Из цикла «Малости». Почти в прозе

Завиток

Я не люблю барокко...
Ну, то есть как — не люблю! Люблю. «Но странною любовью». Я равнодушен к барочной архитектуре, как мне представляется, излишне витиеватой, мне ласкает взор только русское барокко — нарышкинское и строгановское. А вот музыку эпохи барокко ценю чрезвычайно высоко, там что ни имя, — гений на гении.

Немецкие композиторы — Бах (и сонм Бахов), Гендель, Телеман, Пахельбель, Букстехуде, итальянские — Вивальди, Корелли, Альбинони, оба Скарлатти, Марчелло, англичание Пёрселл, французы Рамо и Люлли; это — космическая плеяда, подарившая нам сокровища. На барочных живописцев я смотрю двояко: прекрасны Эль Греко и Веласкес, велик Рембрандт, обязательно Ван Дейк, но зачем в Мюнхенской старой пинакотеке два огромных зала отданы под розовые телеса плотоядного гедониста Рубенса, даже ангелов изображавшего мало отличавшихся от поросят. А в соседнем зале — лишь одна ма-а-аленькая работа величайшего гения Яна Вермеера. Странно устроен мир. Примерно так же, как к барочной архитектуре, я всегда относился к резным-лепным иконостасам и прочим такого рода благоукрашениям в наших храмах. В моём сердце они не вызывают эмоционального, эстетического отклика. Иное дело — иконостасы сельских церквушек, погостов, монастырей Русского Севера — тябловые, струганные из гладких брёвен и досок; вот где — высокая, высшая простота.
В последние годы по причине нарастающего нездоровья выстаивать литургию мне становилось всё трудней. Был период, когда не доставало сил даже одеться. А потом выйти и добраться до храма. Но Бог — милостив: для какой-то надобности снова приподнял меня. И на время церковной службы поставляет меня у стены — рядом с двумя древними Богородичными иконами «Всех скорбящих радость». Большая настенная — украшена «барочным» деревянным киотом с цветками и завитками. Крайний завиток теперь золотится вблизи моего лица, и когда меня качает, я касаюсь его щекой. А когда ноги начинают подкашиваться, хватаюсь за него и продолжаю стоять. 

Держи меня, завиток. 

Сила молитвы

Направляясь на лесное лыжное катание, я возле подъезда столкнулся с двумя бомжеватыми персонами, которые почему-то принялись обсуждать моё появление. Через семь минут на ж/д платформе рядом со мной оказались ещё два такого же вида «уксуса», хотя всего было не более десяти человек. В пустом тамбуре полупустой электрички за двенадцать минут езды рядом со мной возникли ещё два аналогичных персонажа. Внятно проявлялись признаки некоего отчётливого роения, которое я никак объяснить не мог. То ли приют какой открыл двери выпускникам, то ли сильно потеплело.
Откатавшись, «я из лесу вышел» и, поднимаясь к станции Покотиловка по крутой горке, неся лыжи на плече, по привычке принялся читать, чуть шепча, Серафимово правило: три раза «Отче наш», три раза «Богородице, Дево» и один раз Символ веры. На переломе горки, метрах в тридцати от платформы, которая оставалась пока ещё существенно выше меня, читая второй раз «Отче наш», я вдруг услышал хриплый и жёсткий выкрик: «Не базарь!» Продолжая читать, так сказать, поверх барьеров и размышлений, я увидел, что по пустой платформе очень быстро идёт худой человек с полиэтиленовым пакетом в руке, в куртке с тёмным капюшоном, закрывавшем его глаза. Он был повёрнут ко мне в пол-оборота, и я подумал, что он кричит кому-то догонявшему. Но он был один — вверху, надо мной, в общем, неблизко. Один был и я. «Я сказал: не базарь!» — ещё более страшным, низким голосом крикнул он; я подумал, что это нарик, алкан или псих, что он всё-таки обращается ко мне, и что, похоже, сегодня физического столкновения всё-таки избежать не удастся. Я стал натягивать перчатку на правую руку, мой внутренний молитвенный поток пресёкся, и тут он крикнул мне в третий, последний раз: «Ну вот так!» — стремительнейшим образом убегая вдаль по платформе.
Имея обыкновение винить во всём сначала себя, я сперва подумал, что этот сверхчувствительный человек издалека упрекнул меня в рассеянии ума, — что я, грешник, неправильно молюсь. Или вообще, слишком много «базарю по жизни». Мелькнуло соображение, что это мог быть разговор по невидимой мне мобильной гарнитуре. Однако кричавший всякий раз поворачивался ко мне не лицом даже, а телом. Но я вспомнил этот голос, его тембр и характерную интонацию! Именно так кричала худенькая маленькая женщина на вычитке в Троицком соборе Почаевской лавры, куда мы пришли днём 15 августа 2004 г. «Не ты посадил, не тебе выгонять, падла!» — таким же страшным басом орала она батюшке. 
Так же жутко заорала тётка, с которой поравнялась процессия, несшая честные мощи святителя Иоасафа Белгородского, при повороте на Соборную площадь Белгорода 17 сентября 2011 г., в день 100-летия прославления святителя. Я шёл тогда в двух метрах слева от кипарисового ларца с мощами святителя, который несло белгородское священство, и вздрогнул от её крика, не прекращавшегося, пока ларец не пронесли подальше. Так же страшно, пугая, кричит Азазелло у М. Булгакова. «Маргарита вскочила первая, за нею Азазелло, последним мастер. Кухарка, застонав, хотела поднять руку для крестного знаменья, но Азазелло грозно закричал с седла: — Отрежу руку! — он свистнул, и кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в чёрную тучу».
…Завершая молитвенное правило, я поднялся на платформу и увидел, что «капюшон» уже миновал её, полувбежал в посёлок и скрылся из виду. Я хочу сказать: событие меня поразило прежде всего тем, что внутренняя молитва, даже при произнесении полурассеянным умом, в коем мы пребываем почти всегда в подобных ситуациях, может быть услышана на столь значительном расстоянии (хотя в мире духовном нет пространства) и столь воспринятой, то есть всё-таки действенной. Но если я так скажу, то мне справедливо ответят, что я впал в прелесть.

