Рассказы о войне
Рассказы о войне
Герой аула Ак таш
1.
- Салеха–апай! Салеха-апай!- услышала крик у юрты Салеха и, выглянув из нее увидела на молодом жеребце младшего сынишку Серикбая, который, завидев ее, еще пуще закричал – Суюнши! Салеха-апай! Суюнши! Ваш Кокен едет с войны домой! Суюнши!
Молодой жеребец, то ли из норова, то ли от испуга звонкого голоса своего юного наездника нещадно теребил копытами землю, поднял столб пыли и никак не хотел останавливаться. Наконец, Салеха поймала его за узды и, притянув к себе, успокоила жеребца.
- Что ты сказал, сынок? Откуда, знаешь?- задыхаясь от волнения, и борьбы с жеребцом, спросила Салеха.
-Вот - вот! Телеграмма! – закричал мальчик, и только теперь Салеха увидела в его руке клочок бумаги, которой он размахивал.
Салеха, выхватила бумажку, всмотрелась, и, испугавшись неровных, незнакомых и не понятных ей, печатных рядов букв, поспешно сунула ее обратно в руки мальчишке и взмолилась:
- Сыночек! Ты ведь знаешь, я не умею читать. Прочитай, что тут написано.
- Здесь написано, чтобы вы встречали Кокена восемнадцатого числа в одиннадцать часов с поезда, вот! С вас суюнши Салеха-апай!
- Подожди, меня сынок! Подожди! – сказала Салеха и забежала в юрту. Там она быстро открыла сундук, выхватила среди прочего отрез материала и выбежав обратно вручила его мальчишке.
- На, сынок. Пусть мама сошьет тебе хороший костюм - сказала она.
- Рахмет, апай! – закричал мальчик и, погоняя жеребца коленками, ускакал прочь вдоль юрт, размахивая дорогим подарком и крича:
- У Салехи-апай, сын едет с войны домой!!!
И конечно, все кто услышал эту добрую весть, поспешили поздравить Салеху и с удивлением вертели в руках телеграмму, которую многие из них увидели впервые.
В полдень в юрту Салехи заглянул председатель Ертай. Он, верно не слышал новости о Кокене, поскольку поздоровавшись, ни о чем не расспрашивая, охотно принял приглашение попить чай.
Ертай важно дул на пиалу с горячим чаем и отпивая очередной глоток, сказал Салехе:
- Я по делу зашел к тебе Салеха. Скажи своим дочкам, пусть собираются, я хочу отправить их завтра на две недели в бригаду Куаныша, там не хватает рабочих рук.
-Ты бы подождал с этим два дня Ертай, у нас Кокен возвращается с войны. Пусть хоть девочки увидят его.
-Да ты что сестра! Поздравляю! – сказал Ертай.- Конечно, если так. А откуда знаешь? Письмо что ли прислал?
-Да нет, - ответила Салеха.- Талегаму вот прислал.
И поспешно достав из-за портрета Сталина-вождя, аккуратно сложенную бумагу, развернула и подала председателю.
- «Талегаму» говоришь! Ха-ха! Да никакая это не «талегама», а телеграмма!
Ты смотри, действительно - телеграмма! А ведь до войны то он и писать-то у тебя толком не умел.
Ертай мельком взглянул на бумажку, потом еще, зачем то прочитал ее, а затем и вовсе поднялся, встав под лучи света из приоткрытого шанырака снова прочитал телеграмму.
- А скажи-ка мне Салеха,- спросил он вдруг.- Давно ли ты от Кокена письмо получала?
- Да вот месяц как будто назад,- ответила удивленная Салеха – А что случилось, Ертай?
- Да ничего, ничего, - сказал ей Ертай – А ну-ка дай мне это последнее письмо.
Он несколько раз внимательно прочитал последнее письмо от Кокена и, пожав плечами, сказал вдруг:
- Ничего не понимаю!
- Да что случилось-то?!- запричитала тут Салеха.- Не молчи Ертай! Что написано в этой талегаме?
- Успокойся, сестра, все нормально,- ответил Ертай.
Он еще походил по юрте, перечитывая обе бумаги. Затем, подошел к Салехе и заявил вдруг ей:
- Вот что Салеха. Я возьму у тебя эту телеграмму, а вечером обязательно верну, хорошо?
Тут Салехе стало совсем плохо. Ничего не понимая, она молча опустилась и села на сундук.
Ертай взглянул на нее, раздумывая о чем-то, но потом выбежал вдруг с юрты, вскочил на коня и умчался прочь.
2.
В кабинет первого секретаря райкома партии, Ертай вошел, буквально волоча за собой секретаршу, которой было указано никого не впускать в этот час к нему.
- Да пропусти ты его! – милостиво приказал Первый секретарше, устав на сегодня от цифр и графиков для своего предстоящего областного доклада.- Ну, ты даешь Ертай Махмудович! Надеюсь, ты так рвался ко мне, чтобы доложить об очередной трудовой победе?
- Нет, товарищ первый секретарь, я принес Вам новость получше!- ответил Ертай и аккуратно положил перед ним телеграмму.
Тот прочитал ее, затем взял на руки и еще раз прочитал ее вслух.
- « Встречайте восемнадцатого поездом. В одиннадцать часов. Герой Советского Союза Кокен Сарсенбаев».
3.
