Заразительный привет от Рахманинова! Триумвират во власти звуков

80 лет назад, 28 марта 1943 года умер Сергей Рахманинов. Русский композитор, пианист, дирижёр. Синтезировавший принципы петербургско-московской школ; смешение традиций западноевропейской, ближневосточной музыки. Создавший свой и только свой оригинальный стиль. Также к 150-летию со дня рождения (1 апреля 1873 г.). Чему будет посвящена ещё одна небольшая статья.

«И я люблю сей мир ужасный». Блок

«Его гениальная интерпретация других авторов дают подчас иллюзию, будто он сам сочинил исполняемое, — очерчивал композитор Н. Метнер рахманиновское “внедрение” в образ: — Мысль чувствует, а чувство мыслит».
Мнемоника «заразительный» в заглавии взята у Л. Толстого — из его философских сентенций о причастности пианиста к высотам человеческой сущности — наряду с Чеховым, Буниным. Станиславским, Шаляпиным. Поднимая ценность рахманиновского гения до уровня отечественных столпов культуры, не менее...
Заодно укажем московскую ветвь в творчестве Р-ва — Чайковский-Танеев. И питерскую — кучкисты (Балакирев, Мусоргский), тут же Лядов, Глазунов. Всё это мощно впитал в себя неутомимый дух новаторских исканий и решений нашего героя. 
Начнём нетривиально. С четырёхминутной рахманиновской прелюдии соль-минор. Дабы войти в соответствующее настроение идущей за блестящей музыкой юбилейной статьи. Тоже, надеюсь, блестящей. (Шутка)

Но приступим…

Девятнадцатилетним, вслед окончанию Московской консерватории (1892) [с 9 лет учился в С.-Петербургской консе, правда, числился в неуспевающих «плохишах»], Рахманинов довольно быстро занял не на шутку видное положение в отечественной музыкальной жизни. На него сразу обратили внимание мэтры. 
Тут и пятидесятилетний Чайковский, мой вятский земеля. Знавший Р-ва с 13 лет: по искусствоведческому пансионату проф. Н. Зверева. 
Ученик Петра Ильича С. Танеев и вовсе считал Р-ва едва ли не самым многообещающим из своих питомцев, будучи в «консе» (как извека коротко называют консерваторию студенты) преподавателем по композиции. 
Почему так получилось? В смысле, почему так рано и ярко? Давайте посмотрим, не торопясь (кратко) проследим путь великого композитора…

В фундаменте всего — жанровая стилистика Р-ва. Точнее, её бескрайнее разнообразие — вот «золотой ключик» к раскрытию рахманиновской популярности. Его произведения признавали и заслуженные профессионалы, и пришедшая на концерт рабоче-крестьянская, интеллигентская, скажем по-советски, публика. 

Три пункта. Объясняющие причины быстрой, не понятной с кондачка популярности:

1.    Чрезвычайная многогранность творческих интересов. Потребность высказаться в нетривиально-разносторонних формах. (И да — в бэкграунде, безусловно, Чайковский и ещё раз Чайковский.)
2.    Фантастическое умение создавать вещи на все времена, так сказать, — даже впервые обращаясь к тематике разрабатываемого произведения. Вдогон чему последние начинали жить бурной жизнью в концертах, домашних, театральных выступлениях. Вплоть до импровизационных сабантуев на знаменитых телешовских «средах». Где «резвились», выдавая шедевры импровизации, Шаляпин, Васнецов, Левитан, Скиталец, Горький, Бунин, мн-мн. др. 
3.    Реальное чудо: молодой человек будто чувствовал, предвидел, как пишутся «взрослые» лирические романсы. Оттого они вмиг разлетались по прилавкам, кафешантанам и классическим театральным подмосткам. 

1895-й. Ему двадцать два. Уже написан Первый фортепьянный концерт, посвящённый педагогу А. Зилоти: ритм, драма, напряжённость! Мучительно до содрогания сделано блистающее элегическое трио «Памяти Чайковскому».
Закончена монументальная Симфония № 1 (опус 13, ре-минор, юношеская). Тотчас сенсация! Критики сбились с ног «объяснять» в кавычках авторскую гениальность и меткое попадание в сердца и души. 

