваюсь к ней, и мне кажется – я держусь за ее руку. Ты где, мама? Ты куда исчезла? Там, на небесах? Боже, как же ты далеко! Обидно до слёз – сегодня некому назвать меня сыном... 
Вчера читал повесть Астрид Линдгрен «Мадикен», в которой девочка думала, что можно сесть на поезд и поехать на небеса, а там бы она встретила свою маму, которая умерла…
Поезда на небеса не ходят, к глубокому сожалению…

***

Так оно и было – мама дала мне в дорогу ручник. Может еще и потому дала, что подтолкнула к этому песня, а песня, как известно, – душа народа. А народ – это мы. Когда я покидал отчий порог, тогда не было телевизора в нашем доме. Только радио. Благодаря ему песня про ручник была на слуху. Я на всю жизнь запомнил ее авторов – поэта Андрея Малышку и композитора Платона Майбороду, а также исполнителя Дмитрия Гнатюка. Пронзительно исполнял «Ручник» и наш любимый школьный учитель Николай Кириллович Шульга.
Телевизоры появятся значительно позже, и мама меня успеет увидеть на экране. Похвастается мне. С гордостью. И я представил ее перед телевизором… У меня как раз тогда и написалась трогательная миниатюра «Мама». Когда писал пьесу «День ангела», то в образе главной героини – бабы Маши – я видел свою маму. Учительница, у самих пятеро ребят, но если присылали в деревню молодого специалиста, то председатель колхоза Мария Борисовна Смолкина приводила его к маме, упрашивала недолго, видимо: возьми, Яковлевна, у тебя чистенько в избе и сытно. Мама брала, не могла отказать. И вот когда она останется одна (героиня пьесы, конечно), то бывшие квартиранты вспомнят про бабу Машу, приедут на ее день рождения, о котором она совсем забыла. И будут недолго решать, у кого ей, теперь уже совсем немощной старушке, доживать век, поскольку своих детей она так и не заимела… Она же когда-то приютила нас, а теперь мы должны позаботиться о ней…
Смотрю я спектакль, и вижу на сцене свою маму…

***

У бабы Пелагеи был иной ручник – тряпкач. Увесистый, прочный. Она сама его соткала на кроснах. Висел ручник тот в уголке перед печкой, а при первой необходимости она энергично хватала его и пускала «в бой»: «А вот вам, неслухи такие! Это меня, бабушку, не слушаться! Как вы смели?! Кто позволил?!»
В чудесном рассказе Михася Стрельцова «На четвертом году войны» есть следующие строчки: «Бабушка – высохшая, с почерневшим от работы и старости лицом – отстегала тесемками малого внука за то, что общипал, не дождавшись ужина, горбушку недопеченного, зажаренного из картофеля и ячменных отходов хлеба".
Не помню уже хорошо, чем отстегала и меня бабушка Пелагея, когда я каким-то образом утащил перед ее пристальным глазом горбушку хлеба и вынес ее за угол дома, где меня уже поджидал Васька Мурашёв, немного старше за меня малец. Такое время было: каждая крошка бралась в семье на особый учет, иначе, возможно, и не выжили бы. Скажи сегодня об этом своим сыновьям или внукам – разве поверят! А так было.
Не знаю, помнил про тот случай Васька Мурашёв, как-то я об этом не спрашивал, а сегодня – поздно: нет уже его на этом свете.
Не все военные и послевоенные пацаны прожили долго, к большому сожалению: им, похоже, в свое время не хватило тех самых хлебных крошек, за которые отстегала бабушка своего внука в рассказе белорусского писателя, за что и я получил от своей тряпкача. Не хватило – чтобы набраться силенок, заложить прочный жизненный фундамент.

Когда бабушка стала совсем старенькой, я приехал проведать ее. Разговорились. Я же, говорит, все деньги отдаю невестке и сыну. А зачем мне они? Купят-принесут. А когда сказал, что может и зря, могла бы и сама к магазину пройтись по сельской улице, себя показать и на людей посмотреть. Она не нашла иного аргумента, как молча подвести меня к маленькому зеркальцу, которое было аккуратно вмазано в печь, посмотрелась в него и тихо промолвила: «Куда я уже пойду? Видишь же, старость сделала из человека какую-то обезьяну…» Я успокоил ее: нет, не верь зеркальцу, оно врет – ты самая красивая, самая светлая женщина на этой святой и грешной земле, каких я только знаю, любимая бабушка!»
Как я бы сегодня хотел получить от бабы Пелагеи тряпкача! Бей где хочешь и по чему хочешь. Подставлю любимую часть тела.
Лет несколько назад на сельском погосте поставил деду Якову и бабе Пелагее памятник – они как голубь с голубкой на нем. Текст попросил написать следующий: хороших людей не забывают. И на белорусском языке. К сожалению, это единственный памятник на погосте, где надпись сделана на языке моих скромных, незаметных на первый взгляд предков… На их родном языке…

