Женщины гражданской войны. Рассказ III

(Рассказ I в № 148, рассказ II в № 149)

Рассказ третий
 МОДИСТКА

В жизни Люды Вязовой ничего не было интересного. Изба возле леса в деревушке в Тамбовской губернии. Во время дождя крыша текла. Мать со злобой выговаривала отцу – худому, измождённому мужчине, о том, что не пить нужно, а дом подновить.
Тот соглашался и уныло вздыхал, но ничего не делал. Люде исполнилось десять лет, а вот брату Вите уже было целых одиннадцать. А потом следовали ещё пятеро сестёр. Мать, беззубая, рано состарившаяся, лупила Люду всем, что под руку попадётся. А за что била сама не знала. От жизненной безысходности, наверное. Жили впроголодь: картошка и грибы. Летом ещё овощи со своего огорода. Лапти были только у отца, матери да у Витьки. Людмила по снегу бегала босиком. Да велико ли дело пробежать из избы в сараюшку за картошкой или дровами, а потом обратно? Мать из своих изношенных до дыр платьев переделывала их в кой-какую одежонку для дочери.
И вдруг, в один из летних дней, в их доме появилась пара. Красивая женщина в жакетке и шляпке и мужчина – высокий, с русыми пушистыми усами, в белом пиджаке и белоснежной рубашке.
– Матрёна, ты штоль? – мать упёрлась взглядом в приезжую женщину.
– Я тебе, Любка, не Матрёна, а Матильда! Запомни, Ма-тиль-да! – недовольно ответила красивая женщина.
Пришёл отец, и её родители стали о чём-то беседовать с гостями. Люда прислушивалась, стараясь уловить смысл разговора. Ей было не понятно, кто эти важные люди и почему они появились в их доме. Вскоре девочка поняла, что Матильда являлась двоюродной сестрой её матери, а высокий мужчина был её мужем, и звали его Павлушей. Приехали они к её родителям с просьбой отдать им одного из детей. Матильда не могла иметь ребёнков, а Павлуша очень хотел их иметь.
– Матрё… Тьфу ты! Матильда, забирай кого хошь! Вот выбирай – Витька старшенький, одиннадцать годков ему. Вот Людка, а ей уже десять. А вон там, в углу. Танька, ей в следующем месяце сполнится девять. Машка вот. Ей уже восемь, – начала предлагать мать.
– Не-е-е-, – вдруг подал свой голос отец, – Витьку нельзя! Он – мужик! Помощник знаца. Девку любую забирайте, раз у вас своих ребятёнков нету.
Высокий мужчина в белом пиджаке уже давно смотрел на Люду. Поманив её пальцем, сказал сочным густым басистым голосом:
– Подойди, красавица!
Девочка приблизилась к нему. От гостя пахло чем-то вкусным и очень ароматным.
Мужчина стал гладить её своей широкой ладонью по волосам цвета спелой пшеницы, а потом заплакал. Так он и сидел на колченогом табурете: правой рукой гладил девочку по голове, а левой вытирал платком слёзы со щёк.
– Дядя, а почему вы плачете? – с удивлением спросила Люда.
– Великая страна Россия, а нищета кругом жуткая. Дети пухнут с голода, – тихо прошептал он.
– Людку хочете забрать? – спросил отец.
– Да! Да! – закивал головой мужчина.
– Так забирайте! – махнул рукой отец.
– У вас, богатых, ей лучше то житься будет, – согласилась мать.
– Матильда, а, может быть, возьмём ещё кого-нибудь из девочек? – заискивающим тоном осведомился мужчина.
– Что ты говоришь, Павлуша? У нас же не сиротский приют! У меня времени нет! – в ужасе всплеснула руками его жена.
– Людочка, поедешь с нами? – мужчина посмотрел ей в глаза.
– Поеду! А куда?
– В Ростов. Будешь с нами жить! – объяснила Матильда.
– А папка с мамкой как же? Чё же они без меня будут делать? – испугалась Люда.
– Езжай! Езжай! С тёткой Матрё, тьфу ты! С Матильдой будешь как сыр в масле кататься! – замахала руками мать.
– Как сыр в масле? А как это? Поеду! – девочка с готовностью кивнула головой.
На прощание Павлуша вынул из кожаного бумажника пачку купюр всех цветов и вручил деньги отцу.
– Держи! Дом поправишь, да супруге и детишкам нарядов купишь!
– Бла-бла-бла, – глаза у отца сделались какими-то полоумными. Он зажал деньги в ладонях и ничего не мог сказать.

А потом они ехали в поезде. Люда никогда ещё не видела ни паровоза, ни вагонов, и даже железной дороги. Она «приклеилась» к окну и смотрела, как мимо пролетают леса, поля, деревни и маленькие станции.
– Матильда, надо нам было ещё девочку, а может даже двух забрать. Ты видела, как они живут? Отчаянная нищета, – вздохнул Павлуша.
– А может быть всех? И сестру мою двоюродную с её вонючим муженьком тоже? А кто ими будет заниматься, Павлуша? Я ведь тоже работаю! У меня клиентки!
– Дорогая, ты шьёшь потому, что это тебе нравится! Ведь моего оклада нам с избытком хватает, – мягко ответил ей супруг.
– Я – модистка! Да, мне это нравится! Но деньги, Павлуша, никогда не бывают лишними. Кстати, зачем ты дал Любкиному мужу столько денег? Десяти рублей вполне бы хватило… Ну ладно, двадцать пять рублей! Ты же вывалил ему столько, сколько он никогда за свою убогую жизнь не заработает, – маленький, чуть курносый нос тётки стал красным от злости.
– Матильда, я хочу помочь этим людям! Не их же вина, что они живут так бедно.
– Павлуша, вот ты всегда всех жалеешь! А пожалей меня, свою жену, – выговаривала супруга.
«А чё тебя жалеть? Лицо у тебя без морщин. Гладкое всё. Губы красивые, красные. Серьги золотые с каменьями. Все пальцы в перстнях. Шляпка, жакетка. Туфли кожаные с пуговицами», – с удивлением подумала Люда, рассматривая свою тётку. Её поразили тонкие, как ниточки, чёрные брови Матильды, томные серые глаза и пушистые ресницы. «Красавица! Только злая какая-то».
Дом, в который привезли Люду, находился рядом с вокзальной площадью. Ох какой это был дом! В два этажа, под железной крышей. Множество комнат. Кухня, столовая, три спальни, кабинет Павлуши, мастерская Матильды. Ванная комната вообще сразила девочку.
– Люся, вот тебе три полотенца. Одно банное, другое для лица и рук, а третье – для ног, – показывала ей тётка.
– Тётя Матильда, а зачем столько? Я об передник могу руки вытереть, а для морды и тела так одно сгодится.