Заседание райкома длилось уже второй час. Кабинет Первого был задымлен донельзя. Участники заседания изрядно устали и их фигуры стали напоминать фигуры жестких стульев, на которых они сидели. Некоторые из них даже завидовали стоявшему все заседание начальнику вокзала, которому уже раза три устроили разнос за состояние вверенного ему здания и прилегающих объектов, с вынесением выговоров в личное дело, да и не вспомнили, что он беспартийный. Ему так и никто не предложил сесть, и он с тоской поглядывал на свой стул, на котором успел посидеть лишь первые пять минут заседания.
Наконец, Первый указал огласить резолюцию заседания и его секретарша, Ольга Ивановна, не вынимая папиросу со рта, монотонным голосом оповестила следующее:
« В связи с прибытием с фронта Героя Советского Союза К.Сарсенбаева райкому провести следующие мероприятия:
1. Организовать торжественную встречу Героя СССР К.Сарсенбаева.
2. Ходатайствовать перед командованием военной части №153746 о выделение на данное мероприятие до роты военнослужащих, а также военного оркестра части.
3. Всем ниже перечисленным организациям освободить от работы максимальное число людей 17и 18 августа сего года.
4. Школе-интернату №4 обеспечить 100% участие в мероприятие школьников и учителей.
5. 17 августа провести три генеральные репетиции встречи поезда в 11.00,14.00 и 17.00 часов
6. Начальнику районной милиции майору Мадетову Н. обеспечить порядок и дисциплину во время проведения встречи Героя Советского Союза.
7. Начальника вокзала Козлова И. предупредить о служебном несоответствии. Обязать Козлова И. выполнить все указанные мероприятия, за не исполнение немедленно уволить».
Тут все с сочувствием взглянули на начальника вокзала, который, однако, чувствуя, что заседание близится к концу, даже немного взбодрился.
Первый снова взял слово:
- Товарищи! – сказал он. – Я прошу вас, как можно серьезней отнестись к данному мероприятию, которое носит, важное политическое значение. Хочу вам напомнить товарищи, что не во всяком районе есть Герои Советского Союза. Их по области то по пальцам пересчитать можно.
И тут, он как вспомнил что, задумался. Потом взял телефонную трубку и сказал в нее:
-Соедините меня с обкомом партии.
Когда его соединили, он тихо доложил причины и итоги этого заседания райкома и, выслушав ответ, аккуратно положил трубку на место.
- Так товарищи, - заявил он. – Восемнадцатого числа на встречу Героя прибудет сам первый секретарь обкома партии товарищ Шаханов Ильяс Есенович.
4.
Поезд прибыл вовремя. Пассажиры поезда с удивлением разглядывали:
разукрашенный вокзал посреди степи; новенькую трибуну; выстроившихся по всему перрону солдат; школьников в парадной форме и с цветами; толпы людей – встречающих, находящихся, почему-то, за спинами солдат; и, конечно стрелочника, одетого в одинаковую с начальником вокзала форму и с такими же знаками различия, только в абсолютно новую.
Рассыпавшиеся по всему перрону милиционеры легко пропустили через свой строй, сошедших с поезда пассажиров, и слегка придержали человек семнадцать прибывших фронтовиков, которых они почти безуспешно уговаривали собраться вместе для проведения мероприятия по их встречи. Фронтовики уж были готовы прорваться к ожидавшим их родным, как прибежавший на место командующий ротой солдат капитан поставил все на место.
Он живо построил их и громко огласил:
- Здравствуйте товарищи герои-фронтовики!
- Здравия желаем, товарищ капитан! – умело ответили фронтовики.
- Поздравляю вас с возвращением на Родину! Ура!
- Ура! Ура! Ура! – воодушевились фронтовики.
- А теперь товарищи фронтовики, прошу вас выслушать объявление товарища из райкома партии.
- Товарищи! – объявил второй секретарь партии райкома.- Райком партии, убедительно просит вас, фронтовиков, поучаствовать в мероприятие, по вашей встречи, организованную нами. Для этого вам необходимо строем пройти к трибуне, где вас будет приветствовать первый секретарь обкома партии. Понятно?
- Ну ладно, валяйте,- ответили ему с первого ряда.
- Вот и хорошо, - обрадовался второй секретарь, и, подойдя ближе, спросил - Товарищи, кто из вас Сарсенбаев Кокен?
Фронтовики переглянулись и закричали куда-то в задние ряды:
-Эй, Кокен! Выходи, тебя спрашивают.
Вскоре они выпихнули вперед себя, ничем не выделяющегося, разве что ростом поменьше, солдата.
- Так вот вы какой! – довольный, что Герой Сарсенбаев действительно прибыл этим поездом, сказал второй секретарь, и, приглядевшись к его груди, добавил:
- А где медаль?
- Какая еще медаль? – буркнул в ответ Герой Сарсенбаев, и почему попятился назад.
- Ну, эта – Героя? – не унимался Второй.
- Нет у меня никакой медали,- ответил солдат, пытаясь и вовсе скрыться среди солдат.
-Э-э, нет, стой! – схватил его за рукав майор Мадетов. – Ертай Махмудович! Где телеграмма?
- Вот она! – ответил Ертай, передавая телеграмму майору.
- Это твоя телеграмма? – ткнул майор бумагой в лицо солдата.
Солдат все понял. Он молча кивнул головой.
Майор тоже понял все.
- Взять его! – скомандовал он двум своим помощникам, и те привычно увели солдата из строя в сторону вокзала.
Пауза затягивалась. Выручил все тот же капитан.
- Так майор, - сказал он. – Бегом на трибуну. Скажешь, что героя не будет.
