Цензура государственная и частная

Цензура неизбежна. Идти к этому выводу оказалось неприятно, долго, но необходимо. Теперь приходится лавировать между неофициальными мнениями — и возмущением по поводу того, какие меры эти неофициальные мнения вызывают на местах.
Так, например, Алексей Пушков в своем телеграм-канале написал: «По поводу книги “Лето в пионерском галстуке”. Мы словно не отдаем себе отчет, что, защищая нашу безопасность и государственный суверенитет от покушений извне, мы изнутри пропускаем удары по нашему нравственному суверенитету и системе ценностей. Нас постоянно пытаются вскрыть, как консервную банку, остро заточенным ножом “новых ценностей” уже не зарубежного, а домашнего производства. Но в нравственной сфере  импортозамещение нам совершенно не нужно».

Нарушения в сфере пропаганды «радужных ценностей» среди несовершеннолетних действительно должны повлечь за собой определенные меры. Хотя и произведения писателей-русофобов тоже хочется убрать с полок книжных магазинов — и не только депутату Елене Ямпольской.
Недавно издательство «Захаров» заявило в своем телеграм-канале: «Информируем наших читателей и партнеров, что магазин “Молодая Гвардия” решил не ждать, когда сверху спустят указ/приказ/наказ убрать с полок книги так некогда любимого ими Б.Акунина, и, проявив недюжинную волю, сам принял это смелое во всех смыслах решение. Мы тоже решили не отставать и, заодно с книгами вышеназванного автора, забрали у них и все остальные книги, изданные нами. Пропадать так пропадать!!!
Так что в "Молодой Гвардии" на Полянке наших книг больше никогда не будет. Даже если взойдет солнце. Доктор сказал: “В морг”, значит, в морг».

Словом, издательство сделало глупость, о которой неминуемо пожалеет. А зачем оно ее сделало? А затем, что сегодня творческая среда себе в ущерб (большой ущерб!) усердно делает вид, будто ее преследуют. Посредством цензуры, которая, дескать, объявила охоту на гения Б. Чхартишвили-Акунина, который старательно внушает читателям, что «Россия недоразвитая, неправильная и плохая, что бы она ни делала, всё делает неправильно», как верно оценил подобного рода литературу политолог Сергей Михеев. Ну надо же, кто-то решил отправить акунинские труды на склад раньше, чем прибудет «наказ сверху». А может, отреагировать на мнение публики, которое все больше склоняется к тому, что предателя России и весьма среднего писателя Бориса Акунина больше читать не надо. Хватит с нас господина Акунина и ему подобных.

Магазин, очевидно, поторопился. Никаких наказов, указов и тем более законов по этому вопросу нет (и видимо, зря). Типичный случай «инициативы на местах». Публика в комментариях «Молодой гвардии», за редким здравомыслящим исключением, ругала цензуру. Которая пока обращает внимание исключительно на проявления нацизма, фашизма, терроризма, разжигания межэтнической розни и растления малолетних — неужели кто-то хочет, чтобы это всё присутствовало в произведениях искусства? Видимо, хочет. А пока из перегибов на местах норовит раздуть историю об охоте на ведьм и преследовании творческих личностей по признаку несогласия с политикой государства.
Давайте рассмотрим, что делают с массовым сознанием психологические игры вокруг цензуры. Все мы знаем, что такие игры часто связаны с цензурой. Со словом «цензура» ассоциируются антидемократические проявления в обществе, наступления на права человека, на свободу слова. У одних это слово рождает священный ужас: вот сейчас из мрака вылезет чудовище и всех пожрет — убьет искусство и культуру, а потом убьет всех несогласных. Этот страх понятен — за тридцать с лишним лет нам вбили в сознание и подсознание, что цензура есть предвестник охоты на ведьм, кровавого террора.

