Говорить по-русски

Употребление всевозможных иностранных слов, столь распространённое в разных частях российского общества, имеет давнюю историю. Термины из голландского, немецкого, английского и французского языков прочно вошли в употребление в ряде профессий, связанных с мореплаванием, информационными технологиями, а также в военном деле, в балете, изобразительном искусстве и в полиграфии. Перенимая иностранный опыт по части освоения некоторых наук, производств и искусств, русские люди исторически заимствовали используемую в них терминологию на соответствующих языках. 
Наряду со словарём «для служебного пользования» в каютах, фабричных цехах, в балетных и рисовальных классах, также в ход вошёл обычай уснащать речь иноязычными галантными выражениями в гостиных, затем он курьёзным образом распространился и в «людской».
С начала XVIII века русское дворянство аркибузировало – расстреливало народный слух странной смесью родного и чужого языка. И уже тогда это казалось смешным и несносным чуткому уху. Фонвизин в комедии «Бригадир» (1766 г.) вывел Иванушку, который изрядно уснащал речь галлицизмами, «не заглядывая в грамматику». 

Над нелепым «смешеньем языков: французского с нижегородским» смеялся Грибоедов. Его комедия «Горе от ума» – пример единения красоты слога и обилия крылатых выражений. Она – подлинное свидетельство неисчерпаемой живости русского языка, на котором можно изъясняться точно, кратко, при этом глубоко и изящно. Комедия появилась, когда уже сто с лишком лет среди дворянства было принято дискюрировать – разговаривать, – строя из себя рафинированных европейцев. 
Казалось бы, что плохого в изучении и использовании иностранных языков? «Иностранные языки ужасно полезны, – признавал Достоевский в «Дневнике писателя», – но не иначе как когда заправился на русском. То же в классических языках – никакой пользы без русского языка. А русский язык именно в загоне. И по-французски мыслить не научится, и будет международный межеумок, каких у нас довольно»1. 

По-настоящему в загоне русский язык оказался после распада Союза. Зато в немеряных количествах появились всевозможные курсы, методики, мастер-классы по изучению английского языка для всех возрастов, начиная чуть ли не с грудного. Таким образом в речевом отношении новый, демократический период истории России начался словно под копирку с XVIII и XIX веков. В короткий срок словарный запас СМИ заполнился ворохом англицизмов, повторять которые уже язык не поворачивается. Более того, по сей день десятки радиостанций и телевизионных каналов двадцать четыре часа в сутки буквально атакуют слушателей и зрителей сверхскоростным темпом речи, непривычным для русскоязычного эфира, а также чуждыми интонациями – калькой англо-американской манеры говорить. Редкое кафе, словно демьяновой ухой, не потчует посетителей англоязычным «музыкальным гарниром».
Понадобилось едва ли не двадцать лет, чтобы российская власть на законодательном уровне обратила должное внимание на явную диспропорцию в использовании англицизмов в общественной, деловой и культурной жизни страны и попыталась принять какие-то меры по защите русского языка.

В 2007 году Президент РФ издал Указ о праздновании Дня русского языка. В 2010 году его учредила ООН, и с 2011 года в России его стали отмечать в день рождения Пушкина. Все эти факты есть свидетельства понимания на высоком уровне важности сохранения и развития русского языка для России и мира. Однако создаётся впечатление, что праздник этот существует пока лишь для филологов, писателей, сотрудников литературных музеев. 
Тринадцать лет (2004–2017) я преподавал проектирование в графическом дизайне в Институте искусств Санкт-Петербургского государственного университета, и первым заданием на втором курсе давал шрифтовую композицию. Студентам надо было выбрать какую-либо фразу, – я предлагал найти что-нибудь из русской литературы, – и создать три варианта авторской надписи для рекламных целей. Надо ли повторять, что ёмких крылатых фраз в нашей литературе предостаточно? Среди них есть множество, которые могут быть применены в рекламе неких товаров или услуг. Все тринадцать лет повторялось одно и то же. Неизменно находилось несколько человек в каждой группе с вопросом: «Обязательно ли писать на русском языке? Нельзя ли по-английски?» 
Увы, это резонный вопрос из уст молодых людей, если одежда, пища, машины, журналы – всё испещрено латиницей, и даже заборы и стены домов обезображены каким-то богомерзким бесивом – неимоверными, бессмысленными псевдо-буквенными образованиями, так называемыми граффити. Студенты, вопрошавшие о возможности заменить кириллицу латиницей, думали, что кириллица не приспособлена для графического дизайна? Дело, скорее, в том, что, используя русские буквы, им приходилось бы подбирать слова, то есть думать о смысле. А думать всегда трудно. Написанное призвано что-то сообщить – определённо или иносказательно. Иначе, зачем пустопорожний декоративизм?

