Цена черновика

Даниил Туленков «Жена штурмовика», Москва, «Яуза», 2024

В этой рецензии будет много цитат. Начать придётся с самой первой фразы книги, где во вступлении автор говорит: «Я не сразу решил написать эту книгу». И поясняет, что спустя целых полгода после поставленной точки в книге «Шторм Z. У вас нет других нас» «какие-то истории все-таки попросились наружу, видимо, пришло их время. Они вызрели и поспели»...

Перефразируя народную мудрость: писа́ть да родить — нельзя погодить. Туленков в своих книгах неоднократно подчеркивает особенности течения времени в различных обстоятельствах и локациях. Можно лишь порадоваться, что в его случае шесть месяцев это действительно существенный срок. 
Я тоже не сразу решил писать об этой книге. Потребовалось время, чтобы унять первоначальное впечатление от продукции, выпущенной автором в сговоре с издательством «Яуза» на волне успеха предыдущей книги. И лишь теперь, в последних числах декабря, объективный разбор творения под названием «Жена штурмовика» вызрел, поспел и попросился наружу.
В части, названной «От автора», Туленков довольно толково и образно поясняет свою концепцию войны. Что солдатские глаза видят лишь окопную часть происходящего, и локоть солдата ощущает сидящего рядом боевого товарища, но щупальца войны тянутся гораздо дальше — за сотни и тысячи километров в тыл, в дом солдата, к его родным и близким. И у них, у солдатских жён и матерей, своя война — пусть и «не такая, как на фронте, но не менее страшная и тяжелая». На этом бы и остановиться автору, суметь поставить точку во вступлении и перейти к раскрытию темы. Но вместо этого он пускается в пояснения и оправдания: 

«Я написал первую часть от лица своей жены. Мне далось это тяжело и неуклюже, сказалась разница в типах и основах мышления, эмоций и переживаний. Получилось не очень. Но я счел своим долгом попробовать. Это моя искренняя дань уважения женщинам наших бойцов — женам, матерям, сестрам. Возможно, эта искренность искупит техническое и стилистическое несовершенство первой части и не навлечет на меня слишком строгий суд читателя».

Нет, Даниил Юрьевич. Это не работает в случае с книгой. Для поста в интернете ещё может сгодиться, когда всё создано «на коленке» и закинуто в Сеть бесплатно. Но вы зрелый муж, не лишённый коммерческой жилки и прекрасно понимаете, что книга это не только мысли, переживания, искренность и вся остальная духовная прекрасность. Книга это еще и публичное, платное выступление автора, обеспеченное ему издательством. То есть это товар. Продукция, реализуемая за деньги. Например, ценой в 547 рублей с картой Ozon, или за 613 рублей для горемык без озоновой карты. Понимаете, когда мы идём на спектакль, концерт или балет, а может, вообще в не сильно связанное с миром искусства место, да хоть в чебуречную, и несём туда свои деньги, мы невольно хотим, чтобы всё было как надо. Чтобы актёры играли лучше, чем дети на школьном спектакле, чтобы певец в куплете не давал «петуха», а балерина с партнёром не спотыкалась и не падала в оркестровую яму. Да и чебуреки мы хотим вкусить не только с кулинарной искренностью изготовленные, но и желательно без технических несовершенств. Так устроен мир. И вы, Даниил Юрьевич, это знаете.
Возможно, имелся смысл не спешить и отвести еще хотя бы полгода на кропотливую работу с текстом, на борьбу с неуклюжей тяжестью написанного, на ликвидацию справедливо замеченных вами несовершенств текста. Долг долгом, искренность искренностью, но работа — работой. Снова перефразирую народную мудрость: взялся за грудь — делай что-нибудь. А изданный на скорую руку и немалым по нынешним меркам тиражом черновик в твёрдой обложке — это тот самый непроваренный чебурек с техническими несовершенствованиями в виде сомнительной начинки. Был бы жив трактирщик Паливец из «Похождений бравого солдата Швейка», он бы цену такому чебуреку мигом назвал. Но в литературной рецензии краткость пражского трактирщика — непозволительная роскошь, поэтому придется разбирать подробнее. Первая же фраза «Пролога», следующего за словом от автора, веселит и удивляет: «Я иду по коридору Кировского суда города Екатеринбурга, не видя перед собой ничего, только плитку, тупую плитку на кафельном полу».
Обычно кафельный пол уже и так состоит из плиток, причем действительно кафельных. Но, возможно, кто-то там в судейских коридорах набросал поверх кафельной еще и тупой плитки. А что такое «тупая плитка», как не изящная отсылка к классике: «Береза — тупица, дуб — осёл, речка — кретинка, облака — идиоты. Лошади — предатели. Люди — мошенники». Браво, автор, в масть аллюзия! Именно о людях-мошенниках далее в тексте и ведётся речь — и о муже героини, обвиняемом по 159-й статье как раз за это самое, и о его недобросовестных, но весьма ушлых коллегах. Вернее, о тонкостях и нюансах бизнеса будет после пролога, в начальных главах. А сама проложная экспозиция озадачивает зашкаливающим количеством местоимения «я» от лица героини — ваш покорный слуга насчитал два десятка на три страницы. Бурное якание в середине пролога приобретает признаки крещендо: 