Он махнул условным сигналом платком, грянул оркестр, и фронтовики браво, под его командой, пошли в последний в своей жизни, строевым шагом, путь.
5.
Когда все кончилось, первый секретарь обкома вошел в кабинет начальника вокзала, где все это время майор вел допрос солдата.
Кроме майора и двух его помощников, в кабинете сидел и председатель Ератай, явно напуганный и ожидавший своей очереди допроса.
- Ну что тут у вас? – спросил Ильяс Есенович.
- Он во всем сознался, - отрапортовал майор. – Говорит, что пошутил.
- И что думаете делать?
- Да что тут думать! Мародер он. Вон посмотрите, сколько барахла вез.
И майор ткнул на раскиданные женские вещи из рюкзака солдата.
- Ну, тебе был бы человек, а статья всегда найдется. Кому вез? – взглянув на вещи, спросил Шаханов солдата.
- Маме, сестрам, - шмыгнув носом, трогая разбитую и опухшую губу - ответил Кокен.
- Видел, видел. Вон стоят за дверями. Ждут тебя, героя. – Шаханов обошел солдата, поправил на его груди две его медали «За отвагу» и «За взятие Вены», сказал: – Такие награды зря давать не будут. Как воевал солдат?
- Как все, - ответил тот.
- Правильно, - согласился с ним Шаханов.- Как все. И поэтому Победа наша – она общая на всех. И все – герои, все. Разве на всех наград хватит, а майор?
Майор встал и развел руками.
Шаханов подошел к столу, аккуратно сложил вещи в рюкзак, завязал его, подобрал со стола ремень солдата и вместе с рюкзаком подал ему.
- Пошли, пошли, - сказал он, похлопывая его по плечу.
Он вывел на солдата из кабинета, подошел к матери.
- Спасибо за сына мать, - сказал Шахнов Салехе. – Ты уж прости, задержали мы его немножко. Мы тут всех героев, вроде твоего сына, персонально встречаем.
Тут он подозвал своего шофера и приказал:
- Отвезешь вот этого героя с семьей прямо до дома. Я здесь тебя подожду.
И простившись еще раз с солдатом, вернулся в кабинет.
- Ну что Ертай, - обратился он к председателю. – Как дела? Сумеешь в этом году повторить прошлогодние показатели?
Ертай вскочил и, запинаясь, доложил:
- Обязательно, товарищ первый секретарь. Мы уже сейчас по показателям впереди всего района идем.
- Ну, молодец, Ертай Махмудович. Ты у нас всегда на хорошем счету.
Ладно, коли так. Ты свободен. И, пожалуйста, с этим героем поаккуратней. Давай, ждем от тебя новых трудовых успехов.
Ертай пообещал и юркнул за двери.
- Вот тоже неплохой парень, - сказал Шаханов. – Сколько у нас в районе хороших людей! А что майор, не представить ли нам этого Ертая к званию Героя, а то мы по этому показателю отстаем от других областей.
И тут они оба рассмеялись.
Солдат с эшелона на войну.
1.
Бзз-з-з! Дзинь-дзинь-дзинь! Зазвенели колесные пары, и забили, собираясь и разбиваясь буфера вагонов, как бы ожидая, остановит машинист состав или нет.
Только обитателям вагона было как будто все равно. И если первые два дня пути они разглядывали каждую станцию или полустанок, где останавливался этот эшелон, везущий их на войну, то теперь они казалось, было, справедливо решили, как следует выспаться перед этой самой войной.
Бзз-з-з! Состав еще немного поерзничал, и все - таки остановился. Обитатели теплушки зашевелились. Наступившая тишина показалась им неким действием, прервавшая сон под мерный стук колес и многие стали ворочится, чтобы обвыкнув к этой новой обстановке снова уснуть. А двое или трое и вовсе встали и прильнули к квадратам окон, взглянуть, не приехали ли они на ту самую войну. Но войной здесь и не пахло. Их эшелон стоял на запасном пути, а мимо проезжали туда-сюда, более нужные для войны эшелоны.
У вагонов послышались шаги бегущего вдоль эшелона человека, стук прикладом о дверь и крик:
- Старшего к начальнику эшелона!
Двери теплушки приоткрылись, и в ее щель скользнул вниз новоиспеченный лейтенант Васильчиков.
Вскоре, вдоль вагонов вновь послышались шаги, двери теплушки широко распахнулись, и вместе с лучами солнца в нее ворвался совсем еще не командный, мальчишеский голос Васильчикова:
- Рота подъем! Выходи, стройся!
И пока рота вывалила с вагонов и строилась, лейтенант успел о чем-то переговорить с бывалым, орденоносным старшиной Запара, который, покивал головой, выступил вперед и скомандовал:
- Рота смирно! На время стоянки дается двадцать минут, чтобы оправится и умыться. Через двадцать минут приступить к приему пищи. Дежурному наряду немедленно получить пайки на головном вагоне. После приема пищи отдых в районе своего вагона до отбытия. Никуда не отлучаться! С посторонними разговоров не вести! Рядовой Кваша! (тот откликнулся «Я!») Заступить на пост часовым вдоль вагона и до лесополосы. Смена через полчаса ( Кваша ответил «Есть!»). Разойдись!
Через полчаса, часовой сменивший Квашу, с завистью поглядывал на своих сослуживцев, отведавших фронтового пайка сильно отличающегося от пайка в учебном городке и теперь мирно посапывающих во сне на мягкой траве, словно не он, вместе с ними, спал два дня в теплом вагоне.
