Роман «Мы» как зеркало революционной России

В 2020 году мы отметили столетие со времени написания русским писателем Евгением Замятиным романа-антиутопии «Мы». Впрочем, первое издание произведения произошло лишь в 1924 году, причем за границей. Повлиял на творчество многих известных писателей XX века, в том числе на Олдоса Хаксли, Джорджа Оруэлла, Курта Воннегута и Владимира Набокова. В некоторых учебниках по истории литературы и литературоведению отмечается, что роман «Мы» положил начало жанру антиутопии. Тут имеется некоторая натяжка, поскольку, конечно же, антиутопии создавались и раньше. Об этом можно прочитать в моей книге, посвященной антиутопиям (1) . Я бы уточнил и сказал: роман «Мы» положил начало жанру современной антиутопии. В романах-антиутопиях О. Хаксли «О дивный новый мир» и Джорджа Оруэлла «1984» чувствуется сильное влияние романа Замятина. Говорят, что повесть Андрея Платонова «Котлован» (1930), содержащая элементы гротеска, притчи и антиутопии, также имеет некоторые признаки сходства с романом Замятина. 
Сейчас я хотел бы обратить внимание лишь на один, малоисследованный аспект романа «Мы». А именно на то, как в произведении отразилась жизнь российского общества в первые годы после революции. Многое из того, что мы находим в записях главного героя романа («нумера» Д-503), является отражением российской жизни первых послереволюционных лет. 
Вот, в частности, такой вопрос, как регламентация отношений между полами в Едином Государстве. В романе «Мы» вполне узнаваемые идеи известной большевички и феминистки Александры Коллонтай (1872–1952), которые в Едином Государстве нашли полное воплощение. Эта дама провозгласила лозунг преодоления «буржуазных предрассудков» в сфере отношений между мужчиной и женщиной, ликвидации семьи, полной «национализации» детей и поощрения «свободной любви». К традиционному институту семьи Коллонтай относилась крайне скептически, полагая, что женщины должны служить интересам класса, а не обособленной ячейке общества. В статье «Отношения между полами и классовая мораль» она писала: «Для рабочего класса большая „текучесть“, меньшая закреплённость общения полов вполне совпадает и даже непосредственно вытекает из основных задач данного класса». Она же составила доклад о вреде ревности и хотела, чтобы Совет Народных Комиссаров отменил ревность декретом. По мнению Александры Михайловны, дети должны быть отданы на воспитание государству, а матери в это время должны участвовать в революции или трудиться на стройках коммунизма (2) . 
Взгляды Коллонтай (а также другой революционерки-феминистки Клары Цеткин) получили название «Теория стакана воды». Это взгляды на любовь, брак и семью, которые заключаются в отрицании любви и сведении отношений между мужчиной и женщиной к инстинктивной сексуальной потребности. Эта потребность должна удовлетворяться безо всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды. Были распространены в первые годы Советской власти, не находили поддержки со стороны некоторых «консервативных» большевиков (3) . 

А вот, вроде бы такая «мелочь», упомянутая в романе, как тейлоризм. Он фигурирует в романе в связи с тем, что система четкой регламентации, разработанная американцем Тейлором, нашла поддержку у большевиков и получила название «научная организация труда» (НОТ). Ее после революции пропагандировали революционный деятель, мыслитель-утопист, писатель-фантаст, один из крупнейших идеологов социализма Александр Александрович Богданов (1873–1928) и большевик, поэт и писатель Алексей Капитонович Гастев (1882-1939). 
Богданов в 1911 г. отошёл от активной политической деятельности и сосредоточился на разработке своих идей о новых науках – тектологии (всеобщая организационная наука) (4)  и «науке об общественном сознании». 
Гастев находился в регулярной переписке с американским предпринимателем Генри Фордом, и последний вдохновил этого большевика на разработку системы НОТ. Кое-какие успехи в этом деле Алексеем Капитоновичем были достигнуты. Однако Гастев не ограничился вопросами НОТ в сфере производственных процессов. Он считал необходимым распространить принципы НОТ на быт и общую культуру людей, называя их в этом случае уже не трудовыми, а культурными установками (5) . Их уже точнее можно выразить аббревиатурой НОЖ – «научная организация жизни». И практическую реализацию НОЖ Гастева мы видим в романе «Мы». «Часовая Скрижаль» в Едином Государстве регламентирует каждую минуту «нумера» не только на его рабочем месте, но также во внерабочее время. Человек превращается в машину, внутри которого находится незримый «таймер» или «программа». 
Богданов и Гастев были ключевыми фигурами в Пролеткульте (сокр. от Пролетарские культурно-просветительные организации). Это была массовая культурно-просветительская и литературно-художественная организация пролетарской самодеятельности при Наркомате просвещения, существовавшая с 1917 по 1932 год. Пролеткульт взял на вооружение идею регламентации и упорядочения жизни каждого индивидуума. А. Гастев от имени всего Пролеткульта вещал: «Методическая, все растущая точность работы, воспитывающая мускулы и нервы пролетариата, придает психологии особую настороженную остроту, полную недоверия ко всякого рода человеческим ощущениям, доверяющуюся аппарату, машине, инструменту». А вот еще один фрагмент: «Машинизирование не только жестов, не только рабоче-производственных методов, но машинизирование обыденно-бытового мышления… поразительно нормализует психологию пролетариата… Вот эта-то черта и сообщает пролетарской психологии поразительную анонимность, позволяющую квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как А, В, С, или 325, 0, 75 и т.п.». (6) 