– Люська, никаких передников! Я буду за тобой смотреть! Только вытрешь руки об платье или юбку сразу же получишь по рукам. Больно получишь! Мы с дядей Павлом люди благородные, поэтому смотри на нас и перенимай наши привычки.
– Хорошо, тётя! – сразу же согласилась Люда.

Так у девочки началась совсем другая жизнь, которая была похожа на сказку. Люда даже внимание не обращала на подзатыльники, которыми её щедро награждала тётка за то, что она нос вытерла подолом платья, за то, что волосы свои в косу заплела неаккуратную… Но наказывала Матильда девочку только тогда, когда мужа не было дома. В присутствии своего супруга тётка демонстративно показывала своё хорошее отношение к племяннице.
Дядя называл её Мила, а иногда Людмилка, наша маленькая красавица. Она же обращалась к нему «дядя Павлуша».
– Люська, какой он тебе Павлуша? Дядя Павел! Дядя Павел! Запомнила? – злилась Матильда.
– Дорогая, а мне очень нравится, когда она так обращается ко мне. Пусть продолжает звать меня «дядей Павлушей»! – поправил он свою супругу.
– Как хочешь! – недовольно скривила свои красные губки Матильда.
 Ростов-на-Дону сразу же поразил Люду. Широкие проспекты, шум экипажей, звонки трамваев. По тротуарам снуют разносчики, газетчики, посыльные. Элегантно одетые дамы медленно прохаживаются под белыми ажурными зонтиками. На Большой Садовой – высокие дома, где на первых этажах располагаются шикарные магазины готовой одежды, обуви, булочные, кондитерские, рестораны… От их витрин Людмила не могла оторвать глаз.
– Люська, хватит глазеть! Мы к службе опаздываем! – тётка зло дёргала девочку за руку, – надо идти быстрее!
Происходило это по воскресеньем, когда Матильда ходила с племянницей в Собор Рождества Пресвятой Богородицы, что располагался на Соборной площади, которую жители Ростова упорно именовали Базарной.
– Дядя Павлуша, а почему ты с нами на службу не ходишь? Ведь это нехорошо! Нельзя Господа гневить! – спросила как-то Люда.
– Видишь ли, Мила, дело в том, что я – материалист! – объяснил племяннице её дядя. «Матерьялист? Слово-то какое страшное!» – испугалась Люда, но спрашивать, что оно означает, не отважилась. 
Дядя Павлуша служил на железной дороге инженером. Обедать он приходил всегда домой. Кухарка Надя к часу дня уже накрывала на стол.
– Красавица, ты руки вымыла? – всегда спрашивал у неё дядя, прежде чем снять с себя свою форменную тужурку с молоточками в петлицах.
– Да, дядя Павлуша, вымыла! Хорошо намылила пальцы и ладошки, потом долго-долго тёрла, а потом сполоснула их водой и вытерла полотенцем для рук.
– Ха-ха! – смеялся почему-то дядя и обязательно целовал её в щёку.
 Вторые блюда Люда уже ела, применяя вилку и нож. Давалось ей это тяжело. Для девочки гораздо удобнее было взять кусок мяса или курицы рукой, но Людмила знала, что после ухода дяди Павлуши тётка надаёт ей подзатыльников.
Кухарка Надя и её дальняя родственница Ольга, которая убирала в доме, приходили после восьми часов утра уже с корзинами, набитыми разной снедью, которую они покупали на базаре по заказу Матильды. В это время Люде очень нравилось находиться на кухне. Вот и сегодня она уже была здесь, когда пришла Матильда.
– Вот, барыня, смотрить! Двух курочек я выторговала по 30 копеек, – Надя, невысокая, с большой грудью, запустила свои руки в корзину и вынимала из неё покупки, – а это вот морковка, дёшево взяла. Жердёлы вот. Смотрить, барыня!
– Надя, не жердёлы, а абрикосы! – поправила её Матильда, ¬– а яиц купила? Я вчера говорила?
– А как же, барыня! Вот и яички! Свеженькие! Две дюжины взяла, как вы и велели! Тож сторговалась! – на некрасивом, покрытом чёрными пятнышками, лице кухарки появилась горделивая улыбка.
– А помидоров купила, Надя?
– А как же, барыня! Розовые, большие… Дорогущие! Дед никак не хотел уступать…
– Ладно, Надя, не теряй время, готовь обед, – распорядилась тётка и ушла.
– Надя, а можно мне абрикосов поесть? – сразу же спросила Люда.
– А как же, моя красивая? Конечно же можно! Тебе фрухту надобно кушать днём и ночью. Барин сказал, что у тебя витаминов в теле не хватает, – ответила кухарка и, насыпав больших жёлтых, с красными боками абрикосов в миску, помыла их для девочки.
– Надя, а ты что будешь сегодня варить? – Люда вынула из фрукта косточку и с наслаждением засунула в рот ароматную половинку абрикоса.
– Барыня борщ велели сварить, а на второе мясо приготовить. Да и ужин надо. Боюсь, что засветло не управлюсь, а в темноте домой боязно иттить. В Нахаловке, хде я живу, какого люда только не шастает ночами. Охрабят ещё или убьют! Не приведи Господь! – Надя испуганно перекрестилась.
– А там что с тобой и бандиты живут? – вздрогнула от ужаса Люда.
– Кто там только не живёт, доченька! И хорошие люди, которые на чугунке работают или на табачной фабрике Асмолова, или хрузчиками в порту, и плохие. Ворьё разное, убивцы… Днём ещё можно ходить, а ночью лучше в хате сидеть! У нас тама ни света на улицах нету, ни городовых нету, – рассказывала Надя, ловко срезая кожуру с картофелин.
– А твоя Нахаловка далеко отсюда? – Люда разломила очередной абрикос на две половинки.
– Да нет! Совсем рядом! Кварталов семь, – Надя уже чистила морковку.
 «Убийцы и воры живут совсем рядом с нашим домом?» – не поняла девочка, но спрашивать не стала.
В десять часов на кухне появилась Матильда и приказала Наде ставить самовар.
– Уже клиентка пришла к нашей барыньке! – вздохнула тяжело Надя, когда хозяйка удалилась к себе, – модистка твоя тётка. Щас она с клиентки мерку снимет, а потом они вдвоём чаи гонять будут, да сплетнями делиться. А я должна то сахар им отнести, то мёд, то пряники…. А обед когда готовить? Модистка не чаи должна гонять, а работать, – пожаловалась девочке кухарка.
Вечером, за ужином, дядя Павлуша завёл разговор со своей супругой о том какое же образование они должны дать Людмиле.
– Дорогая, я вижу, что она девочка умненькая, поэтому не надо скупиться. Определим мы Милу в хорошее частное женское училище.
– Что-о-о? Кха-кха, – поперхнулась Матильда, – зачем этой девчонке такое образование? Я тебя, мой дорогой, не понимаю… Церковно-приходская школа и хватит!
