All That Jazz

Автор верлибра свободен во всём, если не считать необходимости создавать хорошие стихи.
                                                                                                                                       Томас Элиот

9 ноября объявлены лауреаты премии «Поэзия» в трёх номинациях. «Стихотворением года» посчитали «бело-красно-белый флаг» Марии Малиновской. И разразился скандал…

Региональный обозреватель Андрей Игнатьев (https://babr24.com/?IDE=221107) в статье «Стихотворение года – поэтизированная политика или политизированная поэзия?» писал: «Этот длинный, лишённый знаков препинания верлибр разделил литературный Фейсбук на два лагеря». И не только Фейсбук. Не первую неделю пылают страницы. Хотя, признаться, непонятно, почему.

Для начала приведу мнение, высказанное доктором филологических наук, профессором НИУ ВШЭ, литературоведом Олегом Лекмановым (https://www.facebook.com/lekmanov/posts/4360669490719300): «Меня, если честно, поразил пещерный уровень состоявшейся „дискуссии“. Я вполне допускаю, что победившее стихотворение может кому-то сильно не понравиться (все люди разные и вкусы у них разные), однако уровень предъявляемых аргументов удручает. […] Стихи не в рифму – это не стихи. Вы – серьезно? Мат и описание секса в стихотворении недопустимы. […] Какое нынче у вас, милые, тысячелетие на дворе?»

Примерно так же высказался на этот счет в журнале «Лиterraтура» Евгений Никитин (https://literratura.org/actual/4743-evgeniy-nikitin-premiya-i-klinika.html): «В скандале вокруг премии „Поэзия“ в первую очередь очень мало поэзии. Все высказывания на эту тему предсказуемы, все возмущение исходит от людей, которые эстетически находятся где-то в шестидесятых годах прошлого века. Это примерно то же самое, как если бы „Премию Кандинского“ ругали авторы портретов маслом на холсте и члены кружка имени Глазунова».

Позволю себе отступление: портрет маслом на холсте не является антагонистом творчеству Кандинского, в условиях указанной премии нет ограничений на холст и масло. И вообще это лишь техника, а не вся концепция и не вклад в искусство, за которое, собственно, премию Кандинского и дают. Если не знаешь предмета, не надо пытаться сделать из него метафору. Несуразные метафоры, выражающие что угодно, кроме авторской мысли, – бич и примета современной литературы. Их использование выдает не только плохое знание русского языка, но и незнание элементарных вещей.

Тем не менее претензии к дискуссии кажутся обоснованными: верлибр, как говорил Томас Элиот, дает cвободу. От всего – от рифмы, ритма, литературности выражений… Только от необходимости писать хорошие стихи свободы поэт получить не может. С этой свободой он освобождается и от звания поэта. Зная эти неприятные особенности литераторской профессии, «авторитетные критики» то и дело наставляют читателя, как школьника, читая лекции по теме «Что хотел сказать автор», – а то как бы мы не заплутали в дебрях на удивление одинаковых верлибров, свободных от всего, включая писательскую индивидуальность.

Мнение Олега Демидова о произведении (выраженное там же, на Фейсбуке) вроде бы и не ругательное, но все-таки нелестное: «Все темы и приёмы, на которые ориентируется так называемая „актуальная поэзия“, на месте. Маша долго к этому шла и, наконец, нашла нужную комбинацию: антиимперские протесты […], проработка психологических травм, сексуальное отклонение […], героиня не феминистка, но находящаяся в этому дискурсе, стихотворение удалено из ФБ по доносу и доступно только в „Воздухе“. Вот и все слагаемые успеха. Это, конечно, стихи […], но абсолютно „грамотно сделанные“». Кому как не бессменному «делателю успеха» Захара Прилепина узнать знакомые приемы?

Тем временем рождение нового имени из своеобычного скандала продолжается. Нужны спортивные комментаторы, телеведущие, которые бы разъяснили публике, что, собственно, на ринге происходит.

Критик Ольга Балла-Гертман, мастер подобных разъяснений, в «Учительской газете» любезно извещает, каким предстает победитель в глазах человека, близкого к Олимпу: «Победило стихотворение не просто сложное по внутренней динамике и конфликтное по той же внутренней динамике, но отражающее наше время с такой мучительной точностью, что может показаться прямым публицистическим, политическим высказыванием», хвалит «мучительную точность» (присущую нынче буквально всем, кто пользуется фем-оптикой, то есть ругает мужской пол и жалуется на жизнь, страну и психотравмы).

Между тем директор журнала «Вопросы литературы» Игорь Дуардович логику выбора не оценил и даже вовсе вышел из жюри. Евгений Никитин как еще один спортивный комментатор вынес свой вердикт: «Ведь стихотворение Марии Малиновской, получившее премию фактически из их [Игоря Дуардовича и Евгении Коробковой] рук, нарушает все их представления о нормах в стихосложении, словно желанная, но запретная и потому вытесненная сексуальная практика. Субъект может выдержать только определенную степень наслаждения, после которого оно превращается в лакановский jouissance».

