Кого воспитывают «Русские премии»?

О том, что представляют собой литературные премии, писали неоднократно — и зачастую с отчаянием, возмущением и непониманием. Возникает такое чувство, будто премиальный процесс есть не что иное как крепко сбитая мафиозная структура с четкой программой отрицательной селекции. А что представляет собой отрицательная селекция? Когда ученый отбирает слабейшие особи растений или животных, скрещивает их, среди плодов снова отбирает слабейшие — и так до тех пор, пока вид не становится стерильным и недееспособным — это делается чтобы узнать слабые стороны видов и пород. Какие именно слабые стороны русских писателей и читателей изучает премиальный процесс в России?

Порою кажется, что нас, читателей, используют втемную в каком-то заговоре, направленном на отлучение русского народа и от литературы, и от истории его. Стоит лишь глянуть на «контент», выходящий из премиальных жерновов. Взглянем на «Русскую премию», скончавшуюся в 2016 году. Она была создана для пишущих на русском языке зарубежных авторов — для той самой эмиграции, которая по сей день формирует образ русского человека перед иностранной публикой. Что она принялась выпускать под занавес, через год-два после присоединения Крыма?

A propos, в роли партнера учредителя «Русской премии» выступал уже упомянутый мною ранее хозяин всея литературы России Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина» (первоначально — Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина). Фактически заправляла премией Татьяна Восковская. С 2010 года Т. Восковская руководила управлением специальных и международных проектов Президентского центра Б.Н. Ельцина, устраивала книжные выставки и ярмарки. Теперь она будет руководить премией «Большая книга». Как вы думаете, куда эта дама поведет премиальный процесс, в котором премий осталось раз-два-обчелся, а власть над ними по-прежнему сосредоточена в руках Ельцин-центра?

Время от времени на сцену не столько литературного, сколько премиального процесса выходят «новые имена», «таланты», «самородки». Почему эти слова в кавычках? Потому что в них нет ни подразумеваемого содержания, ни правды. Это всего лишь коды, ключи, открывающие дверь шаблонного мышления. В качестве новинок нам предлагаются штампы, приемы, истрепанные падением и разложением постмодернизма. Или «находки» вроде написанной одним предложением книги Владимира Лидского «Сказки нашей крови. Метароман».

Содержания у книги, разумеется, нет, какое может быть содержание в таком отнюдь не новом эксперименте с формой? «…в мае тридцать третьего случились события, потянувшие впоследствии целую цепочку несчастий — арестовали Юлиана Шпола и Остапа Вишню, а потом свёл счёты с жизнью Мыкола Хвылевой, — пригласил в гости писателей-друзей, поил их чаем, тренькал на гитаре, читал Пушкина, шутил с женой, а в самый разгар вечеринки вышел в соседнюю комнату, где у него был кабинет, взял заначенный ещё с девятнадцатого года маузер, да и застрелился, оставив странную записку: хай живе комунізм, хай живе соціалістичне будівництво, хай живе комуністична партія! — да, его начали травить, объявили буржуазным националистом»… А вот и модная в 2014 году, когда Лидский стал лауреатом «Русской премии», тема ксенофобии в русской истории и русском мире!

«…да и вообще в стране становилось холодно и страшно, а республику накрывали волны голода, — это не способствовало радости, вот он и застрелился, осознав, видимо, крах своих большевистских идеалов, за которые сражался на Гражданской, а потом искал истину в ЧК; годом раньше был взят Иван Багряный, и так в течение всего-то нескольких лет почти до основания выкосили писательское поле… дом Слово опустел наполовину и стал прозываться Крематорием; некоторым же, — немногим, впрочем, — так дали по рукам, что их песни во славу долго ещё клокотали в глотках грядущих поколений, — авторы песен получали Сталинские премии и более не вещали с идеологически неправильных позиций; в тридцать седьмом, когда в один день казнили более сотни представителей украинской творческой интеллигенции»… Как в интернете: дотянулся проклятый Сталин. И так — 11 авторских листов кряду.

Теперь этот автор произвел на свет роман «Русский садизм»: «…эпическое полотно о русской истории начала XX-го века», — гласит безграмотно-восторженный анонс на «Лабиринте». «Бескомпромиссная фактичность документа соединяется в этом романе с точным чувством языка: каждая глава написана своим уникальным стилем. История Гражданской войны и установления Советской власти до сих пор остаются одной из самых темных, самых будоражащих страниц нашей истории. “Русский садизм” претендует на то, чтобы закрыть эту тему, — и именно поэтому он вызовет волну споров и поток критики.
Роман еще по рукописи вошел в короткий список премии “Национальный бестселлер”». Кто бы сомневался, что этот опус немедля продвинут на премию среди других откровенно русофобских трудов?

Премия «Национальный бестселлер», как и «Русская», почила в бозе и скорее всего безвозвратно — все премии, как известно, держатся на деньгах меценатов. У меценатов отныне другие задачи, нежели оплачивать банкеты и обеспечивать призы писателям, у которых «основная тема романа — это жестокость. Жестокость неприкрытая и откровенно рассказанная от множества главных лиц: священников и воров, писателей и простолюдинов. Все они рассказывают по-разному, но об одном — о жестокости времен революций, гражданской войны и сталинского террора». А о чем еще может рассказывать в историческом романе человек, не знающий истории и понахватавшийся в архивах «страшных ужасов»? Вот они и громоздят ужасы друг на друга, припудривая фактичностью, что бы это слово, по мнению составителя анонса, ни означало.