– Дорогая! Дорогая! – лицо у дяди Павлуши стало красным, как спелая свекла, – это же стыд какой! Мы взяли опекунство над твоей, прошу прощения, нашей племянницей и отправляем её учиться в церковно-приходскую школу!!! Стыд!!!
– Дорогой, а зачем ей образование? Она же будущая женщина, выйдет замуж и всё. Ей будет необходимо в жизни – писать, читать, уметь деньги семейные считать... – Матильда поджала свои красивые пухлые губки и, положив вилку на скатерть, отвернулась от мужа.
– А если она захочет сделать какую-нибудь карьеру? Ведь сейчас в России перед женщинами открываются такие горизонты, ведь…
– Павлуша, послушай себя! О чём ты говоришь? – Матильда встала из-за стола и вышла из столовой.
Людмилу отдали в городское женское начальное училище. Учёба давалась ей очень легко. Выяснилось, что у девочки прекрасная память.

Наступила зима. В дом наняли истопника деда Фёдора. Освободили чуланчик с маленьким окном на первом этаже, и он поселился там.
По вечерам, после ужина, дядя уходил в свой кабинет и просил, чтобы Люда ему что-нибудь почитала. Девочка садилась на стул напротив и довольно бойко читала ему короткие рассказы из букваря. Людмила произносила слова громко, звонко, с выражением.
– Какая ты у меня умница, Мила! Какая умница! – дядя Павлуша подскакивал из кресла и с восторгом целовал девочку в щёку, щекоча своими пушистыми усами, – вот тебе награда за успехи в учёбе! – он вытаскивал из ящика стола большую шоколадную конфету «Северный полюс» с изображением белого медведя на обёртке торжественно вручал ей.
Своих родителей, брата и сестёр Людмила вспоминала очень редко. Ей иногда казалось, что её прошлая жизнь – это какой-то страшный сон.
По субботам Матильда вместе с супругом уезжали в гости и возвращались поздно ночью, иногда они принимали кого-нибудь из знакомых у себя в доме. Тогда Людмилу отправляли спать очень рано. Она долго ворочалась в кровати, слушая, как по всему дому из гостиной раздаются громкие голоса, смех и музыка из граммофона.
По воскресеньям, вечером, тётка Матильда и дядя Павлуша уезжали в синематограф «Художественный», и девочка оставалась под присмотром истопника. Люде очень хотелось понять, что такое синематограф, где «дают картины». Она забрасывала вопросами дядю Павлушу. Он ей подробно объяснял, а потом пообещал:
– Мила, чуть повзрослеешь, и мы обязательно возьмём тебя с собой! – пообещал он.
– Я очень надеюсь, дядя Павлуша! – со вздохом сказала она, чем вызвала у него взрыв хохота. «И чего это дядя Павлуша так смеётся?»
Истопника Людмила почему-то боялась. Наверное, из-за его внешности: маленького росточка, с большой косматой головой, маленькими глазами, с лицом, изборождённым глубокими морщинами, он ей казался злым колдуном. Когда они оставались в доме вдвоём, девочка запиралась у себя в комнате и не выходила из неё.
– Учишься ты очень хорошо, Мила! В училище тебя хвалят все педагоги, поэтому ты заслужила этим летом поездку на Чёрное море. Махнём втроём в Крым! Я на месяц, а вы с Матильдой останетесь на всё лето. Ты как? Не возражаешь? – обратился к ней дядя Павлуша в канун Рождества.
– Нет! Нет! Ура-а-а! Мы поедем на море! А какое оно, это море? Расскажи мне, дядя Павлуша! – девочка захлопала в ладоши от восторга.
– Сама увидишь. Осталось всего шесть месяцев, которые пролетят, как одно мгновение, – улыбнулся дядя.
Теперь Людмила каждый день думала о море и считала дни, которые оставались до летних каникул.
Весна 1908 года выдалась дружной. С юга подул тёплый ветер, который растопил сосульки, висевшие под крышами. Быстро растаял снег.
– Подъём! Тревога! Тревога! Подъём! – Людмила проснулась от чьих-то криков. Прислушалась. «Так это дед Фёдор кричит! Странно… Я думала, что он только шёпотом умеет говорить».
Захлопали двери. Послышался грохот шагов по лестнице.
– Ваше благородие, потоп! Вода уже в дом вошла! – орал истопник.
– Да вижу уже! Вижу! – с тревогой в голосе ответил ему дядя Павлуша.
– Дорогой, что случилось? Пожар? – испуганно заверещала тётка Матильда.
– Нет, дорогая, наводнение! Оставайтесь с Милой на втором этаже! Мы с Фёдором начнём поднимать наверх продукты и самые ценные вещи.
Людмила вскочила с кровати. Быстро оделась и вышла в коридор. Спустилась по лестнице.
– Боженька! – в испуге начала она креститься, когда увидела, что дядя Павлуша стоит по пояс в воде, а Фёдору она достигает до груди.
– Мила, вернись к себе в комнату! Немедленно! – впервые за всё время закричал на неё дядя Павлуша.
– А хочу вам помочь таскать продукты, – ответила она.
– Я сказал тебе – ступай в комнату! – заревел дядя.
Девочка вернулась, легла на кровать и неожиданно для себя заснула.
Река Темерник вышла из берегов и затопила вокзальную площадь с домами, которые располагались возле неё. В Нахаловке ситуация была критическая. Многие хибарки с крышами ушли под воду.
Матильда, Людмила, дед Фёдор остались на втором этаже. К обеду за дядей Павлушей приплыли на лодке и увезли его на работу. Затопило железнодорожные мастерские. Он вернулся только через два дня, когда стала спадать вода. У дяди был сильный жар.
– Павлуша, я вызову доктора! У тебя сильнейшая простуда! Ты же много времени находился в ледяной воде! – испугалась его супруга.
– Матильда, не надо! Дай мне варенья, мёда. Водочки выпью, да и пройдёт всё. Не переживай, дорогая! Да и как доктор к нам попадёт? Воды ещё по колено, – старался он успокоить свою жену.
Дней через десять о наводнении напоминала только вздувшаяся штукатурка на стенах первого этажа, ужасный запах ила, сырости и полностью пришедшая в негодность мебель. Да ещё и тяжёлый кашель дяди Павлуши. У него так сильно болела грудь, что он не мог ходить на службу.
Приехавший доктор надолго закрылся с ним в спальной комнате. Выйдя, сухо сообщил тётке Матильде:
– Сударыня, у вашего супруга очень сильно поражены лёгкие. Его необходимо срочно госпитализировать.
Дядю Павлушу увезли в больницу, а через два дня Людмила, вернувшись домой из училища, застала тётку с заплаканным лицом. На кухне громко рыдали Надя и Ольга. Девочка почувствовала, как сжалось её сердце. Она поняла, что произошла что-то страшное.