***

Было, лизнул клямку. На морозе. Частичка языка все же осталась на ней. Тогда, ясное дело, еще более породнился я с ней. Она научила меня многому. И в первую очередь – держать язык за зубами, не всегда высовывать его там, где надо и не надо…

***

За клямку держались и мои школьные учителя.
Я не боялся, когда к нам приходили они. Родители работали в школе, и о том, как ведет там их сын, они могли сказать им и в учительской. А приходили учителя, как приходят в гости или просто так повидаться, а может, и по какой важной нужде, друг к другу знакомые люди, соседи.
За клямку часто бралась и моя первая учительница Ольга Кондратьевна Хацкова. «Думала, из тебя не будет человека», – искренне призналась она мне после просмотра спектакля по белорусскому телевидению «Следственный эксперимент», в котором были заняты Геннадий Гарбук, Мария Захаревич, Павел Дубошинский – все народные. А сама, заметил, очень гордилась мною. «Когда же ты очень уж неусидчивым был, – сказала дальше. – Не забыл, как тебя в угол ставила частенько?» А как-то спросила: «Ты что, Василек, птиц на дереве считаешь, когда ты в окно смотрел и шевелил губами, а ты спокойно, не отрывая взгляда, ответил: нет, листочки… Это же как можно было на акации листочки посчитать! Невозможно же! А ты хотел. Прости, что я ошиблась…»

***

Война. За клямку держались и немцы, враги. Они были на постое в нашей хате. Мама пряталась в землянке, а баба Пелагея смело покрикивала на своих непрошенных квартирантов, ведь у тех было слишком много вшей. Поскольку дед Яков был в плену в первую империалистическую войну, немного знал немецкий язык, то он выступал, таким образом, в роли переводчика.
Разные были немцы. И хорошие, и не очень. Знаю от деда Якова: некоторые плакали, когда покидали Гуту. Видимо потому, что войну проиграли. Да и жаль было впустую прожитых лет. А может и от радости плакали, что живы остались.
Как бы там не было, но когда я вспоминаю врагов и берусь за клямку, то чувствую обжигающий холод…

***

1968 год – один год в моей жизни, когда я ни одного раза не брался за клямку, не открыл дверь в свой родительский дом – служил в армии. Тяжелый год. Умер дед. Погиб Гагарин. Ввод войск в Чехословакию, и мы, солдаты, просились, чтобы и нас туда отправили. Писали на тетрадном листке какие-то рапорта. Да, всё это было. Ничего не поделаешь – так воспитаны.
В армии я впервые узнал, что всюду, где приходилось бывать, любят и уважают нас, белорусов. Может, потому что и мы сами, белорусы, хорошо ко всем относились и относимся? Скорее всего – так.
Интересен и следующий случай. Мне, сержанту, предложили быть инструктором политического отдела по комсомольской работе космодрома Байконур и повели на согласование к начальнику генерал-майору Михаилу Ивановичу Дружинину. Он сидел в просторном кабинете с Звездой Героя Советского Союза на лацкане кителя, сразу же смерил меня строгим взглядом, поздоровался за руку и только спросил: «Откуда родом будешь, сержант?» А когда узнал, что из Беларуси, его красивое смуглое лицо засветилось, и он кратко распорядился: «Оформляйте!»
Это позже я узнаю, что капитан М. Дружинин, на то время командир роты, получил Золотую Звезду Героя за освобождение Витебска… 

***

Все последнее время клямка со мной. И на самом видно месте. Она мне напоминает про мою малую родину. Может, это она помогала и помогает мне за письменным столом – один Бог знает. Но сегодня я и сам удивляюсь: как это так получилось, где взял я столько сил и вдохновения, чтобы написать и издать 30 книг прозы для детей и взрослых, в том числе несколько книг сатиры и юмора, а так же роман «Дом коммуны»; написать более чем 70 пьес, из которых около 40 уже поставлены в театрах родной Беларуси, России, Казахстана, в Украине, в Таджикистане, в Эстонии… 

***

Держались за клямку и актеры Могилевского драматического театра, которые привезли в нашу деревню Искань спектакль «Седой аист» по моей первой пьесе. Родители, конечно же, пригласили их в хату, угостили вкусным крестьянским ужином…
Раньше шахтеры из Донбасса заготавливали в наших краях картофель на зиму. Как-то заночевали горняки и у нас. Мы, малышня, долго не могли уснуть, ведь таким красивым, мелодичным показался нам украинский язык – слушали бы и слушали! 
Я часто вспоминаю шахтеров из Донбасса, которые также держались за мою клямку…
Мира им и добра!

