Биологическое чутье литератора

В фильме «Любовь и голуби» тётя Шура, жена дяди Мити, говорила: «Чего в сердцах не скажешь!» Похоже, фразу эту надо напомнить всем, кто по горячим следам пытается оценить позицию творческой интеллигенции относительно событий на Украине. В сердцах, под эмоциональным напряжением, всякое можно сказануть… Поэтому стоит рассматривать позицию отдельных лиц и целых категорий населения по высказываниям более давним, пусть злободневным, но все-таки более взвешенным.

Фигуры некоторых писателей стали одиозными давно. Людмила Улицкая своими высказываниями следующего рода: «…французы — вот, они немцам сдали свою страну. Сейчас прошли годы — Париж стоит, они его сохранили, они сохранили культуру. Да, конечно, французы не молодцы, а мы молодцы. Но страна была разрушена, народу погибло ужасное количество»; или «Альберту Швейцеру пришлось покупать билет, бросить Баха и ехать лечить грязных, диких, больных дикарей. Нам никуда не надо ехать — достаточно выйти из подъезда и вот мы уже в Африке» — этими высказываниями писательница существенно подпортила себе реноме. Теории насчет сдачи страны фашистам во имя самосохранения «культуры» (много бы ее осталось после чисток недостаточно арийского содержимого, после вывоза культурных ценностей — другой вопрос), отношение к русским как к «грязным, диким, больным дикарям» (это высказывание и относительно первобытных племен в Африке выглядит… нечистоплотно) — всё это никак не могло вызвать симпатию к бабушке прозападной демократии.

Однако дело не в том, что пожилая женщина может в сердцах сказать. Размышления писателя могут быть шокирующими, непатриотичными и даже безумными — но от этого не перестать быть пророческими. Так вот, Улицкая хоть и не пророчествует, однако, она напрямую говорит о вещах, которых большинство возмущенных ее речами не замечает. Например, о сверхценностях нашей творческой интеллигенции. О настоящих сверхценностях, не о декларируемых в масс-медиа, словно на таможне при переходе границы.

Границу Л. Улицкая перешла, возможно, в том своем романе, где главный герой Даниэль Штайн успел послужить в гестапо, уйти в партизаны, перейти в НКВД, каждый раз давая клятву верности и потом признавая, что клятвы его «не были истинными». По поводу службы в гестапо Штайн то ли гордится, то ли оправдывается: «Я был переводчиком, что ни говори, помогал людям договариваться между собой и ни в кого не стрелял». Он выживает любой ценой, пользуется всеми средствами, что подвернутся: «Я снял с себя последнее „еврейское наследство“ — одежду расстрелянных евреев с полицейского склада. Теперь я надел черный полицейский мундир...»

Основная мысль героя романа: «Я был жив, и это было чудом». Штайн по сути своей survivior, выживальщик. Это ощущение, что ты жив, и есть главное чувство, главная ценность не только для выдуманного персонажа, но и для человека, родившегося в годы Второй мировой, выросшего в СССР, помнившего трудные времена: номерки на руках в очереди за чем-нибудь питательным, «одну курицу в одни руки», тотальный дефицит. Для него главное не сопротивляться, не побеждать — главное для него выжить. А там можно взять свое, не мытьем, так катаньем. Мертвому почет и слава не нужны. Какая разница, герой он или отступник, если он мертв?

Для некоторых людей личное выживание становится фетишем. Это может быть, даже не личное, а историческое, ветхозаветное: оставить позади родной горящий город, жену, превратившуюся в соляной столб, совершить любое запретное, безнравственное действие — но не умереть, дать начало новому роду, новому племени. Даже находясь в безопасности, они мысленно ищут пути для бегства. Трудно спорить с коллективным бессознательным в собственном мозгу.

Многие работники культуры и не спорят. В их сегодняшних высказываниях проскальзывает общая мысль: «Это безумие! Президент сошел с ума! Он боится потерять власть. Я, мои родные, мои знакомые, мои соседи, даже дворник, который метет мой двор — все против» (интервью Л. Улицкой студии «Белсат»). Они говорят об опросах, проведенных на улицах и в компаниях, о разговорах на кухнях и в курилках, приводят в качестве аргументов это самое «народ не в восторге». (Как будто можно быть в восторге от войны, если ты не нацист любого толка и не ура-патриот с синдромом диванного героя.) Творческие деятели упорно талдычут: народ хочет не выживать, он хочет жить хорошо и спокойно — а ради этого все политические вынужденные меры следует отменить, прекратить, поставить точку. Последствия точки, поставленной на середине военной кампании, их мало волнуют. Хотя они, без сомнения, будут сокрушительными.

Для выживальщика важнее сохранить то, что у него есть, он живет одним днем. Он не уверен, что доживет до момента, когда труды и затраты сегодняшнего дня окупятся. В крайнем случае, они пригодятся лишь его детям и внукам — но сию минуту он не думает ни о детях, ни о внуках. Он думает о том, чтобы продлить лучшее из чудес — оставаться живым. Эгоизм стариков, если хотите, вот что лежит в основе инстинктов выживальщика.

Следующие этому паттерну недовольно соглашаются: «Как показывают опросы, 82-85% населения поддерживают правительство в его — корректно скажу — политике». Они ставят себя наособицу от этого «населения»: «Легенда о том, что „поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан“  — это легенда вчерашнего дня. Писатель и поэт имеют право писать, о чем угодно». Быть гражданином, хочется сказать госпоже Улицкой, не значит хвалить власти. Именно это действие — хвала властям — значит нечто иное, обозначение подбирайте сами. А быть гражданином — значит что-то делать для своей страны.