Внезапные крещендо, внезапные пианиссимо, внезапные «нелогичное» переходы из мажора в минор. Нелогичные модерновые построения-конструкты, перетекающие в невероятную мелодичность… Так мог Мусоргский. Так, или почти так, мог ровесник-импрессионист Скрябин. 
Концептуальность. Эпичность. Национальная идентичность, — вплетённая в трагедию русской жизни. Но… То говорю я сегодняшний, восхищённый, —совместно с когортой музыковедов-историков.
Тогда же — самое первое исполнение «Первой» А. Глазуновым публика (в отличие от критики) не приняла категорически! Не принял Свет, общество, двор. Всё по Пушкину — и по маэстро Мусоргскому. Чья опера «Борис Годунов» пролежала долгое время на полке. Так же, как и пушкинская трагедия. Ставшие, — в свой черёд, — наряду с непринятой «Первой» Р-ва, очередными сокровищами русского искусства драмы и симфонизма.

1900-й. Расцвет. 
Второй, Третий фортепьянные концерты. Соната «Весна» на сл. Н. Некрасова. Романсы. Прелюдии. Оперы (в том числе одноактные): пушкинские «Франческа да Римини», «Скупой рыцарь». Кантаты, хоровые циклы. Песенные творения. Симфонии — особенно Вторая (оп. 27, посвящена теме Родины). Премии, награды, поощрения. Европа, Америка, Канада. Большой театр (1904–1906) — о чём ещё мечтать?
Б. Асафьев и вовсе назвал Второй концерт глобальной «встревоженностью начала века».

1917-й. Эмиграция. Десятилетний духовный кризис. Молчание… Схожее с ахматовским довоенным, послевоенным трагическим молчанием. По коим сделаны сонмы музыковедческих, филологических диссертаций: об обоих русских гениях.
Советское музыкознание (которым с удовольствием пользуюсь в источниках) тщательно и скрупулёзно и, в общем-то, абсолютно верно обрисовывает тот период с точки зрения нехватки душевных, художественных средств, сил, питательных соков. Что не лишено правды. И смысла. Ведь любая вынужденная эмиграция — драма. 
Спасло обращение именно к начатым в России произведениям. Что насыщало Р-ва утраченной привязанностью к Отчизне, живительным соком новгородского детства, воспоминаний… Отсылая разум к почве, на которой взрос.

Финал 1920-х–1930-е. Наконец оживают пейзажи родины, мальчишеского счастья, материнской любви. Дают о себе знать отцовско-дедовские музыкально-артистические, преподавательские семейные корни. «Симфонические танцы», «Рапсодия на тему Паганини», Третья симфония.

Мало того, исполнения Моцарта и Глинки, Бетховена-Чайковского, Шопена-Бородина зазвучали свежими красками-фиоритурами. И как отмечено в увертюре текста — взыграли чисто по-рахманиновски: будто им сочинённые…
Вообще таких, как Р-в — в узконаправленном ракурсе ремесленников — немного. Имеется в виду триумвират в едином лице: профессии композитора, пианиста, дирижёра. С их магическим взаимопроникновением, инфильтрацией одного в другое.
Ну, разве что Ференц Лист отвечал тройному статусу полигистора-энциклопедиста. Да упомянутая акмеистка, «царица поэтов» Анна Ахматова — соответствовала экспертному статусу с точки зрения вселенской интертекстуальности: в своей литературной ипостаси.
Меж тем поколенческих рывков, прыжков с «неба на землю и обратно» у Р-ва не наблюдалось, как у иных творцов. Подобно славившимся метаморфозами Стравинскому со Скрябиным, Андрееву с Блоком. Иль декаденту Сологубу с модернистом Белым... 
Рахманинов же — чётко следовал в фарватере неких старомодных, раз навсегда себе назначенных классических течений, тенденций. Не изменяя в муках наработанному с ученичества кредо. 
Тем не менее именно Р-в отразил в музыке эпоху, пульс великого перехода. Эру фетовского «шлагбаума веков». Пульс российской жизни. Подобно Серову — в живописи. В литературе — Чехову. Учёным Жуковскому и Павлову — в аэродинамике и физиологии. [Условно, конечно. И тех, и тех было неизмеримо больше количеством.]