Лейтенант Васильчиков тоже было, уже приметил место для отдыха, как кто-то толкнул его в бок. Лейтенант обернулся и увидел перед собой старшину, который на удивленный взгляд Васильчикова указал на стоявшего у лесополосы, неподалеку от них, солдата.
- Рядовой Корин, - шепотом сообщил он. - Уже двадцать минут так стоит. Оно может и ничего, а может и того.
И старшина выразительно покрутил у виска.
- Не может быть!? - сказал Васильчиков.
- На войне командир, все может быть,- ответил старшина.
Наученный, во всем прислушиваться к более опытным товарищам, лейтенант поправил портупею и подошел к солдату. Он тихо прикоснулся к его плечу и когда тот обернулся, спросил:
- В чем дело, рядовой Корин? Почему не отдыхаете?
- Родина, товарищ лейтенант, - ответил вдруг солдат.
- Родина говоришь? Так-так! - услышал лейтенант за своей спиной голос старшины и выступившего затем вперед. - Ты что это Васька? (так звали солдата) Не заболел ли ты братец, а? (и он прикоснулся ко лбу) А может, ты съел, чего не то?
- Никак нет, товарищ старшина!- ответил Корин.- Я здоров. А это Родина моя. Вон там, за этим полем деревня моя. Здесь я родился и жил, пока на войну не позвали.
- Вот те на! - удивился старшина.- Ну-ну, давай. Дыши воздухом Родины-то. Я ж говорю, чего только на войне не бывает.
И потянув за рукав лейтенанта, он увел его от солдата, рассказывая по пути байки, что еще бывает на войне.
2.
Так, переговариваясь, они подошли к месту где, как полагал старшина, можно будет, и отдохнуть, как вдруг перед ними вновь появилась фигура рядового Корина. Старшина не особо любил тех, кто надо или не надо, попадался на глаза начальству и поэтому спросил совсем неласково:
- Чего тебе, рядовой?
Но солдат, словно и не слышал его и обратился прямо к лейтенанту:
- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? - и, получив утвердительный ответ, выпалил - Товарищ лейтенант, разрешите сбегать в деревню, маму повидать.
И не успел Васильчиков осмыслить, что сказал ему солдат, как вперед выступил старшина. Он схватил Корина за гимнастерку и быстро-быстро говорил ему прямо в лицо:
- Ты что солдат, белены объелся?! Ты забыл, где ты находишься? А ну давай, мы вот все бросим и пойдем по мамкам! Ишь, чего удумал! Да я тебя враз расстреляю!
И он, оттолкнув солдата, потянулся к кобуре. Но тут, наконец, лейтенант опомнился, схватил старшину за руку и, переждав, когда она ослабнет, отпустил, и обратился к солдату:
- Рядовой Корин, до вас что, не доводили, что оставление место службы в военное время считается дезертирством и карается законом? Как вам не стыдно, рядовой Корин!
Солдат, не поднимая головы, тихо ответил:
- Я не от войны бегу, товарищ лейтенант. Я просто маму хотел увидеть. Она месяц назад похоронку на брата получила. А может и меня больше никогда не увидит. Ведь могут же меня убить, так товарищ старшина? - обратился он, почему-то к Запара.
Старшина ничего не ответил, нервно полез в карман, достал папиросу и только с третьей спички прикурил.
Корин постоял еще немного и, позабыв, что так уходить по уставу не положено, развернулся и пошел в сторону.
- Стойте, рядовой Корин,- окликнул его лейтенант и, подойдя к солдату, сказал. - Сорок минут даю вам, рядовой Корин. Сорок. Идите.
- Есть сорок минут! - прошептал пересохшим горлом солдат и, чувствуя, как слезы поступают к глазам, повернулся в сторону лесопосадки. Но на его пути уже стоял вездесущий старшина. Он поманил пальцем солдата, обнял его рукою за шею и зашептал в ухо:
- Вот это все - твое, возьмешь с собой, - и он показал рукою на амуницию солдата.- Его бросать нельзя по закону. Если не успеешь вернуться, скажешь сам ушел, понял? Может этим нас от позора, да свою честь спасешь. Я то хоть с десяток фрицев прибрал на тот свет, а его вот за что положим (и тут он кивнул на лейтенанта). Но ты успей солдат. Помни, коль за зря сгинешь, то и у матери родной не в чести будешь. Иди, да смотри, чтобы часовые не углядели.
Он отпустил солдата, слегка толкнул на прощание и с удовлетворением для себя, отметил, как незаметно для часовых тот скрылся в лесопосадке.
3.
- Дядь Гринь! Дядь Гринь! - жалобно кричала звеньевая доярок Марфа у телеги с бидонами утреннего надоя молока, как кто-то схватил ее за ногу.
-Ай! Ой! - закричала она, отпрыгнула в сторону и увидела, как из под телеги вылезает дед Григорий, довольный своей шуткой.
- Тьфу ты! - выругалась Марфа. - Уж труха с тебя, а ты все шуткуешь! Вот тебе накладная. Бидон, что справа не полный.
Дед бережно свернул накладную и спрятал в картуз, принял с рук Марфы кружку с молоком, испил, и, важно поклонившись, сказал:
- Благодарствую.
Поправив соломку, прикрыв ею бочины бидонов чтобы было помягче, полез на телегу.
