Светотени СВО

18 июня

Панихида. Истрёпанные за последние недели нервы отозвались лютой бессонницей. Свирепо глядя на окружающий меня утренним светом и летом мир, бреду на работу. Скоро приедут мальчики, у них летнее домашнее задание, вот ещё и эта напасть, чтобы на меня напасть и доломать уже расфокусированную систему нервов, натянутых для просушки эмоций. Так я бурчу и ворчу, но в душе радостно жду детского оптимистичного щебета:

— Бабушка Ира! А это что за камень? А почему эта птичка, а где?..
И так далее, и так до вечера, до того момента, когда при сиянии луны мы, наконец, свалимся с ног и отчалим в ладье Морфея от берега реальности в страну снов под салютующие (или то — лютующие) «бахи» прилётов и отлётов. Надеюсь, что Морфей, наш древний кормчий, в этот раз с пути не собьется и прибудет в пункт назначения без двух-трёхчасового блуждания по ночной бессоннице. 
На работе облачно. Небо затянуто дождевыми облаками, и на производстве тёмные тучи опустились всем на чело. Неуверенная тревога, грусть и некоторая… обречённость?
— Вы на панихиду пойдёте?
Вздрагиваю. Панихида. 
Да хоть гони от себя мысли, хоть нет, вот они — похороны. Наш знакомый погиб. Разорвало на куски снарядом ВСУ. Несколько десятилетий назад эта семья бежала из Грозного от той войны и осела тут, в Шебекино. Прекрасное, советское ещё, образование позволило занять свою нишу в производственной иерархии города. Наладился и быт, и жильё, выросли дочери. Но вот от войны не убежали. Не смогли. Как и многие другие семьи из Донецка, Харькова и Луганской области… Война достаёт свою жертву даже через время и расстояние. Он был работящий оптимист. Не помню его без улыбки на лице, не помню, чтобы его тихий голос кипел и взрывался громами — сколько мы знали его — вывозящим коньком служила пара: рассудительность и интеллигентность. 
Но подвёл, не вывез конёк в тот страшный раз, когда ткань реальности лопнула под ногами, когда ВСУ послали свой снаряд на усталую голову идущего с работы пожилого человека. Когда рвануло, и взвилось пламя, когда встал на дыбы… и рухнул оземь мир, а хрупкая человеческая плоть разлетелась кусками. Выбираю в магазине тёмные, почти чёрные розы. По привычке беру семь, спохватываясь, вытаскиваю ещё одну.
— На похороны мы не заворачиваем, только лентой обвязываем.
— Да, спасибо.

Возле красивого и нового футбольного поля, пустующего без детей уже три года, высится купол храма. Это здесь. Уже приехал минифургон, гроб заносят внутрь. У ограды собираются люди, чтобы проводить в последний путь. Тяжёлый вздох висит в воздухе. Притихшие и присмиревшие перед лицом неизбежного, но такого страшного, заходим и мы. Гроб укрыт пеленой, видна только макушка усопшего, вид седых волос вызывает острую жалость. На вдову и взглянуть страшно, так соответствует её облик этому слову. Бледное до прозрачности лицо, омертвевшее и исплаканное, обрамлённое трауром, светится в полумраке храма. 
Батюшка начинает. Его красивый и хорошо поставленный голос, поющий древние слова утешения и напутствия, несёт исцеление и надежду. Раскрытая рана свежей и чудовищной утраты, трагедия слепой случайности, но и жестокого зла — всё вопиет о милосердном успокоении. Запах ладана кружит голову, и на тебя снисходит понимание, что происходящее — неисправимая правда. И тогда ты смотришь на батюшку, и тебе неудержимо хочется вверить себя этому спокойному, но неравнодушному человеку, могущему помочь и укрыть от страха жизни на войне. Каждый из нас, стоящих по обе стороны гроба, ежеминутно играет в «русскую рулетку». Вот откуда и два течения мысли, две мучающие темы: горечь прощания и непредсказуемость твоей судьбы. Всплывает циничное замечание из оперы Чайковского «Пиковая дама»:
— Сегодня ты, а завтра — я!
Но в противовес округло и весомо наплывают и борются с ним иные образы и звуки. Те, что родились у Симеона Богоприимца в Иерусалимском храме в миг встречи старца с Иисусом Христом:

— Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко,
по глаголу Твоему, с миром;
яко видеста очи мои спасение Твое,
еже еси уготовал пред лицем всех людей…

Голос священника и запах ладана смягчает тяжесть этого мига, даря надежду и веру. Но всё же по глазам собравшихся, а среди них и администрация нашего города во главе с новым мэром, я понимаю, что глубоко на задворках сознания над каждым глумится неудобная и шальная мысль:
— А вдруг сейчас ВСУ пошлёт снаряд по этому храму, как бьют они по машинам скорой помощи, по вокзалам, по детскому катку в Новый год, по магазинам и школам, по детским садам и по старушкам, выгуливающим собачек?.. 
Их цель не выиграть войну, нет. Их цель только убивать русских людей. Неважно кого. Просто побольше убивать. Чтобы никого не осталось, кто мог бы противодействовать древней секте сатаны, так высоко сегодня занёсшему свою рогатую голову, увенчанную черепами. …Служба окончена. Теперь тело усопшего придадут земле. А живые пойдут по своим каждодневным делам, я тоже. Прощай. Как странно сложено в этом мире. После такого морально тяжёлого отпевания нужно ехать в Белгород и записывать на ВГТРК рассказы о «Шебекинском дневнике». Всё о том же, о нашей доле и быте на краюшке пропасти войны. 
В студии, стряхивая с себя оцепенение, стараюсь не угнетать слушателей тем адом, что гнездится внутри. Оживлённо подбираю оптимистичные слова, выискиваю духоподъёмные «Картинки с (шебекинской) выставки». Увязываю прошлое и настоящее, историю нашей обычной русской семьи, над которой катились валы мировых войн и такое смертоносное настоящее Белогорья… Где взрывы перемежаются с пением птиц, разрушения с быстрым восстановлением, а смерти — со светской беседой на радио. Мера горечи не должна превышать меру света надежды, иначе всё безнадёжно проиграно. А вера в то, что жизнь наладится, может удержать на плаву государства. Обратная дорога в Шебекино полна военного транспорта, катящего в обе стороны. Гремит. Теперь и за погибших мирных. А особо — за малыша Григория. Аминь.

25 июня 

У нас на границе летают боевые самолёты и вертолёты, ВСУ воюют с русским гражданским населением, обложные дожди, холодно. Травы и деревья решили, что лопнут, а озеленят все выжженные пустоши, возродят леса и поля, вытоптанные войной. Зелёным воинством наступают травы по пояс, да и выше. Видно, «венец природы» самой природе в тягость. Вернее, не весь венец, а его «навершие». Да что поделаешь? Вот и латает, как может. …Ко мне в спальню опять пожаловали захватчики. Сегодня рано утром я удивилась, что за шум, и кто скребёт когтями? Да ещё в комнате? Взглянула и оторопела: в щель между фанеркой и оконным проёмом ко мне пожаловала парочка влюблённых воробьёв. 
— Ты погляди, какую я пещеру отыскал! Уж повезло, так повезло! И жить будем, и гнездо совьём! Ныряй!
— Да мне боязно туда нырять, вдруг там кошка…
— Какая кошка!
— Такая, серая! Она всю весну по нашему участку лазила, охотилась!
— Серая? Да ты вспомни, она не на нас охотилась, хотя и жалко, я бы её одной лапой, вот этой, левой, эта же левая, да? Но она на корни охотилась. Ну, вспомнила? Рыла там, возле маленького человечьего гнезда, потом жрала эти корни и дурела. Помнишь, оземь мордой тёрлась, орала, её на ходу шатало, вот как нажиралась!
— Помню. Наш человек ругался, что она на валериану, как он говорил? «Подсела», как-то так.
— Ты, ты мне клюв не заговаривай, ныряй! А то другие захватят!
— Ой, боюсь!
— Ныряй!