– Павлуша умер! – тихо, каким-то чужим голосом сообщила ей Матильда.

После смерти дяди Павлуши жизнь в их доме изменилась. Надя теперь приходила только два раза в неделю, а Ольга по средам.
– Люська, хватит учиться! Ты и так уже слишком умная! – сказала как-то вечером Людмиле тётка Матильда, – работать надо, а то с голоду с тобой сдохнем.
– Хорошо, тётя, – согласилась девочка, – а что делать-то?
– Как что? Клиенток обшивать будем. Я мерки снимать и кроить, а ты шить на машинке, – Матильда засопела носом и поправила на голове чёрный траурный платок.
– Так я не умею, – Людмила с удивлением посмотрела на тётку.
– Научишься! Сейчас я распорю наволочку, а ты её снова сошьёшь, -тётка села за швейную машинку Зингер. Смотри, как я заправляю нитку! Увидела? Теперь, как надо нажимать ногой на педаль. Плавно, равномерно. Не рывками! Вот сюда кладётся материя и делается строчка, – Матильда начала строчить.
– Так-так-так-так, – застучала машинка.
– Поняла?
– Да, тётя Матильда!
– Тогда садись и продолжай!
 Людмила начала сшивать наволочку.
– Люська, строчку веди! Строчку! – тётка больно ударила девочку деревянным аршином по пальцам.
– Вот так! Вот так! Да! Строчку веди! Люська, дрянь! Не отвлекайся! – Людмила вновь получила сильный удар линейкой, но уже по спине.
Вскоре они работали вдвоём. С понедельника по субботу в их дом приходили клиентки: купчихи, жёны железнодорожных и портовых начальников. Матильда уже не гоняла чаи с ними, как происходило раньше. Снимет мерки и до свидания. Потом делает крой материала и даёт резаные куски Людмиле.
– Люська, шей! Запорешь – зашибу аршином! – всегда предупреждала она свою племянницу.
 Но Людмила работала старательно и качественно, поэтому лупила её Матильда крайне редко, да и только для того, чтобы, наверное, развеять свою тоску.
По воскресеньям они вдвоём ходили на утреню в Собор. Потом отдыхали целый день. В основном слушали граммофон. Со смертью своего супруга Матильда перестала принимать гостей. Да иногда, после церковной службы, заходили на базар и покупали что-нибудь из деликатесов.
В 1913 году к Матильде стал захаживать вертлявый, черноволосый мужчина со смазливым лицом – один из приказчиков известного ростовского купца Парамонова. Был он вдовцом и значительно моложе, чем хозяйка дома. С его приходом Матильда «расцветала»: становилась добрее, улыбалась и, бросив работу, занималась гостем. О чём они беседовали Людмилу не интересовало, но она часто улавливала, как приказчик своими сальными глазами посматривает на неё. Эти его бессовестные взгляды вызывали в ней какой-то душевный трепет. Людмила краснела и стыдливо отворачивалась. Явный интерес гостя к своей племяннице увидела и Матильда.
– Люська, тебе уже восемнадцать лет! Засиделась ты в девках… Тебе замуж надо! Срочно замуж, а то перезреешь. А гнилой-то фрухт кому потом нужен будет? – озабоченно заявила ей тётка после очередного посещения приказчика.
– Так где я жениха возьму, тётушка? На базаре ими же не торгуют, а кроме швейной машинки Зингер я никого не вижу, – ехидно ответила Людмила.
– Бестолочь ты, Люська! Безнадёжная бестолочь! Жениха себе не ты должна искать, а твои близкие. В данном случае я! – с явным неудовольствием тётка сжала свои красивые губы.
– А это как? – удивилась Людмила.
– Как, как! Посмотришь! – махнула рукой Матильда.
Уже через две недели, в воскресенье, на обед к ним пришёл коренастый парень лет двадцати двух. В смазанных вонючим дёгтем сапогах, в плисовых штанах и рубахе-поддёвке. Он стянул со своих каштановых кудрявых волос новый картуз и осклабился, показав свои неровные жёлтые зубы:
– Иван. Тулупов моя фамилия.
– Очень приятно, – морща свой нос с натянутой улыбкой выдохнула Матильда.
– А это Людмила – моя племянница! – тётушка подтолкнула девушку к гостю.
– Красивая! – с восторгом прошептал Иван, причмокивая при этом толстыми губами.
– Прошу, юноша, вас отобедать с нами! – пригласила Матильда.
За столом Иван с ужасом окинул взглядом ножи и вилки. К еде он не притронулся, только жевал хлеб и не отрывал своих светло-голубых глаз от Людмилы.
За обедом и выяснилось, что Тулупов работает в железнодорожных мастерских, живёт в одном доме с матерью и братом в Нахаловке и мечтает жениться на достойной девушке.
– У меня на свадьбу и образование семьи уже и капиталец скоплен, – с гордостью признался он, и его рябоватые щёки при этом зарделись.
– Какой вы практичный мужчина! – с явной фальшью в голосе восхитилась тётушка Матильда.
«Как воняют его сапоги! Господи, да когда же он уйдёт?» – думала Людмила, стараясь не смотреть на Ивана.
– Люська, достойный жених для тебя! Он от тебя сошёл с ума! Ха-ха-ха, – засмеялась тётка после ухода гостя.
– Вы что тётя, – Людмила разрыдалась, – я не хочу выходить за него замуж!
– Бестолочь, слушай меня внимательно! Или ты выходишь за него замуж или убирайся из моего дома! Я уже сообщила Ивану, что даю за тебя приличное приданное. Целых 350 рублей! А ещё – столовые сервизы, постельное бельё... Подвенечное платье, туфельки также за мой счёт! Что тебе ещё, Люська, надо? Дурында ты тупая!

После скромной свадьбы молодые сняли в Нахаловке комнату в хате у Харитонши – старухи с бельмом, злой, крикливой и, как утверждали «нахаловцы», настоящей ведьмы. Людмила долго не могла прийти в себя, днями и ночами плакала. Иван же захватил свободный кусок земли у городской свалки, на берегу Темерника, где уже заканчивалась Нахаловка, и со своими друзьями стал строить хибарку из самана. Вскоре Тулуповы туда и переехали.
«Господи, как же здесь жить можно? Полы земляные, три комнатёнки с маленькими оконцами. Крыша камышовая. Со свалки воняет так, что из глаз слёзы текут», – ужасалась Людмила, но мужу ничего не говорила. С наступлением темноты во всех хибарах Нахаловки накрепко запирались ставни и двери. Ночью на узких улочках здесь грабили и убивали. Не было ни фонарей, ни полицейских… После дождя вокруг хибар стояли глубокие лужи, в которых запросто мог утонуть человек. «Господи, какое же это гиблое место! Как же здесь люди живут?» – часто думала Людмила.