«И я бесконечно мучила телефон, ожидая его сообщения в мессенджере.
Я.
Я, которая привыкла быть его Королевой.
Я, женщина, которая привыкла к взгляду снизу вверх.
Я, женщина, которая привыкла выражать недовольство даже при взгляде снизу вверх».

Наверное, это такой тонкий расчет на формирование читательской симпатии к героине и готовности разделить её дальнейшие душевные тяготы и лишения. Мол, эвон — хоть и привыкла, фря такая, высоко сидеть да крем Марго кушать, а поди ж ты, переживает тоже... Что ж, автору виднее. Но зацикленность героини на себе поражает даже в, казалось бы, довольно интимных признаниях: «...у меня есть теперь любимый муж, которому за счастье целовать мою шею, грудь, живот...»
Поцелуйная лирика целомудренно обрывается. К этому претензий нет, в конце концов, перед нами не творчество раннего Хоя с его «поцелуй меня в живот, ниже, ниже, вот-вот-вот...». Но невольно возникает вопрос: с любимым мужем понятно, ну, а самой-то героине бывало за счастье любимого мужа целовать? Об этом мы ничего не знаем, лишь можем надеяться.
Ворох безудержно кричащих личных местоимений, однако, вскоре исчезает из текста. Но только для того, чтобы его сменила охапка местоимений неопределенных. Хотя «охапка» тут неверное слово. Эти местоимения наряду с повторами разбросаны автором по тексту в удручающем изобилии, словно сами знаете, что на весеннем газоне: 

​

Справедливости ради отмечу, что и эти сплошные «каки» потом из текста если и не пропадут полностью, то существенно проредятся и сменятся отборным и кондо́вым канцеляритом: «Помимо психологических нагрузок, все эти мутные истории имели своим следствием и прямое вмешательство в и без того нестабильный финансовый сектор». А канцелярит, в свою очередь, довольно скоро будет оттеснен выписками из рекламных туристических буклетов:

«Красивейшие, дикие, первозданные места. Древний кусочек окраинных новгородских владений, поглощенных в XV веке Москвой. Здесь все пропитано духом и магией Севера. Здесь на каждом шагу отголоски какого-то чудного, древнего, волшебного мира. Он не кричит, не говорит даже, а шепчет о себе названиями древних поселений, рек, гор. Чердынь, Ныроб, Покча, Вильгорт, Камгорт, Пянтег, Редикор, Бондюг, Кольчуг, Колва… Мы были здесь бесчисленное количество раз, облазили, наверное, все уголки этого сурового, но прекрасного края».

Ей-богу, авторские надежды на не слишком строгое читательское осуждение после таких пассажей вызывают удивление. Но, быть может, всё с лихвой окупается содержанием? Увы и ах. В рецензии на «Шторм Z» уже довелось посетовать на крайнюю закрытость автора в том самом аспекте, который и делает литературу искусством. Позволю себе небольшой грех самоцитирования: «...лишь мельком упоминает о своей жене, ограничиваясь бытовыми штрихами — мол, работала на трёх работах и засылала ему баулы в СИЗО и лагерь. Мы ничего не знаем о том, есть ли у него дети, вёл ли герой переговоры с женой о своём решении, что он думал и чувствовал. Живы ли его родители, в конце концов».
Вынужден заметить, что и «Жену штурмовика» отличает та же беда — нежелание или неумение автора достоверно отобразить самые простые и одновременно самые важные человеческие чувства к близким, любимым людям. Пафоса в первой части книги, где идёт повествование от лица жены, хоть отбавляй. А вот искренних трогательных деталей — кот наплакал. 
Кстати, о котах. Им отведена целая глава, которая так и называется: «Коты». Из нее мы узнаем много всякого интересного. Например, масти — один серый, другой рыжий. Знакомимся с историей появления животных в семье, их болезнями, лечением, привычками. Есть в главе и про особенности характеров этих хвостатых членов семьи — серый интеллигентен и флегматичен, а рыжий, как и полагается, сущая бестия. Так как сам автор склонен в текстах к использованию различных интернет-мемов (в данной главе упоминается про кошатницу Наташу) то после прочтения рассказа о житие-бытие котов вспоминается мем с мужиком в кресле и его вопросом-ответом:

​

Но, как мы помним из классики: «И всё бы хорошо, да что-то нехорошо». А что же именно? Да все то же. Из «женской части» книги нам о котах известно больше, чем о детях героини. И это вызывает если не вопросы, то недоумение точно. Впервые дети — очень безлико и абстрактно — упоминаются в прологе, мы узнаем, что их двое. И затем так же обобщённо в четвертой главе. Без пола, имен, характеров. Вместо всего этого героиня стилем служебной характеристики сообщает о том, что муж её «...никогда не снимал с себя обязанностей по воспитанию детей. /.../ Прилежно отвозил и забирал детей из садика и школы». 
Далее из скупых и разрозненных, при этом часто повторяющих одно и то же сведений мы хотя бы можем узнать, что это сыновья, что когда муж героини попал в тюрьму, оба сына «в этом же году окончили школу и поступили: один после девятого класса в колледж, а другой — в университет». И чтобы читатель не забыл, через несколько страниц будет повторено с добавлением небольших подробностей: «В тот год, когда муж попал в тюрьму, оба наших сына окончили школу: один 9-й класс, второй — 11-й. И оба пошли учиться дальше: старший в педагогический, младший в колледж искусств». Младший съехал в общежитие на другом конце Екатеринбурга, а у старшего вообще «была своя жизнь, в том числе и вполне себе личная». Отношения детей с отцом и матерью почти не прописаны в книге. Разве что сухо сообщается, что младший ездил с героиней на краткосрочное свидание с отцом. Но на этом — всё, героиня снова зацикливается на рассказе о себе и своих ощущениях, и как прошла встреча младшего сына с отцом, мы не знаем. Со старшим не лучше — героиня попросит его снять на телефон её встречу с вернувшимся с войны мужем. Ну да, не заснято — считай, и не было. А парень уже большой, пусть сначала оператором побудет, отца и попозже обнять сможет. 

Кстати, о возвращении. Героиню закономерно терзают вопросы — насколько изменился после тюрьмы и войны её муж, и если изменился — то в какую сторону? В этих раздумьях она, героиня, пригоршнями накидывает на себя пуху со словами: «Оправданы ли были мои терпение, преданность, готовность ждать, проявленные все эти месяцы?»
Клянусь, в следующей фразе я ожидал логичного вопроса, не полагается ли ей за всю проявленную доблесть какая-нибудь медаль, а то и, глядишь, целый орден. Но, слава богу, обошлось. Правда, не совсем без последствий: «Я всего лишь озвучила свое видение нашей встречи и обмолвилась, что мне бы хотелось, чтобы он по прибытии, выйдя из поезда, подарил мне цветы». 
Разумеется, после этой озвучки муж, находящийся на войне, пришёл в душевное замешательство и наши герои «очень сильно поругались». Признаюсь, мои симпатии к героине, и так давно уже пошатнувшиеся, после этого эпизода рухнули окончательно и перешли на сторону её несчастного мужа. Тем более что следом описаны нешуточные женские угрозы в в его сторону:

«...разговоры будут, они должны быть, чтоб поставить точки, а не запятые, конструктивно, как я думала...»
*
«Прямо триггернуло настолько сильно, что я поняла, что с этим уж точно мириться не хочу и не буду».
*
«...жду тебя дома, но ты должен понимать, что теперь уж разговоров точно не избежать, они с моей стороны не будут на 100 % агрессивными, но свою позицию я выскажу только при личной встрече».

Ей-богу, я бы струхнул возвращаться на суровый Урал и завел бы в Ростове-на-Дону новую семью... Но тем герой и симпатичен мне — он храбрее и много круче. Спустя некоторое время он смело выходит на перрон станции под названием Екатеринбург-Пассажирский: «В защитной форме, сдвинутой на макушку шерстяной шапочке, небритый, помятый, усталый, но радостно улыбающийся». Что характерно — без букета! Как тут не вспомнить усача-солиста группы «Бутырка», со смешными ужимками исполняющего в зрительный зал простые, но близкие сердцу настоящих мужчин строки:

Я так воспитан, без цветов, я сам как кипарис,
В кармане тает шоколад, встречай меня, каприз!