Тут старая кляча, давно сошедшая со своего лошадиного ума, порешила вдруг, что пора бы и трогаться, беспричинно двинулась с места к выходу. Дед, едва не упал под колеса, и как был на карачках зло выругался на клячу, помянув ее кобылью мать, чем вызвал дружный хохот у проходивших мимо доярок.
Наконец он устроился, как положено, и настроение вернулось к нему. Пять дочерей, дал бог старому Григорию, пять хороших зятьков, да вот ведь война треклятая и трое из зятьков уж там. И вспомнил дед, как он сам бился с немчурой в тех страшных рукопашных боях. И кричала немчура: «Рус, не убивай!». Но учил тогда командир: «Не жалей германца, ребята! Не ты, так он тебя убьет!». Да, были времена.
А теперь вот и немчура не та. Вот вчерась, Егора внучок газету читал, ни старого, ни малого не жалеет фашист. Ох, тяжело придется видать зятькам.
Тут старый встал на колени и трижды перекрестился. Да глазами к солнцу, а они ослабевшие, и слезы с них вон.
Так, поразмышляв, собрался, было, дед и подремать по дороге, благо кобыла дорогу знает, да не свернет. И развернул, он свои больные места к солнцу, как что-то блеснуло впереди и еще и еще. Дед приподнялся, пригляделся и увидел далеко впереди, бегущего по дороге, петляющей в ниве, страшного и потного солдата. И почудилось ему, как в колышущейся ниве, много их, этих солдат, таких же потных, да страшных.
Пригнувшись, одной рукою, развернул он телегу и что есть силы хлестанул клячу, но та лишь с удивлением обернулась на деда, мол, что с ним сталось. И только тогда, когда дед еще хлестанул ее, она рванула вперед, что есть своей оставшейся мощи.
Ближе к деревне, дед привстал и теперь уж хлестал лошадку нещадно. Он ворвался в деревню, аки архангел Гавриил на колеснице и с криком «Немцы! Спасайтесь! Немцы!», так и проехал до другого ее конца.
4.
Василий вбежал в деревню по центральной ее улице. Еще на ней он наткнулся на пару телят бесхозно бродивших на дороге, да и перед поворотом на свою улицу он заметил, как кто-то разбросал по траве одежду, словно так намеривался просушить ее.
Он забежал в открытую калитку дома, проскользнул в приоткрытую дверь и закричал:
- Мама! Мама!
Никто не ответил. По дому были разбросаны вещи. На столе валялась опрокинутая крынка молока, которое, замочив по пути краюху хлеба, стекало на пол. Василий выбежал во двор и снова закричал:
- Мама!
И только тут заметил, что двери сарая открыты и там никого нет. Он оглянулся и увидел как две последние, глупые куры, покидают через открытую калитку двор.
Василий выбежал за ними и обомлел. Вся улица была полна живности. Коровы, гуси, утки, куры, собаки бродили по улице и пугались столь необычного соседства. Ворота у соседей были широко распахнуты, и Василий побежал к ним. У ворот он увидел валяющийся на боку самовар без крышки, вывалившиеся угли которого еще тлели и источали тепло. В доме и во дворе никого не было, и только повсюду валялась одежда и битая посуда.
Ничего, не понимая, солдат побежал на соседнюю улицу. Там было то же самое, да не совсем. Огромная подушка, какие обычно отдают девкам в приданное, зацепилась, разорвалась и повисла на заборе одного из домов. Тучи пуха из подушки разлетелись по улице и покрыли ее всю, а также всю живность, словно снегом. Бедные животные с удивлением поглядывали вокруг, мычали, блеяли, кудахтали и лаяли, как бы вопрошая: откуда снег и куда подевались люди?
Василий подошел к колодцу, у которого валялись коромысло и пустое ведро, другое полное, стояло на срубе. Он плеснул этой водой себе на лицо, словно пытаясь понять, не во сне ли все это…
5.
Василий вернулся в дом, отпил оставшегося молока в крынке. Аккуратно положил на стол пару новых портянок да кусок мыла. Вышел во двор и, взглянув, прощаясь на дом, побежал обратно. Незаметно для часовых он пробрался к старшине, разбудил его и тихо доложился. Тот невозмутимо, словно и не особо и ждал солдата, выслушал, перевернулся на другой бок и уснул. Василий присел рядом и думал о том, что же произошло. Ни тогда, ни потом, он не рассказывал об этом. А два часа спустя его и товарищей, эшелон увез с этих мест, на ту самую страшную войну.
6.
Так уж сложилась солдатская судьба Василия, но вернулся он домой только летом сорок девятого. Еще на подходе в деревню, он встретил односельчан, которые сказали ему, что мама его с бригадами на конном дворе собирающихся на покос. Он побежал туда и, вбежав на пригорок, за которым находился конный двор, сразу узнал и увидел в толпе ее одну - маму.
- Мама! - закричал он и не услышал своего голоса. Ноги, сотни раз поднимавшие его в атаку, отказали ему и слезы брызнули из глаз от этого минутного бессилия и счастья.
И только она одна, мама, услышала и увидела его, и бросилась к нему, расталкивая людей.
Она подбежала к нему, упала перед ним на колени, обняла и страшно заплакала.
Мать потеряла в войну мужа и сына постарше Василия. Ни слезой, ни стоном не показала себя в горе. И народ, знавший это, с удивлением смотрел, как она встретила сына живого, и медленно собирался вокруг. А она все плакала и трогала руками ноги, руки, плечи сына. Наконец, она повернулась к людям и сказала:
- Вот ведь, вернулся.