– Людка, тебе чё здеся не нравится? Ничё, через годик привыкнешь! Это же Новое поселение! Народ только вот его Нахаловкой обзывает. Жить здеся хорошо! Привольно! – вместо того, чтобы хоть как-то утешить жену, ехидно посмеивался Иван. 
Только после свадьбы увидела Людмила, что у её мужа левая нога была короче, чем правая на полвершка. Иван носил специальные сапоги: у левого подошва была толще, чем у правого. «Неважно, что почти инвалид! Лишь бы человек был хороший!» – думала Людмила, но после шести месяцев совместной жизни с Иваном, она так и не поняла, каков он есть на самом деле. Одну неделю муж был приветлив, что-то делал по дому. Другую приходил после работы, неохотно ел и одетым валился на кровать. Бывали дни, когда Иван кричал на неё из-за каждой мелочи и швырял на пол посуду. В храм Божий он не ходил, на иконы в доме не молился, а только свои толстые губы кривил.
Людмила настояла на покупки швейной машины Зингер. Теперь она была занята делом и не обращала внимание на настроение мужа. Все соседки стали тащить своё старое тряпьё Люське-модистке на переделку, и пошла о её золотых руках слава по всей Нахаловке.
 В гости к своей матери и его старшему брату Петру Иван ходить отказался:
– Чего нам у них делать? У мамки и братана своя жисть. Пусть и живут! – пояснил он Людмиле.
Началась война. Иван мобилизации не подлежал, так как считался инвалидом.
– Пусть Петька на хронт идёт да с германцем воюет! – криво усмехнулся он.
Летом – осенью 1915 года русские войска отступали. Была оставлена Галиция, Литва, Польша. Из западных губерний на юг России хлынул поток беженцев. Ростов был забит людьми, бежавшими со своей родной земли. Они снимали комнаты в домах и хибарах, а для того, чтобы выжить, продавали свои вещи. Хваткие и наглые нахаловские бабы дёшево скупали у беженцев одежду и тащили вороха платьев, юбок, жакеток Люське-модистке на подгонку.
Людмила садилась за Зингер рано утром и строчила, строчила, строчила. Отрывалась только для того, чтобы приготовить еду и поесть вместе с Иваном, когда он возвращался с работы. По воскресеньям вместе с соседками она ходила в Собор на церковную службу. Добираться до него было очень долго. Сначала они пересекали пешком всю Нахаловку, потом только садились на трамвай. Для Людмилы посещение Собора стало единственной отдушиной в её серой и тоскливой жизни.
Иван пристроил ещё две комнатки. В одной поставил большое окно.
– Людка, это для тебя! Шить здеся будешь. Свету много заходит. Видно хорошо.
Затем настелил деревянные полы. Отремонтировал печь. Построил сараюшку, баньку, а потом начал огораживать дом высоким деревянным забором.
– Скоро, как господа, жить будем! – то ли радовался, то ли смеялся Иван.

В конце февраля 1917 года на заснеженный Ростов обрушился шквальный южный ветер. Началась оттепель. «Весна уже скоро. В мае жасмин да сирень во дворе зацветут, а потом и лето придёт, – Людмила встала из-за швейной машинки, – всё хорошо, слава Богу! Еда у нас с Иваном есть, одежда, сбережения тоже, только вот не даёт Господь нам ребёночка. Никак не получается у меня забеременеть», – она тихо заплакала.
– Нету детёв и не надо! Возиться только с ними! Зачем ты, дура, поклоны перед иконами бьёшь да просишь, шоб он тебе ребёнка послал? Чё убиваешься? – Ивану было безразлично, будут ли у него дети или нет.
Людмила же страдала. Очень она хотела родить, да не одного, а двух или даже трёх. «Может я в тётку Матильду? Так и умру бездетной», – часто думала она.
Резко открылась дверь, и в дом ворвался Иван. В тулупе нараспашку, с шапкой в руке.
– Ваня, а ты чего сегодня так рано? Случилось чего? – Людмила с удивлением посмотрела на мужа.
– Случилось! Случилось! Николашку с трона сбросили! Хватит нашу кровь пить! – возбуждённо заорал он и ударил шапкой о пол.
– Ваня, какого Николашку? – не поняла Людмила.
– Людка, дура ты! Царя больше нету у нас! Нету! – Иван рывком скинул с себя тулуп и, швырнув его на кровать, пустился в пляс.
– А что это теперь будет, Ваня? Без царя? Как же это так? – сильно испугалась Людмила.
– Дура ты! Дурой и сдохнешь! Тьфу! – муж раздражённо плюнул на пол, – о кровопивце плачешь! Полная дура! Угораздило же меня на тебе жениться! Накрывай на стол! Тащи всё, чё есть в доме! Праздник у нас сегодня.
С отречением царя у Людмилы рухнула хоть тяжёлая и грустная, но такая привычная жизнь.
Иван бросил работу, нацепил на грудь огромный красный бант и стал пропадать на два, три дня. Домой появлялся то злой и раздражённый, то весёлый. Требовал у жены еды. Ел быстро, неряшливо и что-то рассказывал. На вопросы Людмилы отвечал грубо и коротко:
– Оно тебе надобно? Ты же дура! Всё равно ничё не поймёшь, Людка!
Лето выдалось жарким и очень душным. Тучи комаров прилетали в Нахаловку из камышей, росших по берегам Темерника и набрасывались на людей, собак и кошек. В воздухе всё время стоял противный звон этих насекомых.
Рано утром Людмила садилась за Зингер и работала до поздней ночи. Нахаловские бабы, жалующиеся на дороговизну и нехватку денег, несли ей своё старьё на переделку. Просили Людмилу подождать с оплатой за работу. Она соглашалась. Как откажешь соседкам и знакомым, которых она обшивала уже много времени? Некоторые рассчитывались с Люськой-модисткой тушками гусей, кур или свежими яйцами.
Как-то появился Иван и с гордостью в голосе похвалился:
– Людка, я вступил в партию большевиков! Жрать давай! В брюхе ветер гуляет. Ха-ха-ха!
– Ваня, а эта партия большевиков, она что делает? – хотела было расспросить она мужа.
– Сказал на свою голову! Ты, Людка, дура и ничё не поймёшь! – оборвал он Людмилу.
А в ноябре она узнала, что эта самая партия большевиков во главе с Лениным и Троцким совершила переворот и взяла в стране власть в свои руки. Появились какие-то «белые» и какие-то «красные».
Иван уже совсем не появлялся дома, но Людмиле было всё равно. «Хоть бы совсем не заявлялся! Орёт на меня, называет дурой. Псиной от него воняет, а бывает, что и бабами чужими. Господи, пусть он вообще обо мне забудет!» – крестилась она перед иконами.
 В Ростове правила ещё старая власть, но красные упорно наступали на город со стороны Таганрога, а малочисленные отряды белых медленно отходили.

