Юрий Левитанский. Гражданином быть обязан. Часть II

Часть II (часть I в № 147)

Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я все забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.

(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед –
я в нем, как мушка в янтаре.)

Но что с того, что я там был.
Я все избыл. Я все забыл.
Не помню дат. Не помню дней.
Названий вспомнить не могу.

(Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня.
Я бой на дальнем рубеже.
Я пламя Вечного огня
и пламя гильзы в блиндаже.)

Но что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл.
Я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне –
она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня.

(Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от той зимы, от тех снегов.
И с той землей, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.)

Но что с того, что я там был!..

Это одно из лучших, поражающее своей глубиной стихотворение о войне, написанное поэтом-фронтовиком Юрием Левитанским.

Но перед тем, как продолжить разговор о Юрии Левитанском, хочется вспомнить небольшой отрывок из стихотворения «Молитва перед поэмой» другого поэта – Евгения Евтушенко:

...Поэт в России – больше, чем поэт. 
В ней суждено поэтами рождаться лишь тем, 
в ком бродит гордый дух гражданства, 
кому уюта нет, покоя нет. 

Поэт в ней – образ века своего
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него. 

И если Левитанский написал необыкновенное по глубине стихотворение о войне, говорящее о многом и для тех, кто участвовал в ней, и для тех, кто не участвовал, то Евтушенко написал не менее глубокое стихотворение о роли поэта в обществе, и это относится, в первую очередь, к Юрию Левитанскому, который имел и свое отношение к тому, что происходит в обществе, и к войнам, несмотря на то, а может, именно потому, что сам прошёл жуткую войну от начала до конца.

Не все поэты имели ярко выраженную гражданскую позицию. Но те, кто имели, создавали в обществе огромный общественно-политический резонанс. В России так шло с дореволюционных времен, начиная с Михаила Юрьевича Лермонтова.

Слово каналу «Литлантида» на Яндекс.Дзен:

«…ПОЧЕМУ НИКОЛАЙ I ТАК НЕ ЛЮБИЛ ЛЕРМОНТОВА И ХОТЕЛ ВЫСТАВИТЬ ЕГО СУМАСШЕДШИМ

В феврале 1837 года под арест попадает 23-х летний корнет лейб-гвардии Гусарского полка (пока ещё малоизвестный широкому кругу) Михаил Лермонтов. Юношу помещают на гауптвахту отнюдь не за гусарские шалости (тогда молодёжь постоянно отправляли туда за проказы), а за стихи...

В ЧЁМ СУТЬ

Юный поэт Лермонтов сильно не угодил высшему дворянскому сословию и обвинялся чуть ли не в попытке подрыва монархии. А император Николай I начал сомневаться в трезвом рассудке этого пылкого юноши после ознакомления с его творчеством.

Веской причиной “посадить на губу” послужило стихотворение “Смерть поэта”. Оно вызвало негодование у дворянского сословия, а когда его содержание дошло до императора Николая I, то он по легенде произнёс что-то вроде:

“Воззвание к революции! Отошлите его куда-нибудь подальше и выбейте из него весь этот либеральный дух”.

ПОГИБ ПОЭТ

До смерти Пушкина Лермонтова знали только в самых узких кругах, пока он не написал:

Погиб поэт! – невольник чести
– Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..

Эффект от стихотворения был молниеносным. По свидетельству Ивана Панаева, только за первую неделю было создано более тысячи рукописных копий. В наше время это назвали бы «вирусной новостью» или сенсационным материалом.
Содержание стихотворения обсуждали не меньше, чем дуэль самого Пушкина. Лермонтов за мгновение ока превратился из простого гусарского стихотворца (так как в основном читал свои стихи однополчанам) в живого классика, которого тут же нарекли литературным наследником великого Александра Сергеевича.
Во время всей этой шумихи Николай I молчал и бездействовал. Его реакция на происходящее последовала довольно поздно. Почему?
Дело в том, что последние строчки стихотворения, которые сегодня считаются самыми сильными, поэт дописал чуть позже. Уже на допросе Лермонтов скажет:
“Тогда, вследствие необдуманного порыва, я излил горечь сердечную на бумагу, преувеличенными, неправильными словами выразил нестройное столкновение мыслей, не полагая, что написал что-то предосудительное”.