​

Но ещё до всех этих букетных баталий читателя поджидает глава, с горькой иронией анонсированная мемом «время упоительных историй» и выполненная в жанре производственного романа. Глава, битком набитая аббревиатурами НДС, ООО, ИП, УЭБиПК, миллионными суммами рублей, адвокатами-дьяволами, «Уралфинансстроем» и прочими нудными подробностями.
Желание автора пролить свет истины на свою «делюгу» и поведать миру о том, что судебное обвинение было «чудовищное, бредовое» — понятно. У героини, рассказывающей устами автора обо всем этом, вообще «сердце снова сжалось в кулак». Хорошо хоть не фигу или «фак» показало. Однако и автору, и всем другим его коллегам из начинающих было бы неплохо прочесть забавный, но от этого не менее полезный труд Сандры Ньюмен под названием «Как написать книгу, чтобы её не издали». В случае с главой о судебных перипетиях лучше всего обратить внимание на такой отрывок: 

«ВЫЕДЕННОЕ ЯЙЦО. КОГДА СЮЖЕТ СЛИШКОМ СЛАБЫЙ

«Дураки», — подумал Томас Абрамс и покачал головой, под пристальным взглядом Лена Стюарта заканчивая осмотр дренажной системы.
— Глупые, глупые дураки, — промычал он.
Появившись из-под крышки колодца, он встал, стряхнул прилипший мусор со своего серого комбинезона, взял планшет и записал что-то в форму, пока Лен, не в силах скрыть беспокойство, ждал заключения. Томас был не прочь заставить его подождать.
— Так, — протянул он, когда закончил и убрал ручку. — Так, так, так…
— Ну, что? — спросил Лен, голос его дрожал.
— Когда же вы все уже поймете, что нельзя использовать соединительные перемычки B-142 с разъемом 1811-D!
— Н-но… — заикаясь, вступил Лен.
— Или, может… просто как вариант, вы перепутали 1811-D с 1811-E? — он сделал паузу, чтобы слова закрепились перед смертельным ударом. — Опять.
Лен не смог ничего ответить, а Томас ушел, даже не оглянувшись, горько посмеиваясь, представляя выражение лица Лена, когда тот наконец осознает все последствия своей ошибки.

Основной конфликт здесь едва ли годится даже для эпизода «Семьи Партриджей». Но раз уж вы пишете роман, подразумевается, что после такой драматичной завязки вам еще надо провести читателя через триста с лишним страниц, а центральная проблема вашего произведения важна и даже способна в корне изменить чью-то жизнь.
Более того, роман предназначен для широкой аудитории. И поэтому писателю предстоит избавиться от обманчивой веры в то, что интересные для него вещи будут интересны кому-то еще. Если за вами ухлестывает какой-то забавный низкорослый мужчина или домовладелец отказывается починить вам протекающие трубы, нарушая тем самым арендный договор, и вы уже рассказали об этом соседям, друзьям и матушке, но хотите и дальше выпускать пар, — не спешите писать роман». Конец цитаты. 

Но автор Туленков текст поспешил писать, а издательство «Яуза», утерев нос заморской зануде Сандре, книгу без промедлений и редактуры издало тиражом в 8 000 экземпляров. Причем «женской» части оказалось явно недостаточно даже для тонюсенькой книги, поэтому решение было принято простое — «добить» объём записями, ранее опубликованными автором на его ТГ-канале. Таким же образом, из «телеграммных» заметок, был во многом собран и «Шторм Z». Но разница в том, что с случае «Шторма» всё было сконструировано по уму, и даже получившаяся в итоге «рваная» форма повествования пошла книге на пользу — дискретность создала достоверную картину дневниковых записей «из окопа». А вот «Жена штурмовика» уже делалась по принципу ноздрёвского повара, который, как мы со школы помним, «руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец — он сыпал перец, капуста ли попалась — совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох — словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выдет».
После «женского соло» в книге появляются записи и от мужского лица, то есть мужа героини — о тюремном быте и тюремных же проблемах, например, о нехватке секса в местах лишения свободы. Сами по себе довольно любопытные, но совершенно лишние в книге, они чередуются с заметками о военных эпизодах — сильными, яркими и не уступающими предыдущей книге по эмоциональному накалу. Имеются и откровенно слабые главы — то с апокалиптическими сновидениями героини, то с её рассуждениями о природе женского сердца. Не обходится дело без наивного философствования в форме фантазии-разговора у камина с инфернальным SS-Танкистом из Вальгаллы. 
Впрочем, среди всего этого хаоса попадаются и насыщенные настоящим драматизмом фрагменты. Например, история жены погибшего солдата Става/Саши, которой довелось пройти все круги ада. Но словно спохватываясь, что художественная часть начинает самовольно разрастаться, автор берет в руки совковую лопату и принимается забрасывать робкие ростки живого слова бетонным щебнем слога донесений: 