***

Если Бог хочет сделать тебя счастливым человекам, то он будет вести тебя по очень тяжелой, непростой дороге, ведь легких дорог к счастью не бывает.
Можно считать, мне повезло в жизни. В моих спектаклях были заняты такие известные и знаменитые актеры, как народный артист СССР Геннадий Овсянников, народные артисты Беларуси Геннадий Гарбук, Григорий Белоцерковский, Степан Бульчик, Мария Захаревич, Павел Дубошинский, Нина Корнеева, народный артист России Владимир Тютюнник, заслуженные артисты Республики Беларусь Федор Иванов, Зоя Бурцева, Александр Пархимович, Василий Галец, народные артисты Республики Марий Эл Василий Домрачев, Светлана Гладышева, Светлана Строганова…
Я имел возможность встречаться со знаменитыми писателями Иваном Шамякиным, Василем Быковым, Владимиром Короткевичем, Валентином Распутиным, Виктором Астафьевым, Расулом Гамзатовым, Михаилом Алексеевым, Бердыназаром Худайназаровым (Ашхабад), Зотом Тоболкиным (Тюмень), Германом Ходыревым (Ижевск) и многими другими, дружил с драматургом Михаилом Варфоломеевым… В моей биографии был последний съезд СП СССР, который проходил в Москве в 1992 году. Были семинары драматургов в Пицунде, Рузе и Дубултах. Если бы не поехал в Пицунду, не знаю, стал бы я драматургам или нет. Рискнул. И не проиграл. Хотя несколько раз приходилось начинать мне жизнь чуть ли не с нулевой отметки.

Писательский билет мне вручил Максим Танк. На нём и вторая подпись – «Юрий Верченко. 1989 год».
Иван Шамякин, когда мы встречались в Минске, всегда спрашивал: «Как поживает моя малая Родина?» Он с особой любовью относился к Гомельщине.
Я также никогда не забывал и не забываю своих земляков, при первой возможности стремлюсь к ним. Вместе радуемся их и моим успехам. Печалимся-горюем, если кто-то оставил этот свет…
Почему у человека такая неодолимая тяга к малой родине? Разве только в одной пуповине? Возможно. Я это изведал. И, помнится, когда навсегда вернулся из Туркмении, то попросил таксиста остановиться около березы, что росла при дороге, и прильнул к ней, поцеловал. Ничего не поделаешь – я человек сентиментальный…
Понимаю очень хорошо Алеся Ставера, который написал: «Чтоб любить Беларусь нашу милую, надо в разных краях побывать…» Как-то мы вместе выступали в Светлогорске перед читателями, жили в одной комнате, и я поинтересовался, как родились у него эти пронизывающие до боли сердца строчки, ставшие известной песней. Александр Сергеевич ответил: «Был в "партизанах" в Тбилиси. И, знаешь, сильно заскучал по Беларуси. Чтобы не забыть, первые слова записал даже на спичечной коробке, когда бродил по городу…»

***

Народный артист СССР Евгений Матвеев в книге воспоминаний отметил, как Василий Шукшин, отправляясь на Алтай в свои Сростки, бодро заявлял: «Еду подержаться с земляками за руку!»
Подержаться за руку. К сожалению, я могу подержаться сегодня только за клямку – в моей Гуте не осталось жителей… Но и это неплохо, есть жизнь в других селах, куда меня тоже приводит сердце. Общаемся. Дружим. 
Наша хата была всегда гостеприимной, и вряд ли найдется кто из земляков, кто бы когда-то хоть раз не брался за эту клямку! Так что, земляки, спасибо вам за теплоту ваших рук!

***

Давайте будем помнить всегда о тех, кто посадил нас на этой земле. Точнее ли сказать – поселил. Помнить про свою РОДИНУ – БОЛЬШУЮ и МАЛУЮ.
И про тех хороших и добрых людей будем помнить, которые брались за дверную клямку нашего дома, которая согревала своим теплом в ненастье и в лютый мороз, в котором и сегодня слышны голоса и шаги самых близких нам людей… 
Вы прислушайтесь: они, голоса и шаги, слышны… Прислушайтесь… Особенно выразительно все это вы услышите, если будете держаться за клямку своей родной хаты… своей избы… своего дома…
Я в этом убедился.

Примечание:

*Клямка – устройство для поднятия дверной защелки.