«Борис Годунов» Пушкина: старец Пимен как «ключ» к пониманию драмы

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Продолжу разговор о драме А.С. Пушкина «Борис Годунов»...
В предыдущей статье я высказал «нестандартную» точку зрения по вопросу о том, кого считать главным героем. Чаще всего называют сразу двух — Бориса Годунова и Лжедмитрия (Гришку Отрепьева). Первый так или иначе фигурирует в шести сценах. Второй — в девяти.

Но немногие пушкинисты и литературоведы полагают, что таковым является монах-летописец Нестор. И я присоединяюсь к их точке зрения. С Пименом мы встречаемся лишь в одной, пятой сцене, которая называется «Ночь. Келья в Чудове монастыре». В ней всего два действующего лица: старец Пимен и молодой инок Григорий (будущий Лжедмитрий). Слова Пимена звучат как монолог, обращенный к Григорию; последний лишь в конце вступает в разговор. Присутствие Пимена в драме достаточно скромное (по числу отведенных ему строк) по сравнению с другими героями. Но с точки зрения понимания смысла драмы Пимен является центральной фигурой. Напомню, что всего в драме 23 сцены. Таким образом, чтение оставшихся 18 сцен пьесы должно происходить с учетом тех слов, которые были сказаны Пименом в пятой сцене. Михаил Дунаев отмечает: 

«Несомненно, для него (Пушкина, — В.К.) весьма важно, что истинным пророком в событиях трагедии проявляет себя летописец, то есть писатель Древней Руси».

Вот что писал Пушкин об этом герое драмы к издателю «Московского вестника»: 

«Характер Пимена не есть моё изобретение. В нём собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти царя, данной им Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия — дышат в сих драгоценных памятниках времен давно минувших…» 

Пимен дает Григорию краткий обзор своей бурной жизни с разными испытаниями и искушениями. Но вот в конце концов он оказался в стенах Чудова монастыря, где только и почувствовал блаженство и где он находится под покровительством Бога:

«Я долго жил и многим насладился; // Но с той поры лишь ведаю блаженство, // Как в монастырь Господь меня привел».

Пимен — старый монах и наставник Григория Отрепьева. Он уже много лет как удалился из мира, ведет затворническую жизнь, пишет летопись. К своей летописной работе он относится крайне ответственно. Пимен полностью погружен в мир исторических сказаний и все события прошлого и настоящего трактует через Божий промысел. Господь ему помогает в летописном творчестве. Все мы еще со школьных лет (советские времена) помним две строчки из монолога Пимена: «Еще одно, последнее сказанье — // И летопись окончена моя…» — Эти строки стали почти крылатой фразой. А вот последующие строки советскому школьнику было уже совсем необязательно запоминать: «Исполнен долг, завещанный от Бога // Мне, грешному. Недаром многих лет // Свидетелем Господь меня поставил // И книжному искусству вразумил…» Ведь историю, описанную в драме Пушкина, советским школьникам объясняли с точки зрения исторического материализма (история как борьба классов, как смена одной общественно-экономической формации на другую и т.п.). А использование слов «Бог» и «Господь» в монологе Пимена было, мол, у Пушкина художественной метафорой. Монах честно признает, что историю начинаешь понимать по-настоящему лишь после того, как пыль острых и порой очень трагических событий осядет, когда сердце и чувства успокоятся, когда приходит бесстрастие:

«На старости я сызнова живу, // Минувшее проходит предо мною — // Давно ль оно неслось, событий полно, // Волнуяся, как море-окиян? // Теперь оно безмолвно и спокойно…»

Пимен уверен, что не пропадет его скорбный труд, что потомки бережно его будут переписывать и продолжат начатую им летопись:

«Когда-нибудь монах трудолюбивый // Найдёт мой труд усердный, безымянный, // Засветит он, как я, свою лампаду — // И, пыль веков от хартий отряхнув, // Правдивые сказанья перепишет…»

В монологе Пимена есть шесть строк, которые можно считать квинтэссенцией метафизического понимания истории и самого монаха, и автора драмы Пушкина. Старый летописец зрит и величие дел людских, и греховность тёмных деяний:

«Да ведают потомки православных // Земли родной минувшую судьбу, // Своих царей великих поминают // За их труды, за славу, за добро — // А за грехи, за тёмные деянья, // Спасителя смиренно умоляют».