Спаси, Господи, люди Твоя!

Иные лица 

Лица людей, совершающих духовное делание, с годами становятся всё более прекрасными. В пределе — все святые — похожи друг на друга, как братья. Это потому что они и являются фактическими братьями — в Боге, приблизившись к Его образу и подобию. Как странно земному уму: не изначально бывают братьями (как по рождению), а именно становятся братьями! Завершают земной путь, выполнив миссию, достигнув цели своего земного воплощения. Эта мысль, пожалуй, перекликается с китайской, которую нередко приводит поэт и богослов Юрий Кабанков — о том, что рисовальщики, достигнув совершенства, становятся в своих произведениях похожими друг на друга.

Про любовь истинную

Шёл с источника, нёс воду меж домиками частного сектора. Навстречу мне по улочке шли, взявшись за руки, чернявый стриженный мальчишка лет восьми и девочка лет шести, почти на голову его ниже, — с простым приятным лицом, большими глазищами, волосами-соломой, чуть закручивающимися вверх у плеч, в розовой футболочке и зелёных коротких штанцах. Шагах в трёх от меня она ударилась о камень — мы знаем, как это больно, особенно если у босоножек нет носов — и подогнула ногу. Казалось, слёзы остановились в её глазах, не брызнули лишь потому, что рядом был этот спутник. Мальчишка наклонил к ней голову, прислонился своим лбом где-то между её макушкой и лбом и замер на несколько секунд. А потом улыбнулся и сказал: «Ну что, уже не больно?!» Я, когда его услышал, когда увидел выражение его лица в тот момент, думал, что сам заплачу. А они уже пошли дальше — просветлев, улыбаясь, не разнимая рук, не видя меня.
Не имеет значения, кто он ей: брат (ничуть не похожи), друг, сосед, кавалер (хорошо помню, что и такое вполне возможно в этом возрасте). У него великое сердце, у этого мальчика. Ему отпущена большая мера любви и сострадания. И, что немаловажно, он умеет выразить своё чувство. Какое счастье, что есть на свете такие дети, и какой немалый подарок, что сегодня я был свидетелем такого великого события!

Привет от Афанасия

Сижу сейчас в поликлинике в очереди на УЗИ. Напротив меня останавливается женщина лет сорока, эдакая крупноватая: «Вам привет от Афанасия!» Я ей говорю: «У меня два Афанасия: мой белгородский прапрадед, Афанасий Дроздов, и святитель Афанасий Харьковский (Цареградский) Сидящий». (Имею в виду: Лубенский чудотворец, из рода Пателлариев, что в родстве с Палеологами; таки сидит у нас в Харькове в кафедральном Благовещенском соборе). Она говорит: «Я мою полы в Благовещенском». «Спаси Господи, — говорю, — сестрица! А что, пора мне уже?»))) — «Не, я просто привет передаю. Я его чувствую». И — пошла на флюорограф. На обратном пути рассказала мне про Почаевскую Лавру, куда ездила накануне. 
Давно уже подмечаю, что мне гораздо легче и отрадней общаться вот с такими — «простыми», «смещёнными», простодушными, «странноватыми». А не с суемудрыми «интеллектуалами», прочитавшими вороха книг — безрезультатно, безсмысленно и безпощадно, в пустоту, зачем-то достигшими высокого уровня релятивизма и умения заковыристо глаголать. 

Святый отче Афанасие моли Бога о нас, грешных!

3 января 2014 г.

К покаянию

Второй вечер читают покаянный канон Андрея Критского. Я шёл в 16 часов в кафедральный Благовещенский собор, а со всех сторон (так и хочется сказать стран света) разновозрастной народ туда стягивался быстрым шагом и бегом. Чтоб не опоздать к началу! Удивительная картина — в какой-то её духовно-гравитационной динамике. И удивительна внешняя статика — когда огромный собор полон людей, стоящих на коленях. «Брение Здатель живосоздав, вложил еси мне плоть и кости, и дыхание, и жизнь; но, о Творче мой, Избавителю мой и Судие, кающася приими мя».

19 марта 2013 г.

Пасхальным утром

Вышли с женой и дочерью в четыре часа утра из Трёхсвятительского храма, дождались освящения снеди, идём с мокрыми весёлыми лицами, а ноги почти не идут, позатекли. Из окна трамвая нам молодежь кричит: «Пингвины, Христос воскресе!» — А мы им: «Воистину воскресе! Тока мы не пингвины, а медведи!» :))

5 мая 2013 г.

* * *

«...и сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите — и не уразумеете, и глазами смотреть будете — и не увидите, ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их». (Матф., 13: 14-15)

11 февраля 2014 г.

​

На снимках обложки и выше: тот самый завиток, фото автора.

​