Птицы Севинч 

Новое рождение Рано

Рано открыла дверь и растерянно ступила на порог. Дом был перевёрнут вверх дном. В нём явно кто-то побывал, ясно, что воры. Все вещи были разбросаны по полу. В зале выдвинуты ящики комода. Рано кинулась проверять тайник. Денег тоже нет. С туалетного столика исчезла золотая цепочка с бриллиантом, подаренная мужем. Ключи от железной были, кажется, только у мужа и у неё…

На окнах плотные металлические решётки, хотя квартира и находилась на седьмом этаже.
Муж вернулся к вечеру. Погрустнел, когда узнал. Ничего не сказал, только вздохнул тяжело. Женщина выдала первое, что сразу пришло на ум:
— Хорошо хоть перед уходом на рынок прибралась в доме. Вор бы подумал, что мы неряхи…
Мужа это удивило. Взглянул на неё странно, в своём ли жена уме.
Прошла неделя. На празднование дня рождения Рано собрались все её приятельницы. Отмечали в ресторане. Гули пришла в невообразимо шикарном пальто. Н на шее золотая цепочка с бриллиантом. Рано вздрогнула. Застыла в ступоре.
Да, та самая цепочка! Её вещь! На месте застёжки, в серёдке, сверкал бриллиант — больше чечевичного зерна. Она надевала её всего один раз. На свадьбу сестры.
…Сегодня цепочка на шее у Гули!
Над столом женщин невидимо парил завистливый восторг. С шепотком: «Откуда у этой Гули, едва сводящей концы с концами, такое великолепие?» Дорогущее пальто, будто только с подиума. А на шее… Цепочка с таким шикарным бриллиантом!
Все смотрят только на Гули. А она вся расцвела в чёрно-белом облаке зависти, удивления и восторгов.
— Носить — не сносить, Гули!
— Какая прелесть, Гули!
— Какая ты красотка, Гули!
— Бо-ольшие изменения в личной жизни у Гули.
И пальто просто блеск! А про бриллиант, — нет слов.
— Откуда у тебя это всё, Гули?
А у Гули полон рот радости.
— Ну, а что делать? Тосковать во вдовах, саму себя жалеть, вековать домоседкой? Купил мой потерявший голову лев.
— Гули, он, похоже, богат!
— Красавец, наверно, и молодой?
Ответ Гули краткий:
— Да, весь из себя. Забирает на машине. Подождите, скоро увидите… Он приедет за мной.
В разбушевавшихся мыслях Рано вспыхивали молнии. Она опешила. Ведь ключи от квартиры были только у неё и мужа…
Дурные мысли ранят хуже пули. Она не понимала: сегодня её день рождения или смерти? Мир погрузился во тьму, эта встреча подружек её похоронила в день её рождения. Трауром стал для неё её же праздник. Ей хотелось, чтобы вмиг исчезли не только Гули, но и все собравшиеся на этот нелепый праздник женщины, хотелось убежать и рыдать во весь голос. Каждое мгновение превратилось в ядовитое остриё. Сердце рвало на части.
…К ресторану припарковался помпезный, чёрный, как смола, автомобиль с затемнёнными стёклами. Женщины за прозрачными витринами вскрикнули от удивления: их взгляды были прикованы к сверкающему на солнце седану. Гули порывисто поднялась, небрежно набросила своё шикарное пальто и застучала каблуками в направлении машины. А Рано… Она медленно откинулась на спинку стула, ноги одеревенели, последние силы покинули её.
В глазах померк свет, голова отяжелела, горло сжало в спазме.
Это была машина её мужа…
Гули торжествующей походкой царицы подошла к авто, открыла дверь, и машина тронулась! В голове Рано пронеслось: «Хорошо, что муж не вышел из машины и дверь не распахнул ей навстречу, наглой самозванке! Подруги могли узнать его. Этим он убил бы меня окончательно. Чем такое унижение, лучше бы земля разверзлась и поглотила меня!»
Слёзы готовы были выйти из берегов её глаз. Откуда в ней нашлось столько сил — как она это всё выдержала? И до сих пор жива! Кое-как попрощалась с подружками, за обсуждением триумфа Гули не заметивших предательского слёзного потопа.
А мир снаружи был всё тот же, но какой-то неестественный, будто в плохом кино, и до боли пустой, свет померк, и звуки исчезли. Рано казалось, что смерть души ощущается именно так — пустотой и беззвучием, окутанных глубоким страданием. Она долго плутала по улицам, не помня себя и не понимая, где она и куда идёт. Вернулась домой затемно.
Теперь трудно было представить себе, как дальше жить. И в этой пустоте она больше никого не ждала. Всё стало бессмысленным.
Наступила ночь. Сидя на стуле, на кухне и вперившись в одну точку, окаменевшая и обезумевшая, Рано не заметила, как пришёл муж.
— Что с тобой? Уж не заболела ли? Почему сидишь на кухне? Я долго звонил на сотовый, ты не ответила, что случилось?
Рано, не узнавая, смотрела на мужа, а он держал в руках охапку алых роз.
— Со мной много чего произошло сегодня. — Рано расплакалась. — Я видела… Своими глазами видела.
— Что? Что ты видела?
— Всё. Где вы гуляли, кому… кому… с кем…
Она не могла выговорить ни слова. Снова заплакала. Хотела встать и уйти куда-то, далеко-далеко и насовсем. Ей казалось, что сейчас на голову обрушится потолок и разнесёт всё на части. Стала задыхаться. Голос охрип. Ох, как бы хорошо было сейчас умереть… и избавиться от всего этого сразу. Даже от этого стоящего напротив предателя!
Муж взял руки Рано в свои и посмотрел в глаза:
— Что с тобой происходит! Что ты видела? Я только что с работы. Прости, что поздно, но я ждал до сих пор твоего брата. Он попросил у меня машину, чтобы сопровождать какого-то своего друга — тот женится. Я не смог отказать.
Рано несколько мгновений была в недоумении:
— Что? Брата…
Мысли снова поползли вразброд.
— Дай бог, чтобы всё оказалось в порядке, — продолжал муж, — звоню, не поднимает телефон. Зря я дал ему доверенность на машину. Да ещё и с ключами.
Рано недоумённо поднялась, обняла мужа, опустила голову к нему на грудь и зарыдала.
Дом, только что показавшийся ей холодным и мрачным, как склеп, вдруг стал наполняться ярким светом.
Да, теперь она не одинока — это главное!