И народ, уж отвыкшей встречать победителей бросился обнимать солдата.
Первым был, конечно, Борька, дружок с детства, все такой же конопатый, но тяжеленный до чертиков. Он тоже фронтовик, но не стыдился своих слез.
Затем пошли бабки да тетки, знавшие Ваську и Борьку еще чумазыми да сопливыми.
Подошли и мужики, войну повидавшие, с одобрением посматривающие на солдатские награды Василия. Потом девки подженишковые, глазастые и стройные, да начинающие уж сохнуть грудастые молодые вдовы, что старались прижаться сильней.
И только потом, смущенного и радостного вернули его снова в руки матери.
- Ну-ка люди разойдись! Ну-ка люди подивись! - послышался истошный крик неугомонного Борьки.
Люди оглянулись и увидели, как Боря вел, сквозь смеющуюся толпу, старого и почти уж ослепшего деда Григория.
Борька подвел деда к Василию и сказал:
- Ну, деда, глянь. Узнаешь ты своего фрица, али нет!?
Дед долго вглядывался в лицо солдата и вдруг вытянулся к нему, схватил руками лицо его и спросил:
- Васенька, сынок, ты?
- Я дедуня.- ответил Василий.
Дед прижал его голову к себе и тихо шептал солдату;
- Живой значит. Спасибо что вернулся сынок. Я вот, все помереть боялся, не повидав тебя. Ты прости меня Василий, спужался я тогда. И в глаза матери твоей было стыдно смотреть. Я, каждый день ждал тебя сынок. Об одном бога молил, чтобы вернулся ты.
- Спасибо за молитвы отец! Может, потому и вернулся.
Так стояли они и плакали, старый да молодой солдат. По всем убиенным на войне.
По отцу и брату Василия. По двум зятькам деда Григория. По лейтенанту Васильчикову с гранатами упавшего под немецкий танк в Белоруссии. И старшине Запара, павшего, прикрывая отход своих товарищей, у польского хутора
По миллионам другим, эшелонами ушедших в вечность на той войне.
Иван - Четыре пруда
1.
Ну да, как же, знаю я, почему нашего Ивана - Четыре пруда прозвали.
Это все в войну было. А служил наш Иван в разведке, и было в том отряде их три Ивана, а потому по-разному они звались.
Первый Иван был Баюн. По что так называли неведомо. Только здоровый был парень. Сибиряк, молчун, силы немереной. Раз «языка» взяли. Так он, как фрица за горло схватил, так и дотащил до самой нашей передовой. Да только помер фриц. То ли от страха, то ли придушил его Баюн. И с тех пор не доверяли ему «языков». Нет, брать он их брал, а вот тащили их потом другие. А ему, хоть бы хны. Все мороки меньше.
Второй Иван был – Жердь. Или как его ласково звали – Жердина. Кто взял его в разведку не знамо, такого вот двухметрового и худого. Но в деле он был незаменим. Его-то и в рост никто не замечал в темноте. Все за столб принимали. А ну, смекни, когда такой вот столб шандарахнет тебя по башке? Было от чего фрицам онеметь!
А наш-то Ваня ничем особо не выделялся. Разве что молодой был да ловок, и на том прижился в разведчиках. А как свободная минутка выпадала, он все рассказывал товарищам о своей деревне, да о четырех прудах в ней.
В разведке, понятно, тоже не без потерь. Придет, бывало, молодой солдат, так ему и говорят: « А вот это наш Иван – Четыре пруда. А ну-ка, Вань, расскажи ему за пруды-то». Новенькому, понятно, тоже интересно, а что, мол, за пруды?
И приходилось тогда Ивану рассказывать. Да не без удовольствия. Любил он это дело, родную деревню вспоминать.
2.
А прудов-то в деревне нашей и впрямь четыре.
Первый большой такой, мелкий и теплый. Его Лягушачьим прозвали. В нем вся ребятня голышом купалась, мальчиши да девчонки.
А ночью к нему не ходи. Лягушки там такой хоровод затевали, что собачьего лая в округе не слышно. Оттого и прозвание такое этот пруд имел.
Второй пруд был Рыбачий. В нем зимой и летом рыба водилась. Говаривали, рыба эта по подводному течению туда попадала. Так на том пруду многие мужички всю жизнь пропадали. И все с бабьем воевали, что назло им бельишко полоскать приходили. И делали это шумно и долго, попортив мужичкам настроение и клев.
Третий пруд – Черный. Это особый пруд такой. И как к нему подходишь, так всяк в душе чуял холодок. И не было в пруду том ни живности какой, иль растения какого. Был он прозрачен и светел, и видно было глубокое и страшное его дно. Старушки говорили, что заколдованный он. И что утопла там одна девица от любви несчастной. Сказывали, что выходит девица та из пруда по ночам и ищет своего любимого. Птицы облетали этот пруд стороной, и пьяные мужики трезвели от жути.
Веселым звался четвертый пруд. От названья и суть. Вокруг него завсегда веселье было. Молодые здесь любились. На качелях, что до небес взлетали, качали девчат до визга. Даже гуси и утя, полдеревни истоптав, здесь гостевали и от ревности к своим гусыням меж собой бои затевали на радость детворе. Гулянья да праздники многие этот пруд перевидал.
А еще, к примеру, в деревне было шесть колодцев: Горбатый, Вишневый, Прошкин, Косой, Совиный и Журавка. Так о них, о каждом, тоже свой сказ есть. А пока вот о Ванькиных прудах.