Пытался ли поэт обелить свой поступок или просто приостановить созданную им «машину уничтожения себя», известно лишь ему самому. Но ещё тогда гл. жандарм Бенкендорф  посчитал, что лучше б это дело «замять», тогда всё «само остынет». Слухов о Пушкине и о его последней дуэли ходило множество. Мнения разделились на два лагеря, некоторые даже оправдывали Дантеса, считая, что дуэль произошла по законам чести. Именно тогда Лермонтов и делает свой “необдуманный порыв” и дописывает знаменитые строчки:
“А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов…”
И тут уже всё... как говорится, что сделано, то сделано. Учитывая бурный нрав поэта, его не удалось “обуздать” даже самым близким друзьям. Именно комментарий Николая I “воззвание к революции” заставил чиновников действовать немедленно:
“Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное”.
Дальше Николай I делает приписку к докладной записке по допросу Лермонтова:
“…старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он…”
Ход мыслей Николая I проследить не так уж сложно, что-то вроде:
“Как этот несмышленый офицер посмел обвинить власть в неправоте и утверждать, “что на вас есть божий суд”, когда сама власть императора идёт от Бога. Это богохульство, и человек в здравом рассудке не может написать такое”.
Окончательный вердикт по Лермонтову был таков:
“Л.-гвардии Гусарского полка, корнета Лермонтова, за сочинение известных вашему сиятельству стихов, перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк: а губернского секретаря Раевского за распространение стихов и в особенности за намерение тайно доставить сведение корнету Лермонтову о сделанном им показании, выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу, – по усмотрению тамошнего гражданского губернатора”.
Через некоторое время Лермонтов оказывается на Кавказе, где и находился в то время Нижегородский драгунский полк. Теперь он опальный поэт или сумасшедший вольнодумец, кто как считал. В 1841 он погибает на дуэли после ссоры со сослуживцем Николаем Мартыновым, а император после известия о кончине поэта скажет:
“Собаке собачья смерть”.
Но классик на то и классик – его никакая цензура не остановит. Тем более слово императора…»

Но ради объективности один комментарий к данному материалу.
Александр Чкалов: «Если немного отойти в сторону от хрестоматийного советского взгляда на реплику императора, то выяснится, что, согласно воспоминаниям современников, одна из великих княжон, услышав от отца такой отзыв, посчитала его "репримандом", а сам Николай Павлович вышел к присутствующей свите со словами: "Господа, человек, которого у нас прочили во вторые Пушкины, – сегодня погиб на дуэли». 

Ну, что же, озвученный комментарий смягчает слова императора после смерти поэта, но не меняет сути дела.

Не оставались поэты «бесхозными» и в Советском Союзе. Кого-то из них в Сталинскую эпоху убивали, кого-то сажали, кого-то делали «изгоями», создавая негативное общественное мнение о «врагах» народа. И в последующие времена литераторов тоже «не забывали», правда, уже не убивали, и особенно любил этим заниматься Хрущев, который буквально «не ровно дышал» к писателям, поэтам, художникам.

«…Вот как на официальной встрече руководства партии с творческой интеллигенцией в Кремле Генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев выступает с резкой критикой в адрес молодого поэта Андрея Вознесенского и предлагает ему эмигрировать из страны. 1963 год.

Встреча с интеллигенцией 7 марта 1963 года в Кремле. Всего человек шестьсот.
Трибуна для выступающих стояла спиной к столу президиума почти впритык и чуть ниже “барского” стола, за которым возвышались: Хрущев, Суслов, Косыгин, Брежнев, Козлов, Полянский, Ильичев и др. Первой выступила Ванда Василевская. В своей речи она обрушилась на Аксенова и Вознесенского.

ХРУЩЕВ. А может быть, если здесь есть товарищ Вознесенский, его попросить выступить?

Голос: “Да, товарищ Вознесенский записан в прениях”.

Голос: “Вот он идет...”

(Долгая пауза.)

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Эта трибуна очень высокая для меня, и поэтому я буду говорить о самом главном для меня. Как и мой любимый поэт, мой учитель, Владимир Маяковский, я – не член Коммунистической партии. Но и как...

ХРУЩЕВ (перебивает). Это не доблесть!..

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Но и как мой учитель Владимир Маяковский, Никита Сергеевич...

ХРУЩЕВ (перебивает). Это не доблесть, товарищ Вознесенский. Почему вы афишируете, что вы не член партии? А я горжусь тем, что я – член партии и умру членом партии! (Бурные аплодисменты пять минут.) 

ХРУЩЕВ (орет, передразнивая). "Я не член партии". Сотрем! Сотрем! Он не член! Бороться так бороться! Мы можем бороться! У нас есть порох! Вы представляете наш народ или вы позорите наш народ?..

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Никита Сергеевич, простите меня...

ХРУЩЕВ (перебивает). Я не могу спокойно слышать подхалимов наших врагов. Не могу! (Аплодисменты.) Я не могу слушать агентов. Вы скажете, что я зажимаю? Я прежде всего Генеральный секретарь. Прежде всего я человек, прежде всего я гражданин Советского Союза! (По восходящей.) Я рабочий своего класса, я друг своего народа, я его боец и буду бороться против всякой нечисти!!!
Мы создали условия, но это не значит, что мы создали условия для пропаганды антисоветчины!!! Мы никогда не дадим врагам воли. Никогда!!! Никогда!!! (Аплодисменты.) Ишь ты какой, понимаете! "Я не член партии!" Ишь ты какой! Он нам хочет какую-то партию беспартийных создать. Нет, ты -– член партии. Только не той партии, в которой я состою. Товарищи, это вопрос борьбы исторической, поэтому здесь, знаете, либерализму нет места, господин Вознесенский.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Э-э, я-я... Никита Сергеевич, простите меня...