В историю об удивительном фаворите, вывезшем на собственном, можно сказать, горбу троих – мучительную точность, публицистическую политизацию и запретную сексуальную практику, – добавил интриги тот факт, что стихотворения-то в открытом доступе и не было. Его удалили, как утверждало множество народу, «по доносу». Хотя это мог сделать и бот.

Е. Никитин даже намекнул, что это не просто удаление «за плохие слова», типичное для соцсетей, а «политика настигла поэзию в форме доноса. Поэзия скрылась от нее на бумаге. Бумага неожиданно оказалась последней инстанцией свободы». Дотянулся, короче, проклятый. А намек Баллы-Герман: «…то, что этот текст был стерт из социальных сетей по анонимному доносу, нелишний раз доказывает, что в этом качестве оно прочитано и было (ну не из-за табуированной же лексики, которую, о ужас, герои используют в своих высказываниях)» поддал жару в топку воображения публики.

Что же такого было в стихотворении, задумалась я, что его одновременно наградили, удалили и объявили не чем иным, как jouissance (напомню: психоаналитик Жак Лакан этим словом обозначил парадокcальное наслаждение, достигающее практически невыносимого уровня возбуждения; его функция заключается в поддержании невротической иллюзии того, что jouissance был бы достижим, если бы не запрет)? Для ясности приведу несколько фрагментов «стихотворения года».

Начинается оно неоригинально, с «политической повестки». Без «повестки» мы же не увидим актуальности в стихе!

бело-красно-белый флаг
на твоём фото профиля
я давно уже видела
я не замечала до сих пор

а сегодня когда ты позвонил и кричал
вернее когда я позвонила а ты кричал
вы все провокаторы
звоните выспрашиваете

(а у меня больше никого нет
в этой стране
кроме тебя)
я нажала отбой
и долго смотрела
на бело-красно-белый флаг

пока не увидела
что мой лучший друг
то что называется переобулся

Никакой мучительной точности и публицистического ее выражения вначале не наблюдалось. Такие стихотворения, ученически-безыскусные, время от времени пишут, наверное, все поэты, а вернее, поэтессы (поэтки), да и простые, безызвестные обитатели соцсетей и литературных сайтов. Но именно этот отрывок присутствовал в большинстве отзывов на стихотворение, без объяснения, что в произведении имелось что-то еще, скандальное. Рецензенты вели себя так, словно что-то знают, но читателю нипочем не скажут. Казалось, будто жюри и все обозреватели внезапно сошли с ума или вступили в тайное общество.

Читая отзыв Олега Лекманова: «Короче говоря, обсуждение в соцсетях очень грамотно сделанного стихотворения Марии Малиновской продемонстрировало весьма печальную особенность современного литературного процесса» и пытаясь понять, о чем вообще речь, где это «грамотно сделанное» нечто, я обнаружила, что у стиха есть продолжение, похожее на грустный лытдыбр обиженной девочки, поссорившейся с мальчиком, плохим мальчиком, который не пожелал быть хорошим – даже с ней. А ведь она так его любила! Ну или дружила с ним. Всем своим организмом.

Обиженная девочка перечисляет условия и динамику дружбы:

ты не кричал
ё… тупая с…
даже тогда
в мои 15
в твои 32
ты говорил
своим всегда ровным голосом

ты слишком умная девочка
для такого как я
мы поженимся
ты захочешь развиваться
а я не захочу
ты всё равно будешь развиваться
я начну ревновать
думать что у тебя есть другой
ты обидишься
и у тебя появится другой

ты не кричал
ё… тупая с…
даже когда не успел
сказать мне что развёлся
ты просто молчал и слушал
как я говорила
что встретила человека
и его ненавидит моя семья
поэтому я звоню
у меня больше никого нет
в этой стране
кроме тебя 

Найти полный текст можно в интернете по тексту строфы – или купить выпуск журнала «Воздух» на бумаге (читатель, я полагаю, не станет его ни искать, ни покупать). Поэтому позволю себе некоторые спойлеры. Просто чтобы прояснить ситуацию.

так когда же я стала для тебя ё…
тупой
конченой с…
если ты меня не е…
если ты всю жизнь
боялся что меня-таки в…?

когда ты учил меня целоваться?

когда ты учил меня нареза́ть помидоры
а потом в твоей комнатушке
на простыне с налипшими косточками
этих и других помидоров
мы смотрели зелёную милю?

я таращилась в экран
и не могла следить за сюжетом
потому что балдела
у нас всё почти как у взрослых

Вот тут-то автор(ка), мне кажется, и выдает себя с головой. Это не у героини, это у нее «всё почти как у взрослых» – от обсценной лексики до виртуальной политики. Матерящаяся молодая поэтесса в современной литературе – уже никакое не табу, а скорее тренд. Так же, как поэтесса, жалующаяся на мужчин, психотравмы, политическую обстановку и равнодушие взрослых. Даром что девочке, как правило, четвертый, а то и пятый десяток пошел.