На старых петербургских кладбищах встречаются памятники с удивительно красивыми надписями на русском языке. Выверенные соотношения камня, расположение текста и рисунок букв изумляют. Подобная красота бытовала не только в городе мёртвых, она являлась повсеместно. 
Русскими вывесками восторгался французский поэт и критик Теофиль Готье. В начале второй половины XIX века в книге «Путешествие в Россию» он писал: «На вывесках золотом сияют красивые буквы русского алфавита, в котором есть несколько греческих букв и чёткая форма которых удобна для написания». 
За триста лет до него Джером Горсей, представитель английских деловых и дипломатических кругов, так отзывался о русском языке: «Хотя я плохой грамматик, но понимаю немного по-гречески и в короткое время, по сходству, достиг близкого знакомства с народной речью славянского языка, самого богатого и изящного в мире».
В 1585 году царь Фёдор Иоаннович отправил Горсея послом в Лондон, где тот представил королеве Елизавете верительные грамоты. «Она приказала мне встать перед нею на колени, – вспоминал дипломат, – и, рассматривая украшения и буквы привилегии, имеющие некоторое сходство с греческими, спрашивала, не такое ли имеет значение та и другая буква, и сказала: “Я бы скоро выучилась этому”. Затем королева предложила лорду Эссексу выучиться этому знаменитому и богатейшему в свете языку; и его светлость занялся русским языком, полюбил его и, верно успел бы в этом, если бы стало у него терпения и времени». 

Нередко своё русское мы начинаем замечать и ценить после того, как на то нам укажут с вершины зарубежной кафедры. Впрочем, вряд ли знакомство с подобными эпизодами восхищения знаменитыми иностранцами выдающимися образцами русской культуры, способны в скором времени изменить укоренённую постыдную традицию с оглядкой смотреть на Запад, перенимая всё без разбору. 
«Почему все русские, культурясь в Европе, даже министры, даже с императрицы начиная, всегда примыкали к тому слою европейцев, который был либерален (к левой стороне) и сам отрицал свою же культуру?» – задавался вопросом Достоевский2.
Почему это происходит до сих пор? Почему сегодня сфера торговли, образования, услуг – всё российское информационное поле сплошь усеяно «мёртвыми костями» англицизмов? Не потому ли, что, речь, являясь внешним сопровождением мысли, заслоняясь англицизмами, как бы прикрывает отсутствие самостоятельных мыслей у тех, кто без всякой меры употребляет иностранные слова? Не потому ли, что собирательный портрет российского интеллигента и сегодня зачастую выглядит слегка припудренным отражением физиономии Иванушки из «Бригадира» Фонвизина? 

Задумываясь над этими вопросами, поражаешься, насколько проницательным оказался Достоевский, выявив бессмертную(?) сущность такого рода «продвинутых интеллигентов», которые, по выражению чеховской героини, «хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном»: «Интеллигентный русский даже и теперь ещё, в огромном числе экземпляров – есть не что иное, как умственный пролетарий, нечто без земли под собою, без почвы и начала, международный межеумок, носимый всеми ветрами Европы»3 

Глобальный мир среди прочего подтверждает наблюдение, высказанное ещё Аристотелем, о чём коротко можно сказать, что человек живёт, постоянно подражая чему-то и кому-то. Вопрос только в том, что следует из конкретного подражания, чем является человек в результате? Страшась не нанести себе вред генетически модифицированными продуктами, человек почему-то не думает, что, впитывая без разбора чужой языковой продукт, он также вредит себе. Выдающийся филолог и мыслитель XIX века Александр Афанасьевич Потебня, занимавшийся проблемами языка и мышления, языка и нации, обращал внимание на суть их взаимосвязи: «без языка нет духа, и наоборот – без духа нет языка»4.  
Если человек, и особенно молодой, не задумывается и подражает всему, что в мировоззренческом и духовном плане ему навязывает глобальный мир, то государство – хотя бы в целях самосохранения – обязано дать ему достойные примеры для подражания. И черпать их нужно из кладезя отечественной культуры и искусства, из чистых родников родной речи. Ведь речь несёт значение не только в словах, но и в произношении, в интонации и выражении лица. И в этом смысловом приложении помимо мыслей говорящего раскрывается источник и образ его бытия. 

1 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 24, «Наука», Л-д., 1981, с. 231
2 Там же, с.203
3 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 23, «Наука», Л-д., 1981, с. 84
4 Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976. С. 67