Тайга в полный рост

От редакции

Оказалось, «Камертон» недаром чувствовал (на себе) взгляд с сибирским прищуром. Широко известный писатель и сибирский общественный деятель Сергей Козлов сообщил, что читает наш журнал и прислал подборку стихов Михаила Федосеенкова со своим предисловием. С первых же строк — тайга «в полный рост»! Публикуем — не как средство отвлечься от жарких Белгородских, Шебекинских, Курских репортажей, — но чтобы вспомнить, сколь велика наша страна, сколь удивительно свежо дыхание Алтая (о котором начали публиковать очерки), Якутии... и всея Сибири. 

Сергей Козлов:

Когда просят привести пример тюменского поэта, впитавшего в себя как традицию, так и новаторство, как Тюмень, Сибирь, так и охватившего всю Россию, в первую очередь — я вспоминаю своего друга Михаила Федосеенкова. Сколько себя помню в литературе, а я входил туда следом за ним, он постоянно ищет. Ищет с глубоким знанием дела. Ищет не там, где удобнее и проще искать, потому что светлее и дорожки натоптаны, а там, где и не ходил ещё никто. Если собрать его стихи, где так или иначе упоминается Тюмень, то получится удивительный пейзаж — и долго придётся гадать — это постимпрессионизм, сюрреализм или просто глаза слезятся от такой близкой и знакомой натуры.
Федосеенков — это, с одной стороны, некая высшая математика стихосложения, геометрия Лобачевского, с другой — это простой и понятный, родной одуванчик на лужайке или городском газоне. Федосеенков — это кто-то крикнул из средневековой Руси, а Михаил услышал и бросил этот крик поверх скрежета современной цивилизации — в мутную воду неологизмов и цифровизации, и появилось нечто — за что можно зацепиться, чтобы не кануть ко дну. И «Болеро» Равеля, как механистическая пьеса, запнулась: оказывается, тут русская синкопа! И аэродром, и палиндром, и избушка на курьих ножках, бегущая по знакомой улице… 
— Как он так делает? — спросила у меня журналистка.
— Он не делает, он живёт так, — ответил я. 
Он землянин-изумлянин… 

​

Явь таёжная

Под буранный гул в верхушках
Тишь внизу стоит звонка.
На соседнюю опушку
Соболь гонит колонка.
Убеждает совка-сплюшка
Всю округу — сплю! сплю! сплю!
А ходячая избушка
Встыла в наст по февралю.
Кто нет-нет да шебаршится
В древнем срубе по ночам?!
Грызунам сквозь половицы
Не пробраться там к харчам…
Волки бродят, ноздри ширя,
Заостряя хищный зрак,
На подкожном тощем жире
Выживая кое-как.
Из заснеженной берлоги
Пар струится, еле зрим;
И, ломая ветки, ноги,
Лось торит свой путь, гоним…

* * *
В краю родном, метельном,
Как долгожданную весну,
Я с крестиком нательным
Встречал законную жену.

И, глядя обалдело
Помимо и поверх всего,
Превосходил пределы
Земного счастья своего!

* * *
Рисунки наскальные ночи
Посверкивают с высоты.
А шаг до тебя всё короче
И всё неизбежнее ты.
И вот столкновенья галактик
Уже нам не предотвратить!
И падает на пол халатик,
Судеб зачинается нить…

* * *
Пролетело бабье лето
На хрустящих парусах,
По тропинкам да кюветам
Изнохратилось во прах.
Одинокий клён чернеет
Под нещадною косьбой
Моросящего борея
И нависшею тоской.
Лишь цветут осиротело,
Среди серости ярки,
Всё красуясь не по делу,
Вдоль ограды ноготки.

* * *
Дождя-то нет. Промозглость есть.
И нескончаемая слякоть.
Сошлись безветрие и взвесь
Друг с другом мило покалякать…

Но мы молчим. Что ты, что я.
Внимая осени безвольно.
А юность в дальние края
Уносится курлыугольно.

* * *
И ветер горевал,
В проулках завывая:
Мы изгнаны с тобой
Из солнечного рая.

И молнии свои
Заламывали руки
Над рухнувшей мечтой
И горечью разлуки… 

* * *
Золотою соломинкой лето
Унеслось и развеялось где-то.
А вослед побелела вода
И собой погребла города.
Мы смирились с фатальностью этой,
Привыкая к раскраске иной.
И реальностью переодетой
Маршируем в безвестность стеной.

* * * 
В души нам заметеливает
Пустота торричеллиева.
Мы идём по дрова с топорами
Да глотаем огонь стопарями.

Мы спасаемся от пустоты,
Истребляющей наши мечты, 
Упраздняющей наши любови
И великие космосы в Слове!

* * *
Любви моей весна,
Сердечная отрада,
Цветёт она, ясна,
Во мгле земного ада…
Прочь, все провидицы,
Гадалки, ворожеи,
Ей — жить подвижницей,
До святости русея!

* * *
Богородицк, Углич, Мга,
Мариинск, Топки, Бодайбо.
Нынче всюду кутерьма
Пышно-снежная… И дай Бог.

И лопатой стар и млад
Проторяют тропы утром,
Перебросив в аккурат
Русью воды Брахмапутры.

* * *
На субботу Лазареву я
Взял с небес лазури вящей,
Ради благолепия житья
Перенёс на холст звенящий.

Перенёс с пригорка ель с сосной,
Из низины купы вербы — 
На пейзаж новорождённый свой — 
В честь Любви, Надежды, Веры.

* * *    
Порой в тиши как декорации
Стоят сирени и акации,
А серо-белою абстракцией
Плывёт над ними небосвод.

Порой на грани отрешения
Причудой необыкновения
Произойдёт музыкновение,
И слух на цыпочки встаёт.

В плацкарте

Беседы кончились. Тем нет.
И за окном уже темнеет.
В котором милый силуэт 
Ещё становится милее.

Откуда едет и куда
И кто она — осталось тайной.
Огней далёких череда
Вослед мигает нам и тает.

Течёт бытийная река,
Любовь извечно предрекая.
И локон вьёт её рука,
Полувоздушная такая… 

* * *
Осенняя оторопь сердца.
Сквозь-сонный прощания чин.
Пожухлый вираж отщепенца.
Сторонность ветвистых руин…

Уходит, уходит, уходит
Со всей безвозвратностью в муть
Забвения то, что лишь годик
Назад не давало заснуть.

* * *
День, возникший ниоткуда,
Словно невидаль пропал.
Лишь полночная остуда
Заполняет тьмы провал.

Отшумел, как чья-то свадьба,
Пролетел, как праздник день.
В самый раз ещё гулять бы —
Да гуляют с тенью тень!

Пустыри волнообразно
Дышат лунной муравой.
Кто там в поисках напрасных
Пропадает с головой?

Всё прошло, и нет отрады.
Затерялся путь назад.
Только синие Плеяды
Из бессмертия сквозят.

Распевка

И пирогов горы,
И гор пироги.
Ехали в Угоры,
Въехали в Дубки.

Горницы-светёлки,
Избы-теремки.
Шли до Рыжей Холки,
Прибыли в Ярки.

И пирогов горы,
И гор пироги.
Мчались на Ижору,
Врылись в Чубуки.

Мчались спозаранку
Мимо Хохломы,
Правили на Званку,
Вдырились в Холмы!

​

​