Роман «Мы» в каком-то смысле можно считать пародией на творчество «пролетарского поэта» Владимира Маяковского. Понятие красоты, эстетики в Едином Государстве сохранилось, но представления о ней радикально изменились по сравнению с древними временами. В 9-й записи мы читаем воззрение главного героя на красоту: «Я лично не вижу в цветах ничего красивого – как и во всем, что принадлежит к дикому миру, давно изгнанному за Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.».
Коль признается красота, то есть и искусство, в том числе поэзия. Статус последней весьма высок. На службе у Единого Государства находятся Государственные Поэты. Они необходимы, например, для поэтического сопровождения публичных казней (которые главному герою напоминают литургию). Также сопровождают торжества, когда происходят выборы Благодетеля. Поэзия Единого Государства не имеет ничего общего с поэзией древних времен (например, с поэзией Пушкина, портрет которого главный герой увидел в Древнем Доме). Главный герой Д-503 записывает: «Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; …их лира – утренний шорох электрических зубных щеток…» «Теперь поэзия уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия – государственная служба, поэзия – полезность». Напротив, воображение, фантазия, вымысел воспринимаются не как проявления таланта, а как признаки недуга, сбой в работе творческих алгоритмов. Вот и главный герой, который не только математик и инженер (создатель космического аппарата «Интеграл»), но по совместительству и поэт, с сокрушением фиксирует: «…вместо стройной и строгой математической поэмы в честь Единого Государства – у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман».
Главный герой Д-503 в своих записях часто упоминает поэзию. Он восхищается «Математическими Ноннами», «Ежедневными одами Благодетелю», «Цветами Судебных приговоров», «Стансами о половой гигиене» и «Шипами» (в последних воспеваются Хранители). Очевидно, что все это пародия на поэзию Пролеткульта и ЛЕФа (творческое объединение «Левый фронт искусств»). 
В романе фигурирует Государственный Поэт R-13. По пафосу и философии он очень напоминает Маяковского. Еще в 1915 году в поэме «Облако в штанах» Маяковский писал: «Мы сами творцы в горящем гимне – / шуме фабрики и лаборатории». В свое время пролетарский поэт выступил с эпатажным заявлением: «Мы тебя доконаем, мир-романтик! Вместо вер – в душе электричество, пар» (из поэмы «150000000», написанной между 1919 и 1920 гг.). Слава Богу, эта угроза в Советской России и СССР до конца не была реализована. А вот Едином Государстве Замятина мы видим полное торжество этой новой поэзии утилитаризма и рационализма. Исследователь творчества Евгения Замятина Ирина Белобровцева отмечает: «Почти всем названиям стихотворений поэтов Единого Государства отыскиваются аналоги в творчестве Маяковского». (7) 
Издатели и литературные критики в советской России сто лет назад с подозрением и настороженностью отнеслись к роману Замятина. Усматривая в нем карикатурное изображение некоторых сторон советской жизни. Некоторые прямо называли его антисоветским и «клеветническим». В СССР напечатался лишь в 1988 году. 

Примечания:

1. См. Катасонов Валентин. Антиутопии. Литературные фантазии или проектирование будущего? – М.: Наше завтра, 2021. – 666 с.
2. См.: Коллонтай А. Семья и коммунистическое государство. – М., Пг., 1918.  
3. См.: А. Луначарский. О быте: молодёжь и теория стакана воды. Луначарский, А. Молодёжь и теория «стакана воды» // О быте — Л.: Государственное издательство, 1927. — С. 73−83.
4. См.: Богданов А. А. Тектология: Всеобщая организационная наука. В 2-х книгах. Москва, «Экономика», 1989.
5. Статьи А. Гастева на эту тему: «Снаряжение современной культуры» (1923); «Восстание культуры» (1923); «Новая культурная установка» (1923).
6. Гастев А. Контуры пролетарской культуры. 
7. Ирина Белобровцева. Поэт R-13 и другие Государственные Поэты // Журнал «Звезда», 2002, №3.