В конце января 1918 года со стороны Батайска начала бить по Ростову артиллерия красных. Некоторые снаряды разрывались на узких и кривых улицах Нахаловки.
Людмиле было страшно. Она, как и все её соседи, не открывала ставен. Никуда не выходила и каждый час молилась.
10 февраля генерал Корнилов увёл Добровольческую армию из Ростова, и в город вошли красные.
Сразу же закрылись магазины, рестораны. Базар пугал своими пустыми прилавками. Цены на продукты питания «взлетели до небес». Всё продавалось из-под полы.
Редкие клиентки, посещающие Люську-модистку, рассказывали ей, что видели Ивана в полушубке и со звездой на шапке с какой-то пьяной бабой в обнимку на Большой Садовой. «Да и Бог с ним! Лишь бы домой не пришёл!» – думала Людмила.
Иван заявился 2 мая. В новеньком военном мундире, фуражке с сатиновой красной звездой, большим пистолетом на боку. Он потребовал собрать для него еды в дорогу:
– Людка, побольше жратвы давай! Не жмись! У меня вот два мешка вещевых. В них и пихай всё. Да, дай мне все гроши, которые мы накопили. Ты и без них обойдёшься.
Людмила отдала мужу все запасы еды, которые были в доме, и деньги, заработанные её шитьём.
– Ухожу я, жёнка, беляков бить! Скоро жди меня с победой! – он схватил набитые вещевые мешки и вышел из дому.
На следующей неделе Людмила ехала на трамвае в Собор на утреню. Людей в вагоне было немного. Трамвай выскочил из боковой улочки на Большую Садовую, вдруг зазвенел и резко остановился.
– Убивец! – заорал на вагоновожатого лысый тщедушный дед, упавший на пол от толчка – ты, хад, чё де...– осёкся он. – Господи Иисусе, германец! В Ростове германцы! – начал креститься дед.
 Тогда и Людмила, и другие пассажиры увидели, как по Большой Садовой походным маршем шла немецкая пехота в железных касках.
– Чё это? Чё это? – шептал дед побелевшими губами.
В Ростове теперь стояли немецкие войска и казачьи части генерала Краснова.
Открылись магазин, рестораны, театры, синематограф. Прилавки на базаре вновь стали ломиться от изобилия продуктов. По выходным в парках играли духовые оркестры. Нахаловские бабы снова потянулись к Люське-модистке с различными заказами.
Людмила опять работала, как раньше: с раннего утра до позднего вечера.
В декабре немцы исчезли из Ростова. Город теперь управлялся деникинской администрацией.
Холодным январским днём Людмила пробиралась по узкой тропинке среди высоких сугробов и лицом к лицу столкнулась с бельмастой Харитоншей. Несмотря на стужу, старуха была босиком в длинной овчинной шубе, наброшенной на ночную рубаху.
– А, это ты, Люська! – заверещала она так громко, что Людмила испугалась и начала пятиться.
– Стой! – Харитонша замахнулась на неё своей толстой палкой. – На днях твоя тётка сгорела в своём доме. А подпалил его полюбовник её молодой, чтобы богатством завладеть. Одна я это знаю. А ещё, Люська, знай, что ты уже свободная баба!
– Это как, бабушка? – трясясь от ужаса, прошептала Людмила.
– Убили твоего Ивана. Давно уже убили. Закопали. Хде могила его, я не знаю. Далеко, наверное, раз я не вижу. Теперь, Люська, можешь другого мужика себе искать. Ты молодая ещё, кровь в тебе играет. Неча одной в холодной кровати спать! Ладно, проходи! – Харитонша сошла с тропинки в сугроб и пропустила Людмилу.

Сергея Пущина привезли в госпиталь Полтавы.
– Господи, такой молодой хлопчик, а уже весь седой – запричитала пожилая сестра милосердия, узнав, что прапорщику всего семнадцать лет, – хлебнул, наверное, лиха!
– Молодой человек, у вас загноилась рана. Это произошло потому, что она не была как следует обработана и перевязана. Ранение навылет, в принципе не страшное, но ваше положение осложняется. Здесь мы ничего не можем сделать. Сейчас же вас будем отправлять в Ростов. Там в госпитале работают опытные и известные на всю страну хирурги. Надежда только на них.
В Ростове Пущину хотели ампутировать ногу, потому что уже началась гангрена, но хирург Напалков Николай Иванович не дал.
– Мы произвели успешную операцию! Теперь два дня будем смотреть, а потом примем решение! – распорядился он.
Случилось чудо! Через два дня началось улучшение. Через две недели Сергей уже мог, опираясь на палку, медленно ходить. Он сразу же вышел во двор госпиталя. Было очень жарко, его бросило в пот, но Пущин упорно шагал. «Хирург сказал, что надо ходить! Только так можно быстро восстановить нормальное функционирование всех мышц ноги».
В последнюю субботу июля начальник госпиталя собрал всех, кто считался выздоравливающим, и сказал:
– Господа, наша армия стремительно продвигается к Москве. Красные упорно обороняются. В результате жестоких боёв в наших рядах имеется большое количество раненых. Час назад я получил приказ подготовить госпиталь к приёму ещё двухсот человек. Санитарный поезд уже на подходе к Ростову. Вам предлагается до понедельника покинуть госпиталь и остановиться на квартирах.
Кто-то из присутствующих начал возражать, но начальник госпиталя повторил:
– Господа, у меня приказ, и я его выполню.
В воскресенье Пущин после завтрака вышел во двор госпиталя и, устроившись на неудобной деревянной лавочке, вынул из кармана халата сдобную булку, которой его угостила сестра милосердия. В госпитале кормили вроде бы хорошо, но Сергея все время преследовал голод.
Пущин медленно жевал булку и размышлял. «Хирург сказал, что я должен два раза в неделю показываться ему. Если всё будет благополучно, то через два месяца, я уже смогу вернуться в полк. Для этого надо восстановить работоспособность ноги: ходить, делать физические упражнения, хорошо питаться. Надо есть молоко, сметану, творог, мясо и рыбу», – мимо него по тротуару, за железным кованным забором, проходили люди, проезжали трамваи. Громко кричали уличные торговцы. «У меня есть денежное довольствие за два месяца, но его хватит только недели на три и то при условиях суровой экономии. Ростов наводнён беженцами со всей России. Квартиры и даже комнатёнки в них сдаются по безумным ценам. Стоимость продуктов питания растёт каждый день. В ресторане Яр, который днём является столовой, тарелка борща и три куска хлеба стоят пять рублей. Это только обед! А необходимо же ещё ужинать или завтракать! Что делать? Может сразу же поехать в полк? А кому там нужен хромой прапорщик? Мешаться в обозе?» – размышлял Пущин, впадая в уныние от ситуации, в которой он оказался.