«Общее количество военнослужащих ВСУ, отправленных на штурм, по данным военнопленного, состояло из 18 бойцов на двух БМП “Брэдли” и неизвестного количества из “группы поддержки”, сконцентрированных в лесополосе севернее села. При этом ВС РФ располагали огромным резервом в глубинной части села и бронетехникой, включая танки и БМП, немедленно выдвинувшиеся нам на помощь в первые же минуты боя.
Одновременно с этим артиллерия ВС РФ поставила огневой заслон в “серой зоне”, так что ввести свои резервы и укрепить штурмовую группу ВСУ не имели возможность. Это не помешало, впрочем, обеим “Брэдли”, высадив десант, беспрепятственно покинуть Новопрокоповку.
Таким образом, атака ВСУ 6 октября 2023 года носила характер ярко авантюрный, не имеющий серьезного просчитывания, и была изначально обречена на неудачу. Это было что-то вроде рейда на Дьеп в миниатюре, предпринятого англичанами летом 1942 года».

Одно лишь радует — автор довольно быстро приходит в себя, перестаёт портить текст тактическими сводками с полей и снова возвращается к самому важному в искусстве. К человеку и другим живым существам. Поэтому на страницах «Жены штурмовика» начинают мелькать знакомые лица из «Шторма Z», — например, мудрый и спокойный «индеец чероки» с позывным Казань. Даже легендарный фазан, обезумев от страха, снова пронесётся перед читателем. Будут и новые персонажи, например, попавший в ИК-53 Ваня Соломин, «звезда уральской блогосферы далёких лет», который ушел в штурмовики ещё раньше автора. Впечатлит историей своей «тухлой кармы» и мерзавец К., жестокий убийца, не снискавший понимания ни в среде заключенных, ни в коллективе фронтовиков. 
Портреты людей удаются Туленкову хорошо. Они скрашивают откровенно провальные начало и середину книги. Но если в случае с блогером-сидельцем, подавшимся в штурмовики, портрет оправдан и соответствует общему замыслу (хочется верить, что замысел был шире, чем «а давай ещё одну книжку забацаем, пока горячо»), то «шукшинские» истории про добродушного силача Феди или незадачливого директора корпорации «Азия-трейд» Васьки Тоткайло, сами по себе занятные и познавательные, носят скорее характер случайных, чем оправданных вставок. Как и целое эссе об особенностях «зелёных» зон и сложностях общения с «пиковыми» зэками — довольно жесткое и смелое изложение фактов реального положения дел с мусульманскими общинами за решёткой и «колючкой», но выглядящее очень инородно в книге. Разве что трагикомический дед-библиотекарь, опасно витийствующий о геополитике на своеобразных лекциях в лагерном клубе — и автор не скупится на обильное цитирование крамольных идей персонажа — частично спасает положение. Глава, посвященная ему, не выглядит насильно засунутым в текст буквенным филлером. Вытягивает концовку и глава «Диверсант» — хорошая зарисовка, выдержанная в духе богомоловского «Момента истины».
Но фрагментарные авторские удачи не в силах изменить главного впечатления — что читателю предложен некий черновой труд, работа над которым не была автором проведена должным образом. «Жена штурмовика» — это не книга. Это разрозненные записи различного качества, порой совершенно случайные, собранные под одну обложку, но так и не приведенные в одно литературное целое. Чтобы в грубости суждений о цене не уподобиться трактирщику из «Швейка», а заодно потрафить автору (на успехи которого я всё равно надеюсь) в его любви к мемам, закончить рецензию придётся такой вот картинкой:

​

Хотя нет. Лучше завершить двумя полезными цитатами:

«"Что такое труд писателя?" — спросил он (А.М. Горький), и я впервые услышал очень странные вещи. Оказывается, труд писателя — это именно труд, то есть ежедневное, может быть, ежечасное писание на бумаге или в уме. Это горы черновиков, десятки отвергнутых вариантов. Это терпение, потому что талант обрекает писателя на особенную жизнь, и в этой жизни главное — терпение». (В. Каверин «Из разных книг», Молодая гвардия. — М.: 1961)

«Не глядя на меня, Горький долго и сосредоточенно молча сердился, потом объявил:
— Эту книгу нужно написать всю наново. И не переписать, отметив в предисловии, что вы очень мне благодарны за советы, а просто написать наново, как будто этот птичий грех с вами и не случался». (Юрий Герман «О Горьком», Издательство политической литературы. М.; 1964)

Примечание:

Даниил Туленков, книга «Шторм Z. У вас нет других нас». Москва, «Яуза»-2024 г. Обзор В.Чекунова. Обзор В.Иванченко.

​