Мужчина лютует, оскорбляя чувства собеседницы, та откровенно тормозит, сравнивая себя с «этой страной»:

а может в том-то и дело
что твоё отношение ко мне
живое динамическое
а я как эта заторможенная страна
не заметила как стала
конченой
не заметила как ты перестал быть
моим лучшим другом
мне просто спокойно о тебе так думать
чтобы не думать вообще

з… москали
лучше всех всё знают
учат жить

на протесты она пойдёт
да тебе одного удара дубинкой достаточно

просто поезжай в город
посмотри в окно
и напиши правду
своим левачкам-п…
открой подъезд
чтобы люди могли укрыться
и будет достаточно
твоего ё… вклада в революцию

Обиженная девочка вспоминает о разрушенном образе рая на земле:

мне пятнадцать
мы идём по грунтовой дороге
ты обрываешь с дерева
маленький белый цветок
и вставляешь мне в волосы
моё счастье наверное
несоразмерно поступку
но в тот миг мне и правда кажется
что ничего прекраснее нет
мне до сих пор кажется
что ничего прекраснее не было
и ты говоришь
как же тебе мало надо
а я не понимаю этих слов

Драма окончена, аплодисменты и рыдания прилагаются. Правда, по-прежнему непонятно, с чего вдруг такая бурная реакция. Из-за матерного слова, обозначающего половое сношение, его отглагольные и прилагательные? Так это подростковое. Чтобы всё было как у взрослых.

Сколько ни переворачивай стихотворение года, а оно все равно ученическое, неприметное. Можно взять стихи других добросовестных мастериц эпатажа, той же Васякиной, Рымбу, да и прочих «авторок», готовых на многое, лишь бы выделиться из общей массы – но ничем из нее не выделяющихся. Чтобы помочь дамам в их трудном деле саморекламы, нужен хайп, нужны войны критиков. Это и есть сила окололитературной трансгрессии, преодолевающей предел посредственности современного модного литератора. Автор, как верно заметил О. Демидов, многое сделала для выполнения главных условий «актуального произведения».

И пока Игорь Дуардович в возмущении выходит из жюри, Александр Переверзин, главред издательства «Воймега», пишет: «Кого-то в этом стихотворении смущает обсценная лексика. Я пробовал её заменить, без мата получается, что герой просто вяло поругивается на героиню». Только мне кажется, что герой и с матом вяло поругивается, ухитряясь между ругательствами вставлять ценные указания: героиня должна найти ему работу в Москве, с проживанием или без проживания? Когда ругаются бешено, указаний не дают и на помощь не рассчитывают.

Критики высказывают свою мысль так, что только запутывают читателя с его нехитрой логикой. Ольга Балла-Гертман подогревает «синдром поиска глубинного смысла» в читательской душе: «К чести Марии Малиновской […], ее стихотворение не политическая декларация. Оно не вопреки своей актуальности, но, напротив, как раз посредством ее существенно глубже. Оно вообще не о текущих исторических обстоятельствах, хотя говорит их языком». Спрашивается, отчего не писать политических деклараций такая честь для поэта? Или современные поэты настолько утомили всех своими манифестами, что можно с восторгом прочесть верлибр о разрыве несовершеннолетней девицы и мужчины вдвое ее старше (хотя разница в полтора десятка лет значима лишь когда тебе пятнадцать – «через сто лет нам будет поровну»)?

Вопросы, вопросы... Связанные, однако, не столько со стихотворением (о котором сам читатель высказывается без особого энтузиазма: «Форма истеричная, но форма точно соответствует содержанию, а не просто „девка психанула и надиктовала матерщину на телефон“»), сколько с силой продвижения посредственных и безыскусных авторов в премированные, модные и знаменитые. Прочти кто-нибудь данное стихотворение не в лонг-риде, а где-нибудь на Поэзии.ру – не уверена, что хоть строчка задержалась бы в голове критика-хэдхантера, ищущего, кого бы… трансгрессировать.

В этой разноголосице, пожалуй, лучше читать между строк, там, где критики помоложе и понаивнее выдают «профессиональные тайны». Устами младенца глаголет истина.

Молодой критик Евгений Никитин намекает на невротическую тягу к запретному наслаждению, но поневоле сбивается на процесс создания поэта из «психующей девки» (или парня): «Не величие отмечается премиями, а получение премий ведет по представлениям наших литераторов к величию. Поэтому и вызывает смесь благоговения с ненавистью». Это без экивоков переводится как «дай премию забору с написанным на нем неприличным словом – мы и ему позавидуем».

Но нельзя же младенческие откровения вот так запросто пускать в народ? Надо как-нибудь эдак извернуться, подводя базис под пользу от премирования заборов: «Потому что общая масса внимания, на которое может рассчитывать поэзия, очень невелика, и каждый грамм на вес золота. Это внимание важнее даже самих текстов». 

Ах вон оно что! Оказывает, весь этот джаз затеян ради увеличения интереса публики к поэзии, абсолютно чуждой современному читателю. А ведь помнится время (даже мне), когда имена современных поэтов были на слуху, поэтические сборники читали, разделы поэзии в толстых журналах интересовали не только дам с камеями в кружевных жабо… Но, похоже, кровати двигать в вашем заведении, господа литераторы, давно бесполезно. Может, что-нибудь в поэзии подправить?

Художник: Андреа Коуч.