Здесь говорится, летописи Пимена адресуются «потомкам православных». Следовательно, будут понятны лишь православным. И что эти потомки своих прошлых царей они должны поминать в любом случае. Одних прославлять (может быть, даже канонизировать, возводить в ранг святых). За других, царствование которых сопровождалось «грехами» и «темными деяньями», молиться. Вероятно, и такие молитвы нужны, и они могут помочь даже самим молящимся. Пимен-летописец — единственный герой драмы, которому дано прозреть пророчески грядущие беды народа, России. Эти беды мы называем «Великой смутой». Пушкин в своей драме показал лишь начало смуты (ее начало принято датировать 1598 годом, когда умирает царь Федор Иоаннович). Вторая половина смуты (а она закончилась в 1613 году восшествием на царский трон Михаила Романова) осталась за кадром пушкинской драмы. Но Пушкину интересна не столько сама смута, сколько ее причины. И эти причины озвучивает Пимен. Старец в своем монологе говорит о неизбежности серьезных испытаний и указывает на их причину: «О страшное, невиданное горе! // Прогневали мы Бога, согрешили: // Владыкою себе цареубийцу // Мы нарекли».
Некоторые исследователи «Бориса Годунова» утверждают, что, мол, Пушкин в драме уходит от однозначного ответа на вопрос: был ли убит восьмилетний царевич Димитрий (это произошло в Угличе в 1591 году) или же его смерть стала результатом несчастного случая? Да, об убийстве царевича говорят некоторые герои драмы, но, может быть, они ошибаются? Может быть, это досужие домыслы? Следствие (комиссия князя Василия Шуйского) ведь не представило заключения с констатацией факта убийства и тем более с именами убийц? Но следует учитывать, что старец Пимен представлен Пушкиным как человек прозорливый; как человек, боящийся Бога и которому, следовательно, можно верить на все 100 %. В приведенном выше фрагменте устами монаха констатируется факт убийства царевича Димитрия, причем убийцей называется Борис Годунов (его имя не произносится, он назван «владыкою»).
Я говорю сейчас лишь о нескольких (приведенных выше) строчках монолога Пимена. А ведь еще ниже мы узнаем от Пимена (обращающегося к Григорию) детали трагических событий в Угличе в 1591 году: «Привел меня Бог видеть злое дело, // Кровавый грех. Тогда я в дальний Углич // На некое был послан послушанье». А вот конец того страшного повествования Пимена, в котором он озвучивает имя заказчика убийства — Бориса Годунова: «И в ужасе под топором злодеи // Покаялись — и назвали Бориса». А Григорий, выслушав откровение Пимена, говорит следующие слова:

«Борис, Борис! Все пред тобой трепещет, // Никто тебе не смеет и напомнить // О жребии несчастного младенца, — // А между тем отшельник в темной келье // Здесь на тебя донос ужасный пишет: // И не уйдешь ты от суда мирского, // Как не уйдешь от Божьего суда».