Загрязнение русской истории — не только основное содержание жанра в его нынешнем выражении, но и основное занятие современного псевдоисторического романиста. Война и так-то дело грязное, страшное, кровавое. Самая кровавая муза — муза истории Клио. Но концентрация читательского внимания на «миллионах расстрелянных Сталиным», «миллионах изнасилованных немок» и прочих обезличенных «миллионах-миллионах» планомерно подстегивается литературным процессом, а оплачивается — процессом премиальным.

Марина Палей, некогда бывшая талантливым писателем, стала лауреатом «Русской премии» в 2011 году. Недавний свой роман-притчу «Хор» она начинает с пресловутого «массового изнасилования»: «Ее пощадили тогда — единственную из восьми — нет, девяти девушек и молодых женщин... она, его будущая жена, не издав ни единого звука (они еще слаще бы распалили багрово-сизые, лаковые от натуги гениталии ратоборца, которые тот, с жуткой неторопливостью, выпростал из-под клацнувшего ремня), — будущая жена Андерса, встав на цыпочки и не издав ни единого звука, поднесла к очам этого обезумевшего воителя реденькую щепоть своих побелевших пальцев… она, возлюбленная Андерса, поднесла свою щепоть к его мутно-кровавым очам — потом плавно повела их, его бычьи очи, словно за ниточки, — вбок, вбок, вбок — и установила четко на Андерсе; затем она сказала: смотри, это мой муж; после чего, властно и осторожно, стараясь не замараться об армейскую гимнастерку легионера, потянула ниточки вниз, сфокусировала его разъезжавшиеся зрачки точно в центре своего впалого живота и сказала: я — беременна». Озверевший ратник, тут же оставивший жертву в покое, выглядит совсем не озверевшим, а, наоборот, вполне человечным. По сравнению с украинскими «ратниками»-«азовцами», способными, по их признанию, изнасиловать женщину в присутствии ее мужа и убить мужчину за одни только слова протеста.

Кого воспитывают многочисленные загрязнители нашей истории, исказители русской души, образа русского солдата? Все эти «Русские премии» и «Национальные бестселлеры», которые вроде и помирают — но лишь для широкой публики, не для знающих людей. Члены жюри никуда не деваются, они всего лишь переходят в новые кормушки, где по-прежнему ведут линию отрицательной селекции, линию самых недееспособных, ненавидящих всё русское литераторов. Тут, знаете ли, настоящая спецоперация нужна. Простого расследования мало.

Напоследок упомяну автора, который, по выражению А. Кузьменкова, ведет «дефиле по красным дорожкам: сперва “Нацбест”, потом “Большая книга”. Надо полагать, и “Ясная Поляна” не отстанет». В романе «Кремулятор» А. Филиппенко «выдал шестую по счету агитку». Верно замечает Кузьменков: «Заинтересуйся такой фактурой более зрелый прозаик, могла бы получиться впечатляющая история измены самому себе — вроде манновского “Мефистофеля”. Но выше задницы не прыгнешь… Советский Союз в романе — гибрид тюрьмы и крематория. Население страны делится на две категории: палачи и жертвы; знаменитый “приводящий” Блохин, начальник комендантского отдела АХУ НКВД, упомянут в тексте 57 раз. Единственно возможная форма диалога — допрос. И недвусмысленное резюме: “Я твердо убежден, что люди предназначены для разных целей — одни рождены быть расстрелянными, другие рождены убивать”».

О чем вещает произведение Филиппенко «Красный крест»? О героине, которая, родившись в 1910 году и проведя раннее детство в Лондоне, переезжает в Москву — отец ее поверил в светлое будущее, дурачина. Выучившись, женщина благодаря знанию иностранных языков поступает на работу машинисткой в НКИД (Народный Комиссариат Иностранных Дел). Во время войны через руки Татьяны Алексеевны проходит множество документов, среди которых письма и телеграммы, передаваемые Международным Комитетом Красного Креста советскому правительству. В них организация предлагает сотрудничество по вопросам, связанным с судьбами военнопленных. И все эти письма остаются без ответа. В одном из списков советских солдат, попавших в плен на румынском фронте, Татьяна Алексеевна видит фамилию собственного мужа. Опасаясь за свою судьбу и судьбу маленькой дочери, женщина при переводе документа не указывает фамилию мужа, дублируя на его месте в списке фамилию предыдущего пленного. Однако это не спасает их семью. Мужа по возвращении в СССР расстреляют, саму ее вскоре после войны арестуют и отправят на 10 лет в лагерь как жену изменника родины, а дочь заберут в детдом, где та вскоре умрет от голода.

Словом, война была не подвигом и окончилась не победой русского человека, а одним сплошным его позором и унижением — и после победы лучше не стало. Вот мысль, кочующая по «историческому роману о советской эпохе». Сколько их было, таких «оригиналов»… Но премией в России награждают не оригинальность замысла и воплощения. Ею награждают программное произведение — вот только знать об этом публика не может. Она не мониторит премиальный контент, она просто читает его. Но уже все реже и реже. Потому что чувствует, какой бодягой ее потчуют. 

Читатель разочаровывается, а блюстители премиального канона свято верят: выполнение программы (кем и когда заданной, хотелось бы знать?) им что-то даст. Зря. Все заканчивается, и скоро ничего не будет: ни благ, ни кормушек, ни власти над умами, о которой все еще рассказывают друг дружке в пустых мечтах бывшие «доминирующие на критическом пространстве».

Продолжение следует...

Художник: Дж. Уолстенхолм.