Не будьте как дети

От редакции

90 лет назад в парижской больнице умер Нестор Махно. Следуя давнему кредо, Александр Мелихов взвешивает на своих весах меру романтизма и красоты, отпущенную Глав-анархисту эпохи нашей Гражданской войны. Политические, экономические резоны не более чем пыль на чашах тех весов. Аж из Гуляй-Поля, верный известному штампу / канону романтизма, Нестор «увидел Париж и умер». 

Спорят о номере его ячейки в стене кладбища Пер-Лашез: 6685 или 6686? И о дате смерти: 6 или 25 июля 1934 года? Не рискуя тотально поддержать нашего воителя за красоту и романтизм (перечитайте эссе Мелихова в «Камертоне» или все сто томов его эстетских книжек и убедитесь), мы и сей очерк публикуем — осторожно, где-то посередине меж двух спорных дат. 

 Игорь Шумейко

​

6 июля (по другим сведениям, 25 июля) 1934 года умер Нестор Махно. Умер в возрасте сорока пяти лет в парижской больнице от костного туберкулёза. Тело его было кремировано, а урна с прахом замурована в стене колумбария кладбища Пер-Лашез в ячейке под номером 6685. Некоторые знатоки, правда, считают, что прах Махно лежит в ячейке с номером 6686, но другие знатоки полагают это неверным, поскольку нумерация ячеек идёт сверху вниз. Всегда находятся желающие уточнять подобные эпохальные факты. Тем более что Махно до сих пор не забыт. 
Нестор Махно — самая эстрадная фигура Гражданской войны. Он и при новом режиме попал в сериал. Фильм «Девять жизней Нестора Махно» не претендует на штучные критерии художественного шедевра. Так не рассмотреть ли его по-большевистски — на предмет не поэзии, а политики: из всех, мол, искусств для нас важнейшим являются телесериалы; история есть политика, опрокинутая в прошлое, — что же было бы желательно туда опрокинуть? У нас уже много лет ведется борьба между «очернителями» и «обелителями» (отбеливателями) российской истории: одни предлагают сосредоточить внимание общества и особенно юного поколения на темных и унизительных эпизодах, другие — на светлых и воодушевляющих. Однако искусство (а история скорее искусство, чем наука) уже много веков назад нашло способ примирить горькую правду и воодушевление, создав жанр трагедии. Где и победители, и побежденные по-своему могучи, а следовательно и красивы, — изображение истории как трагедии ни для кого не унизительно. Грандиозность не может быть жалкой, битва титанов не может быть постыдной.
Советская идеология стремилась романтизировать лишь себя, а потому белогвардейцы были в основном кокаинистами, а махновцы — бандитами. Сходство же Махно со злобным хорьком, по-видимому, может быть запатентовано «Красными дьяволятами» — там его достают из мешка на Красной площади. Но чем же этот хорек очаровывал свою вольницу? Да тем самым, чего лишены нынешние политики, — патологическим бесстрашием и детской верой. Нищим эмигрантом Махно не сумел разбогатеть на сенсационных мемуарах, заполнив их почти бабелевскими лозунгами: «оплодотворяя революцию своей идеей и своею практической политической тактикой», «большевики — хорошие мастера на измышление лжи и на всякие подлости против других», «может быть, и стыдно революционеру-анархисту питать в себе мысли о мести, но они поселились во мне, и я сделаю из них для дальнейшей своей революционной деятельности необходимые выводы». Вот «еврейская рота» совершила некое предательство:

«Командир этой роты, не еврей, склонен был, особенно в тревожное время, ориентироваться в сторону сильных. Он с помощью самих заговорщиков и при молчаливом подчинении роты произвел нападение на революционный комитет и арестовал его, а затем пустил роту на поимку отдельных членов Совета, стариков-крестьян и анархо-коммунистов…
…Помню, я говорил тогда своим товарищам:
— Теперь в Гуляй-Поле, да и во всем районе, можно ожидать со стороны крестьян и рабочих крайне нежелательной для дела революции недостойной ненависти к евреям вообще. Сознательные и бессознательные враги революции могут эту ненависть использовать как они захотят. И мы, так много потрудившиеся над тем, чтобы убедить тружеников не евреев, что еврейские рабочие им братья, что их необходимо втянуть в дело общего социально-общественного строительства на равных и свободных началах, — мы можем очутиться перед фактом еврейских погромов… Если мы не проявим надлежащего действия в этой области борьбы, то, помните мое слово, друзья, трудовое еврейское население будет избиваться…»
[Еврейская рота — подразделение махновцев, состоящее из этнических евреев, — ред.]

Интеллигентные соратники вспоминали, что манера Махно всегда выражаться торжественно в повседневной жизни казалась смешной. Но зато на митингах… Махно-утопист, Махно-идеалист почти не показан, хотя его детскую доверчивость актер изобразил очень хорошо. Вместе с несвойственной «батьке» приблатненностью. Но Ленин в сериале холодноват («встретил меня по-отцовски», «я лично почувствовал, что начинаю благоговеть перед Лениным», вспоминал сам Махно), Кропоткин дураковат («Он принял меня нежно, как не принимал еще никто»), Троцкий напоминает алкаша, рядовая же массовка…Понятно, что при отсутствии художественного сырья авторы были обречены на постмодернизм — на компоновку готовых блоков, на комбинацию известных масок. Но ведь можно было выбрать маски поярче, подпитываясь не ординарным, — ни рыба ни мясо, реализмом, — а Артемом Веселым, Платоновым, Бабелем… Та же Маруся Никифорова, от надрывных речей которой плакали взвинченные митинговщики — в сериале ее речь умеренно скорбная, умеренно простонародная (что-то вроде «справил удовольствие»), — почему бы за образец для имитации не взять что-нибудь опять-таки бабелевское типа «вас, небось, по пятнадцатому году пускаешь, и ничего, молчишь, только пузыри пускаешь». Раз уж все равно одеваться в магазинах готового платья, почему бы не выбрать лавки поколоритнее? С точки зрения политики узнаваемость масок не порок, а достоинство: чем больше привычных деталей сохраняет новая интерпретация, тем больше доверия она вызывает.
Словом, если эпичность раскрасить поярче по известным трафаретам, а лиричность выбросить вовсе, выйдет нужная фильма. Которую в царстве победившей пошлости поставить будет, разумеется, некому. История, трагедия — там и слов таких не слыхали. Может показаться, что я слишком серьезно рассуждаю о рядовой конвейерной продукции, но ведь именно такая продукция формирует в массах образ нашего прошлого.

На обложке и тут: кадры из фильма

​