Будущий Лжедмитрий инок Григорий пока еще находится под духовным влиянием «отшельника в темной келье». И потому безошибочно воспроизводит мысль старца касательно неизбежности кары как земной, так и небесной для убийцы младенца. Вдумчивые исследователи драмы обращают внимание на слова Пимена: «Прогневали мы Бога, согрешили». Монах здесь использует местоимение «мы»: согрешил не только убийца царевича Димитрия (Борис Годунов), согрешили весь народ. Тем, что убийцу принял как царя. Народ побуждали умолять Бориса быть царем. И народ покорно кричал: «Ах, смилуйся, отец наш, властвуй нами».
После смерти царя Федора Иоанновича в 1598 году Земский собор от имени народа избрал царем Бориса Годунова, шурина умершего царя. Во многих учебниках по истории того времени говорится, что Земский собор принял во внимание близкое к царю родство претендента, что перевесило дальнее родство других претендентов на трон. Не менее важным представлялся тот факт, что Годунов уже давно фактически правил страной от имени Фёдора и не собирался выпускать власть из своих рук после его смерти. И тем не менее подозрение на причастность Бориса Годунова была среди участников Земского собора. Ну и что? Вроде бы Борис показал, что он умеет управлять государством. Пусть и управляет, но уже не как регент, а как монарх. 
Но все-таки при живом, очень богобоязненном и даже «блаженном» царе Федоре Иоанновиче Россия находилась под покровом Бога. Читаем о нем: «Бог возлюбил смирение царя, // И Русь при нем во славе безмятежной // утешилась». Ушел богобоязненный царь Федор, пребывавший не в государственных делах, а в молитве за Россию. На его место пришел Борис, который вроде бы сведущ в делах государственных. Вот, например, весьма лестный отзыв князя Воротынского о Борисе: «А он умел и страхом, и любовью, // И славою народ очаровать». Но при Борисе имел страшное пятно убийцы. Современный литературовед Николай Лобастов сравнивает двух царей — Федора Иоанновича и Бориса Годунова, показывая их принципиальное различие: 

«Это парадоксально, но лучшим царем оказывается тот царь, который ни во что не мешается, только молится и предстательствует перед Богом за народ. Напротив, человеческие, слишком человеческие, я бы сказал — гуманистические усилия Бориса Годунова, не имеющие благодатной поддержки, неминуемо терпят крах и ведут к провалу и его, и народ». (Лобастов Н. Записки сельского учителя. — М., 2018, с. 379)

Каким бы практичным и опытным управляющим не был Борис, но он оказался лишенным покрова Божьего. Этого покрова оказался лишен и народ, который допустил Бориса на трон. Вот что пишет уже упоминавшийся мною православный литературовед Михаил Дунаев по поводу слов Пимена «Прогневали мы Бога, согрешили»: 

«Старик-летописец говорит вполне определенно: мы. Он не отделяет себя от общего грехопадения народного, хотя лично он в том грехе вовсе и невиновен. Вот проявление соборного сознания, истинного целомудрия. Личная совесть монаха может быть как будто вполне спокойна. Но он несёт в себе совесть единства людей, народа, и эта совесть уже предрекает возмездие за грех всеобщий. В этом “мы” отразился и главный принцип пушкинского исторического мышления: взгляд на историю как на целостное нераздельное действие воли народной, её взаимодействие с волею Вседержителя или противодействие ей. Личные усилия или стремления, направленные на частные цели, имеют при этом весьма малое значение — то лишь историческая суета, поверх которой проявляет себя Промысл Божий». 

Немало историков трактует события того времени примерно так: мол, случайно появился такой авантюрист, как Гришка Отрепьев; мол, ему удалось убедить поляков пойти на Москву и посадить его на царский трон; мол, если бы всего этого не было бы, то не было бы и великой смуты. А все могло развиваться по другому сценарию, очень даже благополучному. Ведь Борис Годунов, выражаясь современным языком, был прекрасным «менеджером». Ан нет. Все пошло по негативному сценарию, который предрекал старец Пимен. В истории нет места случайности, история не терпит сослагательного наклонения. Пимен пророчит не о грядущем нашествии поляков и иных языков на Россию в начале XVII века. Ему такие тонкости и детали будущего не очень важны и интересны. Он четко понимает одно: народ будет наказан. Богу виднее, как наказать народ. Говоря «мы», он обращает взор на внутренние причины грядущей трагедии, а не на происки внешних врагов. Внешние враги — вирусы, могущие нанести серьезный урон народному организму лишь в том случае, если его иммунитет ослаблен грехами. А он был ослаблен. 

Поёт Максим Михайлов. "Еще одно, последнее сказанье":

    
На обложке: худ. В.Фаворский, Пимен и Григорий. Ночь. Келья в Чудовом монастыре, «Борис Годунов».