Нырнули. Мужичок-дурачок промахнул с лёта аж на люстру и одурел от такого огромного «скворечника». А аккуратная умничка-девочка дальше верхнего края створки окна в комнату не запрыгнула. Увидела меня — и назад, на воздух! 
— Всё, больше на уговоры этого болтуна не поддамся. Пусть сам выкручивается теперь, если его там сожрут, вовсе и не жалко, авантюриста такого! Хотя… жалко, конечно, да как помочь-то ему теперь? А сорванец-самец сорвался с люстры и заполошно замотался под потолком. Еле выгнала его в библиотеку… Зато попутно узнала, чем они завтракали. Шелковицей моей они завтракали, весь паркет чёрным уделал, гад. В библиотеке мы оба взяли тайм-аут. Я раздумывала, как открыть большое окно, а он сидел на книжных полках и, раскрыв клюв, тяжело дышал — замаялись оба. Наконец я распахнула большое окно и скомандовала:
— С вещами на выход! Давай, второго приглашения не будет. Вперёд, или сожру тебя за то, что мне пол загадил, паразит ты эдакий!
Воробьиный мужичок сообразил, наконец, и рванул, очертя голову, в окно — на волю! Под голубые небеса, в сад, туда, где волновалась и орала его благоверная.
— Жив! Жив дорогой мой! Не сожрали!

В следующий раз непременно сожру, так и знайте. Замучили уже, мигранты-оккупанты, любители чужой жилплощади. Почему замучили? Ведь не первый случай в этом году! В начале июня я мирно сидела за компом и набивала текст. Накатило, что называется, — полное погружение в тему. Но вскоре мне пришлось скоренько вынырнуть потому, что кто-то сильно стучал и шуршал в спальной. Ругаясь, пошла поглядеть, — а там в углу распахнутого окна, аккурат меж фанерой и створкой, бился большой и упитанный стриж. Сидеть эти птицы не приспособлены, максимум могут висеть на шторе в виде броши, попутно ляпая инсталляции на пол и на всё вокруг. Этот тоже, понима-ашь, себе дом искал и выбрал, естественно, мой, чей же ещё? Еле взяла я его за длинные крылья так, как берут голубей. Он, понятно, мужик (а кто же ещё может быть таким бестолковым?), потому решил задорого продать свою жизнь — начал царапаться когтями и кусать меня клювом. Но я пресекла все эти безобразия, начальственно прикрикнув:
— Прекратить! Ты мне мешаешь тебя спасать. Головой не вертеть, когтями не скрябать!

Стриж заробел (или понял, кто в доме хозяин), замер в моей руке, доверившись судьбе. И не прогадал — оказался на балконе и взлетел, получив от меня стартовое ускорение вверх. А снаружи его поджидала умница-девочка, радостно встретив сего исследователя глубин чужого дома в их общем небе. Да … природа! На работе нам даже пришлось болгаркой попортить ворота гаража, вырезав крохотное оконце для пары ласточек, которые выжили-таки наш погрузчик из его стойла. Теперь они выводят молодняк и шныряют туда-обратно, пролетая в «игольное ушко» с непостижимой точностью и изяществом.

27 июня 

Четверо суток предельной арт. активности с нашей стороны. Причём активности всех видов. Снарядов, умеющих летать на всякие расстояния при помощи стартовой силы всех видов порохов, реактивной тяги и прочая, и прочая... В общем, не поспишь, особенно с половины четвертого утра... А вчера дважды полетело, так уж полетело... что там скорость, что там улётная масса! А до того оно ползло так, что земля дрожала в прямом смысле того слова. Дрожь передавалась стенам дома, полу, а потом и дереву кровати... Пришлось слушать часа полтора, пока равномерный гул forte не сошел на piano, после на piano-piano и растворился в скрипе вселенских осей обозримого космического пространства... И вдруг возникла Тишина...
Непроглядной холодной стеной стал ливень, показалось, что во всём белом свете есть лишь промозглость и вода, сумрак и одиночество... А пустыни, солнце, Иран, Израиль, Палестина, взрывы, огонь, смерти, слёзы, разорванные сердца и адские козни мировых кланов, шьющих саван самому доброму народу на свете — всё это лишь морок инфосетей. 
А что в реальности? А на самом деле есть только буйство зелени под струями летнего дождя, невообразимость роз под окном, детские заботы мальчишек, осветивших прифронтовой быт, старые фото родителей, юно улыбающихся с размытых любительских карточек из советского далёка... И можно сесть к компу и заглянуть в пролетевший-прошумевший радостями и борьбой собственный жизненный опыт, почерпнув из этого шестидесяти... эээ... семи уже летнего колодца немного мудрости обобщения и понимания связи и устройства шестерёнок «антикитерского механизма» цели и сущности... Но.