Да, мы понимаем, что вам этого совсем не хочется (и Некрасову дать пинка приятно). Для выживания полезнее другая тактика — ругать «безумие» и твердить в эфире банальности, которые уже и ленивый повторил: «В наших условиях, когда масс-медиа формируют мозги, поддержка войны на Украине — это результат машинки „телевизор“ в сочетании с катастрофически низким культурным уровнем. Уменьшается количество людей, способных думать». Смешнее всего то, что до недавнего времени власть либерального лобби в культуре была невероятно сильна. Если приглядеться, то демонами патриотизма были одержимы, похоже, Владимир Соловьев с гостями да ведущие политических ток-шоу, и то не в полном составе.

Возражать либеральной культурной клике было трудно, особенно если ты не спонсор, не хозяин, не наниматель. Своих там не слушали, отключали-отлучали на раз. Или все забыли, сколько лет (десятилетий) просуществовали «Эхо Москвы» и «Дождь», неприкосновенные и свободные, невзирая на все свои расхождения с… а, собственно, с чем? Ведь не назовешь же патриотизм и даже просто уважение к стране, в которой живешь, «прокремлевской идеологией»? Итак, их мнение было неоспоримо. И вдруг стало иначе. Конечно, у творческой интеллигенции начался экзистенциальный кризис и когнитивный диссонанс. А когнитивная ошибка восприятия у них и раньше была.

Относительно недавно, в 2020 году в статье о празднике 9 мая, названной «Праздника большого в этом нет, а есть большое горе», Улицкая заявляла: «Сегодня говорить о двухполярном мире, о том, что есть Россия, а есть какой-то другой мир, который жаждет принести ей какую-то неприятность, просто смешно. Мы — одна из многих стран. Мы занимаем первое место в мире только по территории».

Смешно сказать, но возражали ей — опосредованно — сами американцы, примерно в то же время говорящие про свое восприятие России весьма неприятные истины. The Washington Post: «…это знакомая борьба, особенно для поколения, выросшего на постоянной подкормке антироссийского агитпропа: в заголовках (слушания комиссии Маккарти), в школах, где дети прятались под ламинированными партами на случай русской ядерной атаки, и в книгах, фильмах и телепередачах, усиливающих все антироссийские стереотипы. Рокки и Буллвинкль сражаются с мультяшными злодеями Борисом и Наташей. Джеймс Бонд мешает опасным злодеям, работавшим на Советский Союз. Рокки Бальбоа побеждает самого злобного советского боксера. Все это было очень страшно и очень пьяняще». Это не наши СМИ, которые так легко и приятно обвинять во лжи, в «промывании мозгов телевизором». Это родные для некоторых русских, вернее, российских писателей западные источники.

Люди просто делятся своими ощущениями, делая это по-детски бесхитростно: «„Имея перед собой врага, который был сплошным злом, я начинал считать себя сплошной добродетелью“, — говорит Джо Вайсберг, бывший сотрудник ЦРУ и один из создателей нашумевшего телесериала FX „Американцы“. „И я должен был отрицать любые моменты в отношении себя или своей страны, которые были тревожными, темными или создающими проблемы. У меня появилась связанная с этим миссия: мне есть на чем сосредоточиться, о чем заботиться, что-то, что придает смысл моей жизни, потому что я должен быть солдатом на стороне хороших парней“».

Неужто они молчали об этом раньше? И никто-никто из американцев ни словом не продемонстрировал, насколько повлиял на его менталитет проклятый маккартизм? Это состояние умов было незаметно писателям, чьим профессиональным навыком, помимо умения складывать слова, должна быть наблюдательность?

Постоянно находящаяся где-то за морем-океаном (но любящая повторять, что живет она в России, постоянно в России живет, вот только прямо сейчас, незадача, она не там, она в Берлине или в Америке, но непременно вернется в Россию, непременно… когда-нибудь), не понаслышке знакомая с тамошним менталитетом писательница в 2014 году вещала изданию «Українська правда»: «Европа воевать не хочет. Украина, насколько я понимаю, тоже воевать не хочет. Воевать хочет наш президент. Удастся ли его остановить — не известно. Но хотелось бы, чтобы за руку все-таки взяли». Полагаю, попытка «взять за руку», а точнее, связать руки с помощью расширения НАТО на восток и привело к тому, что происходит. Попытки миром вернуть «вязальщиков» в рамки закончились ничем — вот и начались совсем другие игры. Только ли России в этом вина?

А интеллигенция последние годы всё тревожилась: «Настроение тревоги — экзистенциальное. Оно не связанно с мелкими локальными неприятностями внутри стран. Это предчувствие трагедии. Совершенно реально и правильная тревога». О нет, это не экзистенциальное чувство. Это чувство, если хотите, животное, биологическое. Зуд в лапках, подсказывающий: пора бежать. Вот только выбрать направление — и бежать. Хорошо бы еще окрас подобрать подходящий, в случае человека — одежду: костюм сгоревшего в печи концлагеря еврея или мундир полицая. Беги, выживальщик, беги.

Тревога может быть правильной в разном смысле этого слова. Порой оно означает совсем не то, чем его пытаются представить. И даже не будучи героем, сознаешь: не всегда в ухудшении качества нашей жизни виноват один человек, которого откровенные в своем «киношном маккартизме» янки уже прозвали Волан-де-Мортом. Иногда само общество движется отнюдь не в сторону улучшения нашего существования. Жаль, что писатели, уверенные в том, что они предназначены «менять сознание масс», в подобной ситуации предпочитают тактику лемминга (массовую миграцию, а не массовое самоубийство) или тактику страуса.

Художник: М. Хохлачёв.