Убогий

День выдался сырым, ненастным. Холодный ветер гонял из стороны в сторону колючую водяную пыль, дерзко швыряя ее в лица прохожим. Толкая в спины, чтобы не заслоняли простора, он гнал людей с мокрых мостовых назад в тепло уютных квартир.

 

В такую погоду редкий горожанин отправится за обновками, и, значит, торговли сегодня не жди. Влад это знал точно: не первый год за прилавком. Ему и самому сейчас меньше всего хотелось торчать на улице, но профессия обязывала. Ничего не попишешь, надо как-то зарабатывать на хлеб насущный.

 

Влад работал продавцом на вещевом рынке, в центре города. Работодатель, азербайджанец Натик, выдавал ему для реализации вещи по сезону, оплачивал аренду места и разрешение на торговлю. От Влада требовалось лишь бойчее продавать товар.

 

Сегодня же непогода спугнула хорошего покупателя. День впереди предстоял скучный и унылый. Влад не спешил разложить товар, и тот, упакованный в огромные целлофановые тюки, оставался лежать у его ног. Для надежности тюки перевязали тонкой, прочной веревкой. Один из тюков Влад поднял на прилавок и уже полчаса возился с непокорными, туго стянутыми узлами. Пальцы немели на холодном ветру. Влад то и дело пытался согреть их теплым дыханием, но пальцы все равно стыли и, не слушаясь, беспомощно терзали твердые петли узлов. Влад чертыхался, проклинал погоду с ее ветром и собачим холодом, но бороться с узлами не прекращал. Впрочем, на самом деле его мало заботило, чем сейчас заниматься. Хоть целый день веревки развязывай, лишь бы как-то убить это сырое, по погоде, время.

 

Влад зло дернул за конец веревки, но мучимый им узел не распался, а наоборот затянулся сильнее.

 

- М-мать! – сквозь зубы выдавил из себя Влад, отпустил веревку и в сердцах ткнул тюк кулаком.

 

- Гады! – невесть кого проклял он и полез в карман пуховика за сигаретами. Повернувшись к ветру спиной, подкурил. Возмущенный подобной бестактностью, ветер ударил Владу в спину и рывком поднял капюшон пуховика, словно дал подзатыльник.

 

- Иди ты! – обругал его Влад, пряча в кулак зажженную сигарету.

 

- Что? – глянул на Влада торгующий за соседним прилавком Коля Хохол. Ему показалось, что Влад спросил его о чем-то, и не расслышав, переспросил: - Что ты сказал?

 

- Да погода эта… - Влад махнул рукой. – Всю торговлю испакостит. Изморось противная. У меня баулы уже насквозь мокрые. Натик за свитера эти чертовы прибьет меня. Я ему утром звоню, говорю погода, мол, дрянь. Не выйду я сегодня. А он мне, сегодня суббота - самый день базарный. Да и распогодится. Синоптики, мол, солнце обещают. Вижу я их солнце, как же, - обиженно причитал Влад. – Натику-то что! Он небось дома сидит, в тепле нежится. А тут мерзни за проценты, зарабатывай хворь на старость!

 

Коля ничего не ответил, лишь неопределенно пожал плечами, дескать, такая жизнь - ничего не поделаешь. И только терзаемый ветром, натянутый между навесами целлофан, словно аплодируя тираде продавца, громко захлопал над головами. Продавцы натягивали целлофан между прилавками, чтобы уберечься от дождя и солнца. Такие сооружения, заставившие городские улицы, создавали ощущение захламленности, нечистоты и бедности. Об этом много писали в газетах, говорили по телевидению. Как результат уже несколько месяцев висела над арендаторами угроза сноса. Пока городские власти всерьез не взялись за преобразования торговых рядов, все арендаторы старались выжать из созданных ими клоповников максимальный доход. Поэтому Натик заставлял Влада работать без выходных. Влад возражал, возмущался, но выходил и стоял с хозяйскими свитерами с утра до вечера, жалуясь соседям на вселенскую несправедливость и на свое личное невезение.

 

Из соседей его поддерживала только старуха Милка. Она торговала вязанными шерстяными шапочками, колготами и шарфами. Как и Влад Милка получала с продаж процент, но под шумок приторговывала еще и своим товаром. Его в небольших клеенчатых баулах привозил на велосипеде ее внук Дудик. Дудику шел шестнадцатый год, он нигде не учился, а торговал на соседней улице. За день он еще успевал несколько раз прошвырнуться по базару и его окрестностям, выясняя, что лучше продается. Обо всем он старательно докладывал Милке. Укрывшись за прилавком от посторонних глаз, внук с бабушкой подолгу шептались о своих делах.