Птицы Севинч 

Ух, ну и холод!
Стояли такие морозы, что кровь стыла в жилах. В такую погоду, как говорят, хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Иней леденел на ресницах.
Пришла дочь Севинч с ребёнком.
— Папочка, у нас в доме совсем холодно. Ваш зять, — муж моей Севинч, — тоже после работы приедет к вам. Боюсь застудить ребёнка. Сами-то перетерпели бы холода.
Малыш был завёрнут в шерстяное одеяло, из-под которого его чёрненькие глазки смотрели с интересом на мир.
Да, если не везёт, то не везёт. На улице такая холодрыга, а у нас ещё и свет с газом отключили, — сетовала Севинч.
— У нас намного лучше: и газ есть, как положено, и свет вроде пока горит…
— Ну и слава богу, папочка!
В общем, дети кое-как устроились. Маленький внук уже осваивался, исследуя новое пространство на четвереньках. Мы все, взрослые, умиляемся его поведению и милому лепету. А Севинч не стала сидеть сложа руки. Хотя в доме чисто, принялась убираться — то пылесосит, то моет полы. Наверное, думает, что со своим семейством доставляет родителям неудобства, поэтому никак не угомонится. Убирает, готовит, моет посуду. «Ох, доченька, кровинушка моя, да какой же родитель будет испытывать неудобства, когда приезжает родной человек?! Зачем так хлопочешь?»
После обеда Севинч открыла окно и, дрожа от холода, поставила коробку с хлебными крошками на кондиционер.
— Что ты делаешь, дочка?
— Это для птичек. Ведь на улице мороз. Они, наверное, не могут найти себе пропитание. Так и умереть можно.
— В такой мороз птицы разве летают? Все, наверно, сидят по чердакам, где потеплее.
Я подумал про себя: «Разве птицы знают, что в самом центре города, на окне восьмого этажа, молодая женщина по имени Севинч насыпала им хлебные крошки?»
— Ладно, папочка, мы всё же поставим коробочку с хлебом. А боженька сам пошлёт к ней птичек. Он им скажет: летите туда, там для вас есть корм.
Дочь сказала то, что крутилось у меня в голове. Мне стало как-то не по себе: она будто читает мои мысли.
Наступил вечер. Поток машин постепенно редел. Вместе с морозом город окутала зимняя тишина. Тут я вспомнил о коробке с крошками. Посмотрел из окна кухни. Коробка была совершенно пуста. Ничего не осталось.
— Папа, смотрите, всё-таки птички прилетели и съели весь корм. Теперь они будут благодарны нам.
Севинч была рада. Она опять наполнила коробку крошками хлеба и рисом и поставила снаружи.
Каждое утро я смотрю на коробку, и она всегда пуста. Видимо, птицы привыкли прилетать. Знают, что здесь их обязательно накормят. Хотя ни одной из птиц я пока не видел, в душе становится теплее от этих мыслей.
Потеплело. Дети засобирались домой. Севинч на этот раз насыпала побольше корма для птиц…
Как-то я пошёл в магазин. Оказывается, там можно купить специальный птичий корм. Теперь я стал сам кормить «невидимых птичек Севинч», как я их называл.
Воскресенье. Я был дома один. Планов была уйма. Надо всё успеть. Торопливо вышел на улицу. Завёл машину. Долго стоял, чтобы выехать со двора на проспект. Невольно посмотрел на окно своей квартиры. В этот миг откуда-то появилась птица и со всего размаху ударилась в наше окно, потом, расправив крылья, поднялась высоко в небо. Во второй раз к ней присоединилась другая. Они с силой ударялись клювами закрытое окно, потом поднимались высоко и опять летели к окну. Я стоял в ступоре, ничего не понимал. Птицы продолжали биться маленькими тельцами в стекло, казалось, что они вот-вот его разобьют. На землю летели перья. При этом душераздирающе чирикали. Мне кто-то посигналил сзади. Я вывернул машину назад во двор.
Сердце было не на месте. Я пулей вылетел из машины и помчался к дому, будто кто-то управлял моими движениями. Также быстро я бегал только в молодости.
Открыв дверь квартиры, почувствовал запах гари. В глазах засвербело от дыма. Я ворвался в нашу с женой спальню.
На гладильной доске стоял почерневший дымящийся утюг. Поверхность доски начинала тлеть. Второпях я забыл его выключить. Комнату затянуло едким плотным дымом. Вырвал утюг из розетки. Молнией облетел все комнаты, открывая все окна на ходу.
Вбежал в кухню. Посмотрел на улицу. На бельевой верёвке, взъерошив перья, сидели две птички. На их маленьких клювах была видна кровь, к стеклу и подоконнику прилипли перья. Меня била мелкая дрожь, я был в шоке. В горле застрял горький ком. В глазах щипало. Нет, не только от дыма. Это были слёзы священного восхищения и благодарности. Невольно я прошептал: «Спасибо вам, птички моей Севинч! Спасибо!»
Я больше не сдерживал слёзы. В ушах звенели слова моей девочки: «Папочка, птичек к нам отправляет Боженька…».

​