Вероятно, поэтому люди не видят разницы между свободой и вседозволенностью: их не уведомили, что за свободу придется платить самоограничениями. И конечно же, они не видят, как эта неволя дает творцу простор для самовыражения. Каким образом ограничивающая творца цензура может дать какой-либо простор? Она же тюрьма для мысли, слова и образа!
Почему никто не замечает, как художник сам стремится ограничить свою свободу? Он вырабатывает собственный стиль, круг тем, к которым обращается, свое видение и свою интерпретацию увиденного. Он может примкнуть к сообществу или группе, где его взгляд на мир еще более ограничат — или расширят, но в том же направлении, что и у остальных членов сообщества. Никакая цензура не в состоянии сделать с художником то, что он сам с собой сделает в процессе поиска.
Только художник у нас пошел специфический. Сильно избалованный легкостью допуска к публике с необработанным, невычитанным текстом, плохо нарисованной картиной, кое-как записанным роликом поющих трусов и спектаклем, держащимся на ярой русофобии и репризах площадного уровня. Так вот, цензура имеет весьма определенный круг обязанностей: она не обязана бдить, чтобы художник был профессионален; нет, она должна привести культурный продукт (фильм, спектакль, изображение или литературное произведение) в соответствие закону; цензура решает, не нарушает ли произведение нормы социума, пропагандируя разрушительный и саморазрушительный образ мышления и поведения (разжигание розни, доведение до самоубийства, растление несовершеннолетних, шпионаж, измена родине и проч.). Получается, что без пригляда со стороны цензуры соблюдать законы автору произведения не обязательно.

Однако попытки внедрения цензуры в общество всегда связаны с психологическими играми. Старательно обыгрываются в масс-медиа полумифические граничные ситуации: как, вы хотите ввести цензуру? Значит, мы скоро будем ходить строем, а кто не захочет ходить строем — будет стоять у стенки с руками, связанными за спиной? Таким образом намеренно смещаются акценты и середина шкалы опустошается: у общества только два варианта обращения с искусством — либо беспредел, либо муштра. Описываются меры, к которым не прибегали в авторитарном и даже в тоталитарном обществе — картина взята из фантастического жанра антиутопии. 
(А ведь жанр антиутопии, замечу, не умер — он скорее расцвел на богатой почве личного опыта... Художник слова и кисти учился говорить об увиденном эзоповым языком. Результат был неизмеримо лучше, чем в жанре, получившем название чернухи.)

Пушкин, один из самых свободолюбивых и свободных в своем творчестве людей, писал: «Я убежден в необходимости цензуры в образованном нравственно и христианском обществе, под какими бы законами и правлением оно бы ни находилось… Нравственность (как и религия) должна быть уважаема писателем. Безнравственные книги суть те, которые потрясают первые основания гражданского общества, те, которые проповедают разврат, рассеивают личную клевету, или кои целию имеют распаление чувственности приапическими (возбуждающими низменные инстинкты) изображениями». 
Если не брать в расчет всем понятный нравственный аспект, то нельзя не заметить: цензура отражается и на художественном уровне. Хотя это и не ее задача — заставлять художника быть художником. По идее, лучше всего творить свободно, без препятствий.

Но нет, присутствие какого-либо «фильтра» на пути к публике, к одобрению критики заставляет автора прилагать усилия, чтобы поднять уровень своих работ, пройти отбор, победить соперника. Творческих людей воспитывают препятствия и их преодоление. Они работают, чтобы стать лучше, чтобы получить доступ к публикации, к сцене, к выставочным залам... Проблема в том, какие требования им выставляют реально существующие цензоры. Ведь на самом деле они есть — их роль играет целая команда маркетологов, издателей, критиков, литературоведов, наставников молодежи и представителей тусовки «успешных людей». Мы, зрители, читатели, не представляем, куда и когда вильнет система оценок, зависящая от целого ряда обстоятельств.
Выдающийся американский литературовед и критик Эдмунд Уилсон полагал: «Самое безнравственное, постыдное и опасное, что можно сделать в искусстве, — это сознательно подпитывать публику ее собственным невежеством и дешевыми вкусами». И как, спрашивается, избегнуть этого постыдного действия, если высокие показатели продаж чаще всего бывают у масс-культуры, а та апеллирует именно к этим сторонам человеческой натуры?

Таким образом получается, что цензура существует, но негосударственная. При надобности она может стать и антигосударственной, воспринимая, пропагандируя и распространяя ценности, противоречащие государственной политике и морали — не то что христианской, конфессиональной или светской, но и попросту человеческой. Мы уже были свидетелями тому, как это происходит в ходе разжигания интереса к нацизму, сатанизму, терроризму и различным сексуальным отклонениям... Но если цензор-спонсор-покровитель говорит художнику, что половой орган, нарисованный на подъемном мосту или ставший центром повествования, всячески приветствуется премиальным процессом — скорее всего художник сдастся под давлением «творческой среды». Выстоять одному против нее нереально.

Вот и получается, что сама цензура никуда не девается, просто блюдет она интересы не государства, а отдельных лиц и организаций. Которым, как водится, на государственные интересы наплевать. И создает такую творческую среду и почву, на которой с полным удовольствием произрастают не зерна, а плевелы.

Художник: Д. Петруленков.