Оно, это «но», и есть та нить, на которой подвешен дамоклов меч сиюминутности. Грохнуло, взвилось, дернуло за нервы, запел телефон — жизнь навалилась с непрошеными медвежьими объятиями и излияниями, без которых так прекрасно было обходиться... Беги, высунув язык, закидывая его на плечо, тяжело отдуваюсь, тяни за собой тяжесть плуга, старый конь борозды ведь не испортит, паши, пока ноги держат. А властные доброхоты всё наваливают на твою спину, норовя найти ту, последнюю, соломину. Но производство приграничья пока ещё пыхтит в натуге, напрягая жилы бредёт, почти не видя дороги, не слыша окриков от звона крови в ушах... Приграничная Русь, куда бредёшь ты, дай ответ — не даёт ответа...
Чтобы получить распиаренное федеральное льготное кредитование или чтобы тебя включили в сияющую «на небосклоне привычных квартир» СЭЗ (свободную экономическую зону), надо пройти через областное «бутылочное горлышко» — продраться через частокол уложений. В СЭЗ из промышленных предприятий всей-привсей Белгородской, развитой в промышленном отношении области, приняли только... пятнадцать, да? Если и ошибаюсь, то ненамного. А что у остальных не так? А вот что — в СЭЗ, призванную облегчить нашу жизнь, нас, предприятия приграничья, в большинстве своём не включают, ибо для вхождения туда нужно показать прибыльность… Прибыльность, собака её бери!

Прибыльность: под обстрелами и пожарами от них, при неустойчивой связи и электроэнергии пониженной мощности, при нежелании контрагентов работать с нами, ненадёжными партнерами, как они считают. При жёстких подходах банков, куда более жёстких, чем к предприятиям в «мирных» регионах, при одной из самых высоких (в мире?) кредитной ставке… (Инет говорит так: Венесуэлла, Турция, Зимбабве в лидерах… а далее ряд стран с нашей ставкой: Аргентина, Нигерия…) Да все «при-» и не перечислить. Поэтому из всех предприятий Белгородской области, соответствующих требованиям, нашлось всего пара десятков, да и те не на границе. Доктора, зачем вы тратите силы на больных? Берите пример с финансового сектора — лечите здоровых, не в пример легче и прибыльнее!

4 июля

Жара, кусты смородины осыпают ягоды, лилии очаровательно кокетничают, а у меня день рождения. Даже не ожидала, что так много людей захочет поздравить и сказать искренние и сердечные слова. Я в восхищении! На радостях решили угоститься в Белгороде и поехали туда вчетвером: мы с мужем и мальчики. Всё бы ничего, но вдруг сообщение:
— Вы где?
— В Белгороде, а что?
— Не езжайте в Шебекино, там дышать нечем — страшный дым и просто пекло.
— Да дым-то откуда?
— Горит предприятие, подожгли дроны. Дымом город накрыло чуть не полностью. Смотреть страшно, не то что рядом находиться.
Звоним и узнаём, что горят наши старые знакомые — предприятие, изготавливающее изумительную добавку для асфальта. Изготавливают её, кстати, из подсолнечного масла, а до войны мы им её оксидировали на заказ. Потом они построили реакторы и перешли полностью на собственное производство. Боже, как обидно! Загорелись склады сырья и готовой продукции… Да , последнее время на Белогорье летят тучи дронов ВСУ-НАТО. Что ни день — новые трагедии. Сегодня обсыпали многострадальную Новую Таволжанку — семь человек ранено! Семь! За один день! А теперь ещё и шебекинское предприятие, там тоже двое ранено и уже в больнице, говорят, эти двое — пожарники, которые боролись с этим страшным пожаром, в эпицентре которого взрывались ёмкости с маслом.

Грустные, мы едем домой. С Устинской горы разглядываем город, расстилающийся у наших ног, — дыма уже не видно, воздух прозрачный. Решаем проехать к месту пожара. Там до сих пор четыре пожарные машины и масса пожарных, видим проваленные и обгорелые здания без крыш с проломами в стенах, видно от взрывов, старую опалённую водокачку. Вообще вид такой, что тут впору снимать фильм об апокалипсисе. Становится страшно и до боли сердечной жаль бедных погорельцев, какой злой рок настиг их… Как им теперь… Вымотанные и печальные, едем восвояси. Да, именины явно не задались.

​