Я знаю о них. Сам из той деревни.
3.
В конце сентября сорок третьего это случилось. Тогда войска наши реку Днепр форсировали.
Дивизия, в которой служил наш Иван - Четыре пруда, переправлялась в том месте, где особых береговых укреплений не было, и потому, никто особого отпора врага здесь не ждал.
Но хитер, оказался немец, хоть и не держал здесь войско, но пристрелял он это место артиллерией своей. Как пошла канонада вокруг, так и открыл фашист огонь из всех орудий по этому месту. И впопад! Река ощетинилась от взрывов бомб и мин. Лодки, плоты и другие плавсредства взмывали в воздух и разлетались в стороны, разметая находящихся в них людей. Огонь был до того плотный, что до берега добрались лишь немногие.
Лодка, в которой находился Иван, почти пристала к берегу, когда прямым попаданием ее разнесло вдребезги.
Иван вылетел на берег и потерял сознание. Едва придя в себя, он и товарищи его попытались идти вперед, но тут немец скорректировал огонь на берег, и новые залпы превратили его в сущий ад. Новая взрывная волна отбросила Ивана, и земляной вал, взмывший было в воздух, накрыл его.
4.
Иван очнулся, когда все уж стихло. Он стряхнул с себя землю и убедился, что цел. Выбравшись из воронки, оглянулся вокруг. Никого из бойцов в живых и даже раненых не было. Течение унесло остатки плавсредств и казалось, что Иван и вовсе пришел к берегу с этой стороны. Впереди, со стороны лесного массива, в его сторону шли люди. Приглядевшись, он понял, что верно почувствовал. Это были немцы.
Они шли спокойные и уверенные, что на берегу не может быть живых. Их веселые и оживленные голоса уже был слышны в этом пустынном месте.
Еще несколько минут, и они будут совсем близко. Иван оглянулся назад, на редкостный для такой реки недалекий берег и заплакал.
Иван - Четыре пруда, все детство которого прошло на Лягушачьем пруду, совсем не умел плавать.
И стало обидно ему умирать, особенно в одиночку. Но надо было, иначе нельзя.
И не утирая слез, собрал он все оружие, что было вокруг, разложил по воронкам вкруг себя и был готов к последнему бою. И как подошли фашисты совсем близко, открыл огонь из всего, что у него было, перебегая от воронки к насыпи, от насыпи к другой воронке. И так удачно у него это получилось, что дрогнули они и побежали, неловко отстреливаясь обратно. Да и не было нужды фрицам помирать. И через пять минут повторили они свой артобстрел. Про то, как это было, Иван плохо помнил, как не помнил, что еще дважды после обстрелов он отстреливался от врага, уже не оглядываясь на недалекий, противоположный берег. Отстреливался и плакал. Плакал и отстреливался.
5.
Потом немцы совсем уж ушли с этого места, боясь остаться в окружении, поскольку в других местах наши войска глубоко вошли к ним в тыл.
Командующий армией, прослышав, как какая-то горстка бойцов зацепилась на берегу противника, отразила несколько контратак немцев, вместе с командиром дивизии переправился на другой берег, чтобы отметить отличившихся героев.
Переправившись, они нетерпеливо ждали, когда рассеявшиеся по берегу бойцы найдут оставшихся в живых солдат. Наконец их позвали и указали на мирно спящего глубоким сном на дне воронки солдата.
- Твой? – спросил генерал комдива.
Комдив спустился в воронку, вгляделся и радостно закричал:
- Мой! Мой! Товарищ генерал! Ваня это, Четыре пруда!
- Что значит «Четыре пруда»?! – удивился генерал.
- Разбудить! – дал указание комдив бойцам и, вернувшись к генералу, доложил. – Виноват, товарищ генерал. Это рядовой Иван Кузнецов, разведчик, а Четыре пруда - это прозвище его. Деревенский он, а в деревне его - четыре пруда.
Между тем бойцы растолкали Ивана, помогли ему выбраться, и он, как мог, доложился генералу, стесняясь своего потрепанного вида.
Изумленный генерал обернулся к комдиву:
- Что ж ты мне «до роты бойцов, держат оборону»?! Ты что, сынок, и впрямь один был?
Услышав от генерала отцовское «сынок», Иван только и смог едва кивнуть головой. А генерал положил так руку на плечо солдата и долго смотрел в его голубые глаза, и потом, отступив на шаг, взял руку под козырек своей генеральской фуражки и сказал:
- Рядовой Кузнецов! Согласно указанию Верховного Главнокомандующего о поощрении солдат и офицеров, особо отличившихся при форсировании Днепра, за проявленную отвагу и мужество я буду ходатайствовать о присвоении вам высокого звания Героя Советского Союза! Спасибо вам за службу, рядовой Кузнецов!
Так Иван - Четыре пруда стал Героем.
6.
В мае сорок пятого в Германии слегка поцарапала пуля руку Ивана. Совсем легко, только перевязку надо было делать. Так случайно он и познакомился на перевязках с медсестрой Аней. Оказалась она землячка, кому неприятно встретить на войне земляков. Понятно, Иван и ей про четыре пруда рассказал и о многом другом.
И как-то пожаловался, вот, мол, за всю войну ни царапины, а тут в самом конце ее угораздило.
- Что тут удивляться, - сказала Аня. – Наш генерал всю войну прошел и не чихнул, а тут вот простуда! Вот незадача! Главврач уколы генералу прописал, а ему бы чайку с медом, да где мед взять?