Людмила вышла из Собора и зашла на базар. Купила кольцо колбасы, фунт окорока, вяленого леща и душистый каравай хлеба. Медленно шла к остановке, забыв снять белый лёгкий платочек. Проходила мимо госпиталя и совершенно случайно увидела, как худой седой старик сидит на лавочке и медленно жуёт булку. «Наверное кормят плохо. Не наедаются раненые, – подумала она. Сделала ещё несколько шагов, и что-то кольнуло в сердце. Стало жалко этого старика. «Пожилой, а пошёл на войну! Вот ведь какой смелый человек!»
Людмила вернулась. Старик продолжал сосредоточенно и медленно есть булку.
– Вы меня простите, но я не знаю, как к вам обратиться. Вы могли бы подойти сюда, к забору? – громко сказала она.
Старик как бы очнулся. Положил недоеденный кусок булки в карман старого застиранного больничного халата и встал. Опираясь на палку, медленно подошёл к ней.
– Здравствуйте, сударыня! Чем могу быть вам полезен? – спросил он чуть хрипловатым голосом.
– Меня зовут Людмила. Я вот возвращаюсь с базара. Купила там еды. Хочу вас угостить, – она сняла вышитое полотенце с корзины и вынула из неё круг колбасы, каравай, – берите! Это вам! Протянула через железные прутья забора.
– А я – Сергей! Сергей Пущин! – покраснел мужчина и невольно проглотил слюну. «Голодный! А вообще он не старик! Наверное, моего возраста. Седой вот только. Да и седина у него какая-то благородная: густые волосы, как сажей присыпали, – Людмила, не стесняясь, рассматривала мужчину, – а красивый какой, Господи! Глаза зелёные, кожа на лице нежная, прям девичья. Никогда в жизни не видала таких красивых мужиков».
– Благодарю вас, Людмила! Я, честно сказать, уже давненько такого вкусного не ел, – Сергей взял каравай и колбасу.
– Ешьте и поправляйтесь! Да храни вас, Господь! – Людмила накрыла корзину полотенцем.
– Послушайте, Мила! А из ваших знакомых никто не сдаёт комнату? Дело в том, что меня выписывают из госпиталя из-за нехватки коек. Много раненых, а я уже хожу самостоятельно. Хирург говорит, что для полного выздоровления мне необходимы ещё месяца два. И раза два в неделю я должен к нему являться. Одну комнату, но только не очень дорого! – Пущин посмотрел ей в глаза.
«Он назвал меня “Мила”!!! Как дядя Павлуша! Как дядя Павлуша!» – Людмила даже вздрогнула.
– Сергей, я живу одна. У меня достаточно места, и вы можете разместиться в моём доме, – она посмотрела в его зелёные глаза.
– А это удобно? – лицо Пущина сделалось красным.
– Конечно удобно, Сергей! Собирайтесь! Я вас буду ждать здесь! – сказала Людмила.
– Спасибо! Я быстро! Возвращаю вам колбасу и хлеб.
Пущин вышел минут через пятнадцать. «Так он офицер! Погоны с маленькими звёздочками. А какая выправка! И это несмотря на хромоту!» – Людмила не могла оторвать взгляда от Сергея.
– Вот и все мои вещи! Вещмешок и шинель, – улыбнулся он, – да, я вас назвал Милой. Так можно или…
– Можно! Пожалуйста! Мне очень приятно! – теперь покраснели щёки Людмилы.
Они молча шли по разбитой пыльной улице Нахаловки. Слева и справа стояли жуткие покосившиеся хибары, но дом Людмилы оказался крепким и очень уютным. С деревянными полами, печью голландкой, геранями в горшках на подоконниках.
– Вот так вот я живу! Вот, Сергей, ваша комната, располагайтесь! – Людмила открыла ему дверь.
– Благодарю вас, Мила! – Пущин вошёл в небольшую комнату. «Кровать есть, стулья, вешалка на стене. Вещи хозяйки мне не помешают, если она даже их не захочет забрать. Очень фигуристая женщина! И личико симпатичное. А толстая коса до пояса меня просто потрясла!»
– Сергей, я сейчас обед приготовлю, а вы умойтесь! Рукомойник вы уже видели. У нас на Нахаловке такая пылища! Такая пылища! Вот вам полотенчик.
Когда Людмила пригласила Пущина к столу, то он просто потерял дар речи. Не аккуратно порезанная колбаса и окорок, не отварная, вкусно пахнущая картошка, посыпанная ароматным укропом, не помидоры с огурцами, а белоснежная скатерть и столовые приборы сразили его наповал. Возле каждой тарелки лежали вилка, нож и затейливо сложенная салфетка. А ещё стояли маленькие рюмочки, стопочки. «Как у нас дома! Так мама всегда накрывала на стол! Откуда такая культура у этой простой женщины в этом убогом месте?»
– Серёжа, вот графин с водкой! Это для вас! А я буду пить наливочку вишнёвую. Водку не могу! Противная она, – улыбнулась Людмила.
– Мила, я с вами согласен! Водка очень противный напиток. Можно я буду пить с вами наливку?
– Конечно! – искренне удивилась хозяйка.
Выпили один графинчик сладкой вишнёвой наливки, затем другой, а потом Людмила встала из-за стола и, подойдя к Пущину, стала целовать его глаза.
– Я таких зелёных никогда не видела… Не видела, – горячо шептала она.
Людмила проснулась ночью. Рядом с ней тихо сопел Сергей. Она ничего не могла понять. «Страстный, сильный, но ничего не знает и ничего не умеет! Такого же не может быть! Наверное, его беспокоит рана, а может… Нет, это невозможно! Неужели я у него первая женщина? У взрослого мужчина и офицера?»
Проснулся Пущин и начал нежно целовать её лицо.
– Серёженька, скажи мне, а сколько тебе лет? – чтобы больше не мучиться от догадок, спросила она.
– Восемнадцать... Будет через три месяца. Я знаю, почему ты меня об этом спросила. Мила, ты моя первая женщина, – прошептал Пущин.
– Господи, прости меня за грех! – прошептала Людмила.
– Какой грех, Мила? – не понял Сергей.
«Совратила мальчишку! Совсем мальчишка! А я думала старик. А он ребёнок ещё! Господи, прости меня! Ну это же невольный грех, Господи! Разве он похож на мальчишку? Нет! И мальчишки не бывают офицерами! Господи, в какое же непонятное время мы живём!»

Пущин изменил всю жизнь Людмилы. Теперь она жила только им и для него. Она была счастлива, потому то он был рядом! А как Сергей к ней относился! Называл Милой, любимой, доброй волшебницей. Целовал её пальцы и ладони...
– Серёженька, ты подарил мне новую, совсем другую жизнь, – часто признавалась ему Людмила.
Соседки под разным предлогом старались войти в дом к ней, чтобы увидеть красивого постояльца.