ХРУЩЕВ. Здесь вот еще агенты стоят. Вон два молодых человека, довольно скептически смотрят. И когда аплодировали Вознесенскому, носы воткнули тоже. Кто они такие? Я не знаю. Один очкастый, другой без очков сидит.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Маяковского я всегда называю своим учителем.

ХРУЩЕВ (прерывает). А это бывает, бывает, другой раз скажете для фона. Ишь ты какой Пастернак нашелся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чертовой бабушке.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Никита Сергеевич...

ХРУЩЕВ (не слушает). Поезжайте, поезжайте туда!!! (Аплодисменты.) Хотите получить сегодня паспорт? Мы вам дадим сейчас же! Я скажу. Я это имею право сделать! И уезжайте!

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Я русский человек...

ХРУЩЕВ (еще более заводясь). Не все русские те, кто родились на русской земле. Многие из тех, кто родились на чужой земле, стали более русскими, чем вы. Ишь ты какой, понимаете!!! Думают, что Сталин умер, и, значит, все можно... Так вы, значит... Да вы – рабы! Рабы! Потому что, если б вы не были рабами, вы бы так себя не вели. Как этот Эренбург говорит, что он сидел с запертым ртом, молчал, а как Сталин умер, так он разболтался. Нет, господа, не будет этого!!! (Аплодисменты.)

ВОЗНЕСЕНСКИЙ (продолжает). Никита Сергеевич, для меня страшно то, что сейчас я услышал. Я повторяю: я не представляю своей жизни без Советского Союза. Я не представляю своей жизни...

ХРУЩЕВ.Ты с нами или против нас? Другого пути у нас нет. Мы хотим знать, кто с нами, кто против нас. (Аплодисменты.) Никакой оттепели. Или лето, или мороз…»

Возвращаясь к Юрию Левитанскому, заметим, что он, как никто, всегда имел ярко выраженную гражданскую позицию. В начале 90-х годов он выступал против войны, не боясь говорить об этом на самом высоком уровне, что не совпадало с общественным мнением.

И самое удивительное, что он не любил вспоминать и о войне с фашистами, в которой сам участвовал, что для фронтовика было «нонсенс».

Рассказ сына поэта:

«…Как и любого мальчишку моего детства, меня интересовало из чего отец стрелял на фронте и сколько гадов убил? Я гладил единственную его боевую медаль и странно смотрел на ордена и медали, которые и на его пиджак не влезали. Но они за мирное время, он же фашистов уже не убивал? Или?

Отец очень неохотно рассказывал про войну. То есть почти ничего. Что был тяжело ранен в ногу и полгода по госпиталям, что провоевал два месяца в штрафной роте с уголовниками, что водки – знаменитые наркомовские 100 грамм – почти и не видели. А ружьё у него было противотанковое. Может и убил какого-нибудь фашиста, а может и нет. Такая странная война…

Но подростком я был въедливым. Требовал показать фотографии с фронта (их не было), количество убитых фрицев, ну хоть что-нибудь вещественное!!! Кроме дырки на бедре от осколка …

Однажды отец вспомнил, что есть одна вещь, и полез на антресоли. Достал вот это чудо: 

– Настоящая фашистская, знаменитый Золинген, трофей…

Я был счастлив! Трофей!!! У фашиста его отнял мой папа! Убил, конечно! В честном бою, конечно!

Помчался к друзьям во двор хвастаться. Целый день я был героем во дворе – давал подержать настоящий трофей! Его папа немца убил и взял заслуженный трофей! Мне казалось, что и по другим дворам весть разнеслась. Я парил в вершине от гордости. Мой отец убил фашиста, ну не украл же, точно хоть одного убил! Почувствовали то время? Мы гордились, что человек убил человека. Фашиста, а не человека…

Отец только через лет десять признался мне: 

– Золингеновское лезвие я в карты выиграл у своего сослуживца. Вот он точно этот трофей у немца добыл... Помнишь про два месяца в штрафроте я тебе рассказывал, которые среди уголовников я провёл? Вот они меня и научили выигрывать в карты. Просто сразу не хотел тебя расстраивать – ты так гордился мной перед пацанами. Не надо мифы разрушать!

Вот так я и живу с тех пор – крепко подумаю, прежде разрушения мифа… А оно нам надо?

***

Посмотрел в сети. Теперь продаётся военной поры лезвие примерно по 2000 рублей… Моя память об отце дороже стоит!

И ещё. В сети такой же срач, как и мой любимый про виниловый звук! Народ чётко делится пополам – наши (за военную сталь) и не наши (за современную сталь). Слушайте, рискну, побреюсь! На всякий случай – прощайте!)))

...Продолжаю читать сеть – да они все больные! Годами обсуждают надписи и картинки на Золингеновских лезвиях...

...Погружаюсь в этот бред глубже... Пытаюсь найти морду лошадки и надпись Ski с моего лезвия... Нету... Прощайте ещё раз!.. А-а-а!..»

Чтобы фронтовики, прошедшие войну с фашистами, не вспоминали о ней… Но Левитанский был не как все. Может, поэтому он и не боялся быть гражданином, а не только поэтом.