- Медку? – отозвался Иван. – Да плевое это дело для разведки – то. Я вот достану, а ты передашь, хорошо?
И достал ведь. Прижал он к груди заветную баночку с медом и в санбат. Все есть повод с Анечкой встретиться. И совсем уж недалеко ему идти осталось, как остановили его на пути, представились комендатурой и попросили предъявить документы. Вроде бы и проверка окончилась, как сидевший в машине молчавший до этого капитан, ткнул пальцем на банку в руках солдата.
- А это что?
- Мед, товарищ капитан
- Вижу, что не сметана. Откуда мед, рядовой?
Иван - Четыре пруда махнул в сторону, откуда шел.
- Понятно, - сказал капитан. – А вас ознакомили, солдат, с приказом о мародерстве?
- Так точно, товарищ капитан. Но..
- Молчать! – перебил его капитан. – Значит, так мы выполняем приказы?! Взять его!
И не успел Иван и глазом моргнуть, как очутился в машине между двух солдат с автоматами. И тронулась машина в другом направлении. Видит Ваня дело серьезное. Толкнул он в бок рядом солдата и спросил шепотом:
- Браток, а что мне будет-то?
- Приказ у них - принимать меры, - ответил, не глядя на Ивана, солдат. – Могут и стрельнуть.
И окаменел от слов этих Иван.
На одной из развилок обогнал их «виллис» да вдруг тормознул, и встал посреди дороги. И остановилась перед ней машина, в которой везли Ивана.
Вышел из того «виллиса» начальник штаба дивизии, в которой служил Иван, и пришлось капитану, арестовавшего его, как старшему, сойти из машины и доложиться начштабу:
- Капитан Шавко, СМЕРШ.
- Вижу, понял,- сказал полковник. – А куда это ты, капитан, бойца везешь?
- Да мародер он, товарищ полковник. Мед украл у населения. А что, боец, ваш что ли?
- Да уж, наш. Давненько за ним всякие такие безобразия водятся. Вот ведь, доигрался, подлец! А ну-ка!
И полковник протянул свою огромную руку к Ивану, схватил и выволок его промеж солдат и силой толкнул к своей машине.
- Марш в машину, сволочь!
И, повернувшись, упредительно сказал:
- Ты вот что, капитан, отдай его мне. Мы его, понимаешь, сами.
- Надо бы по форме, - заикнулся, было, капитан кусая губы.
- А мы по форме, - заверил его полковник. – Как положено перед строем, понимаешь. А ты для галочки еще себе добудешь. Ну, давай!
И он протянул ему руку на прощание, как старому товарищу, давая понять, что разговор окончен, направился к своей машине.
«Виллис» рванул с места, обдав пылью капитана, умчался вперед.
Когда проехали немного, полковник, не оборачиваясь, начал отчитывать солдата:
- Ты что, Иван? Да они же могли тебя расстрелять на месте. Ты видел, какими злыми глазами он на меня смотрел? Он бы и меня пристрелил, будь его воля! А? Ну что молчишь? На кой ляд тебе этот мед понадобился?! Саша, останови машину!
«Виллис» остановился. Они вышли из машины. Полковник закурил.
Иван подошел к нему и тихо сказал:
- Я мед, товарищ полковник, генералу нес.
- Генералу? Какому генералу? Ах да, генералу. Так ты узнал, что он болен и мед ему… Ну вот. А тебя за это могли… А ведь могли ведь, и пикнуть бы не успел. Да, жизнь. Ну ладно, разведка, топай. Нет, стой. Мед-то давай, я ведь как раз к генералу еду. Передам, значит.
Иван вернулся и двумя руками протянул банку с медом. Полковник потянул банку, но не смог вытянуть ее с рук солдата.
- Ты что, Иван? – удивленно спросил он и потянул еще раз, но пальцы солдата не разжимались.
- Сашко, ко мне, - скомандовал полковник. – А ну-ка помоги.
Они вдвоем разжали пальцы солдата и аккуратно забрали банку с медом.
В машине полковник обернулся и, взглянув на одинокую фигуру солдата у дороги, выругался:
- До чего довели народ, сволочи!
7.
Ивана схоронили, как он и просил у родительских могил, что недалеко от Лягушачьего пруда. Уважили, значит, просьбу Героя. А то райком все хотел среди деревни его, мол «увековечим», а почто центр деревни в кладбище превращать? Не по-людски это.
Я с Иваном приятельствовал. Это он только мне рассказал, что Героем стал, оттого, что плавать не умел. И что плакал много, когда с немцем бился, смерти боялся и ждал, а она обошла его. Да про то, как за банку меда едва под распыл не попал, так это он только мне сказывал, вот.
Я знаю. И сам я из той деревни, где четыре пруда.
Шакир а-Мил (лит. псевдоним, настоящая фамилия Садыков Шамил Бурганович) родился в Татарстане, проживает в Казахстане. Горняк. Пишет малую прозу. Лауреат Серебряное Перо Руси конкурса Золотое Перо Руси-2007 г. "Литературные мосты"-2010 (Баку), победитель республиканского конкурса очерков "Нравственный выбор" 2010 (Казахстан), рассказы вошли в Лонг-лист "Русская премия"-2009 г. Публиковался в журналах "Простор" (Алма-Ата), "Нива" (Астана), альманахах современной прозы "Яблоко" (Алма-ата), "Проходящий поезд" (Баку).