– Какой там постоялец! Брешет Люська! Ох как брешет! Любовник это её! Вы её морду счастливую видели? Улыбается всё время, как малохольная, – перемывали они ей кости.
– Серёженька, я сошью тебе брюки, рубаху и пиджак, – предложила ему Людмила через несколько дней.
– Мила, у меня есть мундир. Я офицер, поэтому обязан его носить, – объяснил он.
– Серёженька, в Нахаловке не любят офицеров. Ведь здесь живёт рабочий люд, да и отребье разное. А вдруг кто-то из них на тебя нападёт? А вдруг дом подпалят? А что будет со мной, когда ты уедешь? – она смотрела в его зелёные глаза.
– Мила, ты права! – после непродолжительной паузы ответил Пущин. – Если тебе не тяжело – шей!
– А чего же здесь тяжелого? – рассмеялась Людмила и в течение дня цивильная одежда для него была уже готова.
Теперь Пущин отличался от других мужиков Нахаловки только своей чистой одеждой и офицерской выправкой.
Два раза в неделю они выбирались в город. Заходили в Собор на утреню, но Сергей не мог стоять всю службу из-за раненой ноги и вскоре уходил в госпиталь к хирургу на обязательный осмотр. Потом Пущин с Людмилой встречались и бродили по Большой Садовой, сидели на лавочке в парке. Купив продукты на базаре, они возвращались домой.
– Мила, я чувствую себя очень неловко, потому что ты меня содержишь. Возьми вот, – неоднократно говорил он и пытался сунуть ей деньги.
– Серёженька, прошу тебя не надо об этом! Тебе деньги пригодятся, когда ты уйдёшь на войну. У меня всё есть. Ты же видишь и знаешь! – твёрдо отказывалась Людмила.
Пущин вздыхал и какое-то время не настаивал. Он купил по дешёвке несколько томиков стихов Пушкина и Лермонтова и каждый день с выражением читал их Миле.
Людмиле было приятно сидеть за швейной машинкой или возиться на кухне и слушать Серёженьку.
Несколько раз они были в синематографе. Тогда заплатил Пущин, чему очень радовался. Однажды, это было в сентябре, Сергей сказал, что ему необходимо увидеть хирурга. Поедет он сам.
– Мила, у тебя столько работы! Клиентки натащили гору платьев. Ты оставайся дома, а я быстро. Ведь уже без палки хожу,
Через два часа под окном заржал конь, заскрипела повозка. «Кто это там?» – Людмила выбежала из дома.
Это был Сергей. Он взял извозчика, чтобы привезти огромный букет цветов, две большие коробки пирожных и бутылку шампанского.
Это было доселе невиданное на Нахаловке событие! Постоялец приехал домой на извозчике! Соседки высунулись в окна, повыходили из своих хибар и молча наблюдали, чтобы потом обсуждать увиденное ещё долгое время.
– Мила, а ты почему плачешь? Тебе цветы не понравились? – испугано спросил Пущин.
– Мне никогда никто не дарил их, – всхлипывая призналась Людмила, – в доме даже горшка никакого нет, чтобы их поставить.
– Тогда мы цветы сунем в ведро! Как ты думаешь, моё счастье? – прижал Пущин к себе женщину.
Шла война. Сначала белые наступали на Москву, и уже всем казалось, что большевики падут. Потом деникинские войска стремительно покатились назад, на юг.
– Я уже здоров, Мила! Буду собираться в полк! – сообщил в начале октября Пущин, – очень хочу, чтобы ты подарила мне на память твою фотографическую карточку. Вот эта, которая висит на стене в горнице. Можешь?
– Это прошлогодняя. Самая последняя. Видишь, я на ней с косой и в жакетке новой? – она сняла карточку и отдала ему.
Сергей уехал, а она целую неделю тихо выла от горя, пока не почувствовала внутри себя что-то странное и незнакомое ей». Забеременела! Забеременела! Так зачем же рыдать? Счастье-то какое, Господи! Спасибо тебе, Господи! Спасибо!» – она упала на колени перед иконами и стала неистово молиться.
Потом Людмила долго думала. Она знала, что её будущему ребёнку нахаловские бабы житья не дадут. Шпынять его всё время будут:
– Ахфицерское отродье! Выродок белохвардейский!
Надо было срочно уезжать из Нахаловки. Людмила воспользовалась тем, что в Ростове царила паника. Многие продавали за бесценок свои дома с мебелью и бежали с отступающими деникинцами на юг. Она за накопленные деньги купила небольшой, но очень уютный домишко в Нахичевани, где её никто не знал. Свой же пришлось отдать почти даром.
В июне 1920 года она родила мальчика. Крепкого и здорового. Назвала сына Павлом. Только на следующий год Людмила оформила ему метрику, в которой значилось, что Тулупов Павел Иванович родился 15 февраля 1919 года. Во время хаоса гражданской войны это было очень легко сделать. Через год городской военный комиссар, жену которого Людмила обшивала, выдал ей справку о том, что «Командир роты десятого стрелкового полка Красной армии товарищ Тулупов Иван Фёдорович геройски погиб при обороне Царицына в октябре 1918 года. Похоронен в братской могиле».
Теперь Людмила являлась вдовой героя войны, а её сын мог гордиться своим отцом.
Павлик рос крепким и очень умным мальчиком. В школе был отличником. Получал грамоты за учёбу и за победы на спортивных соревнованиях. Посещал кружки в городском Дворце пионеров. Людмила была счастлива. Она жила для сына. Бывали у неё, конечно, какие-то непродолжительные отношения с мужчинами, но после Серёженьки никого она так и не смогла полюбить. А без любви какая семья может быть? Никакой!
Людмила устроилась на швейную фабрику. Отработав смену, приходила домой и садилась за свой Зингер выполнять заказы клиенток.
Июнь 1939 года. Людмила с букетом цветов стояла на перроне вокзала. Она встречала Павла, который закончил первый курс Московского военного училища и приезжал домой в отпуск. Вчера Людмила получила телеграмму от сына. Всю ночь не спала, переживала почему-то.
Вот объявили о прибытия поезда, но его всё не было. Людмила сходила с ума. «Ну где же он? Где? Не видно!» – её сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди.
Наконец раздался протяжный гудок и в клубах дыма показался паровоз. «Московский! Московский! Третий вагон! Так в телеграмме сынок указал. Да где же этот третий вагон? Вот!»
На перрон спустился молодой высокий военный с широкими плечами. Зелёные глаза, волевой подбородок. «Боже мой, это Сережёнька! Серёженька из далёкого 19 года! Точная копия! Да нет, это не он! Этот же мой сын!»
– Павлуша-а-а-а! Павлу-ша-а-а! Сынок! – Людмила прильнула к груди сына и заплакала от счастья.

Художник: М. Вестлинг.