Сейчас опять по пунктам

(Когда раскладываю сим манером, почему-то думаю о молодёжи, которая будет читать. Для студентов крайне важны именно краткие выжимки — навроде приснопамятных шпор мелким шрифтом.) 

Итак…

•    Эмоциональные контрасты. Не модерновые, — а именно трагико-лирические, как бы внеземные. Потусторонние. 
•    Стихия. Героика. Натиск. 
•    Фатализм: от интима — до мрачной фонтриеровской меланхолии, замкнутой в себе.
•    Торжество добра и света: приятие жизни, беспрекословное приятие прекрасного в человеке. 
•    Социально-психологический фактор: корреляция общественного бытия с внутренним миром художника, поэта, дирижёра. 
•    Новизна: без комментариев. Ну как объяснить тотальное реформаторство чистой воды? 
•    Реализм-романтизм. Это можно представить, условно, как борьбу низменно-будничного с иллюзорно-фантастическим. Как «конфронтацию» в кавычках Блока с Гумилёвым. З. Гиппиус с тем же Блоком. Мережковского с Философовым — в беспричинной борьбе за Гиппиус… И так далее.

В отличие от упомянутых Мережковских Р-в не увлекается возвеличиванием сверхличностей, сверхгероев, сверхбогов. 
Доводя сюжет до крайнего предела, Р-в уходит в кульминацию общечеловеческих компетенций. В апофеозе приводя зрителя не к мировому Апокалипсису онтологических значений, — а к «проросшей», изменённой концепции личности, воплощённой в хоровом фундаменте: постаменте галактических сфер.
Да, его клавишно-оркестровые экзерсисы, порождённые веком «социальных бурь» (Горький), становятся точкой концентрации тысяч и тысяч воль, сотен тысяч гимнующих… красот. И только красот! Как, допустим, в финале «Второго», «Третьего» концертов. 
«Переходная ночная эпоха», — говорил Блок о революционном подъёме 1905–1906 гг. Въяве предчувствуя беду, следующую за Россией по пятам. Ощущал это и Рахманинов…
Повлияло на предчувствие-предвидение — вплоть до ведовства — научно-литературные открытия «русского средневековья» тех лет. 
Архитектура, иконопись, фрески. Пётр, Елизавета, Екатерина. Изучение научным миром, философско-литературными кругами их «нерусского» — сплошь «прозападного» Петербурга. Напитанного национально-художественным содержанием. 
Блок это нарёк «новым русским возрождением». Его мысль эмоционально подхватила столичная богема. Художники: Левитан-Коровин, Васнецов-Врубель. Композиторы: Лядов-Глазунов, Прокофьев-Стравинский, Кастальский. Подхватили историки, поэты-писатели: взрывным апофеозом абрамцевского кружка — восхитительной мамонтовской оперой.
Чувствовалось встречное, в некоем роде реверсивное движение всех видов искусств той поры. «Это так похоже на музыку, — говорит К. Коровин об атмосфере того времени: — Похоже на “историю души” в написании пейзажа».
Ему вторит Рахманинов, изображая в партитурах звуки колокола, церковные песнопения, массовые колядочные шествия, ярмарочную суету... 
И вот уже по-гоголевски становится жгучим ветром «разорванный» Рахманиновым в куски воздух. И «внеземное» молитвенное хоровое пение оборачивается эпическим провозвестием перемен. И мимо проходят древнерусские отряды из исторических повестей и народных песен. И плачут женщины, провожая солдат на фронт… 
Р-в, подобно Мусоргскому, проецирует из прошлого настоящее. Завещая грядущей музыкальной классике: Мясковскому, Прокофьеву, Шебалину с Шапориным — азбуку традиционализма Украины, Закавказья, Средней Азии. Из рук в руки передав их молодым неуёмным — прогрессивным Хачатуряну, Плетнёву, Клейберну. Их не счесть… 
Передав технические приёмы и свой проникновенный «струнный», клавишный нарратив. [Консерваторские учителя говорили, что Р-в буквально рвёт струны фортепьяно!] 
Напутствие, оказывающее плодотворнейшее, глубокое воздействие на сегодняшнее и наверняка завтрашнее(!) развитие отечественного, также европейского исполнительского искусства в частности. И мирового — в особенности. 

Обложка: портрет работы К.А. Сомова