 

Подсматривая за ними, зная о вечной занятости Дудика, Влад подозревал, что не смотря на возраст Дудик имеет на базаре собственных реализаторов или продает через чужих их с Милкой товар. Милка вполне могла научить его этому.

 

Втайне лелея мечту о собственном деле, Влад пытался подружиться с Дудиком. Тот же, ссылаясь на нехватку времени, от близкого знакомства уклонялся.

 

- Что ты все время лезешь к нему? – полушутя - полувсерьез спрашивала Милка.

 

- Да так, - отшучивался Влад. – Хочу узнать, как люди богатеют.

 

- А то ты не знаешь? – хитро прищуривалась старуха. – Купи, чтоб никто не знал. И продай, чтоб никто не знал. Вот и вся мудрость.

 

Влад смеялся над ее словами, понимая, что его вежливо отшивают, но попыток расположить к себе Милку с внуком не прекращал. Те же только отмахивались от него и откровенно смеялись над предложениями Влада о сотрудничестве.

 

- Ты слепой, не видишь в чем Дудик ходит? – ухмылялась Милка, показывая на дешевый, подвального производства спортивный костюм внука, его дешевые кроссовки и дедовский зашарпанный велосипед. – Тоже мне бизнесмен. Поглядите на него!

 

В конце концов настойчивость Влада привела лишь к тому, что Милка подвязалась быть его собутыльником и они частенько в разговорах за жизнь выпивали по рюмке-другой водки. Со временем Милка стала помогать Владу приглядывать за его товаром, если ему надо было ненадолго отлучиться, или, как сейчас, увидев мучения Влада с неподдающимися узлами, бросилась помогать их развязывать. Влад и ей пожаловался на непогоду. Милка попыталась обнадежить Влада, заверить его, что еще не все потеряно, что еще весь день впереди, глядишь - чего-нибудь наторгуется. Но ее оптимизм лишь усилил поток жалоб со стороны Влада. Вскоре Милке надоело его нытье. Ей скучно было общаться только с ним одним. Чрезмерно общительная, она принялась весело задирать Колю Хохла. Как испорченный телефон, перевирая слова Влада, он обвиняла Хохла, в том, что это он своим хмурым видом спугнул солнце и отравляет всем вокруг жизнь. Коля добродушно реагировал на ее веселые выпады и, поправляя товар на полках, вступал с Милкой в шумные переговоры.

 

Постепенно людей пребывало. Продавцы торопливо заполняли товаром прилавки, как и Влад сетовали на непогоду, общую дороговизну продуктов, делились жалобами, бранились. Разносчики горячего чая и кофе бойко шныряли между рядами, громкими голосами оповещая о своем присутствии. Те, кто уже разложил товар покупали у них бутерброды, стаканчики с парящим кофе и, укрывшись от дождя под навесами соседей, в ожидании покупателей неспешно переговаривались о пустяках. Иные уже что-то продали и радостно, по примете, обмахивая заработанными деньгами оставшийся товар, смеялись в предвкушении удачной торговли. Соседи, кому удача еще не улыбнулась, сиротливо жались к счастливчикам в тайной надежде, что и их вскоре накроет волна успеха. Тут же, как из-под земли, вырастали какие-то юркие бабульки и принимались торопливо предлагать прохожим свой товар. Эти торговки никакой аренды не платили, а цепляли вешалки с продаваемыми вещами прямо за петлицы своих пальто и живыми манекенами сновали между покупателями в ожидании клиента. Они существовали только за счет собственной изворотливости и продажности охраны, которая беря со спекулянтов мзду, закрывала глаза на создаваемый теми беспорядок.

 

В томительном ожидании, в мелких повседневных хлопотах проходили первые часы великого торгового сидения. За это время незаметно распогодилось, дождь прекратился, но ветер пока не унимался и все гнал и гнал тяжелые, налитые свинцом тучи на юг, к морю. Иногда в прорехи разорванных облаков вдруг неожиданно выглядывало солнце. Лик его был бледен, рассеянно-холоден. Не выходя из спячки, оно без интереса смотрело на голую, холодную землю и, не проявив ни к чему интереса, вновь укутывалось мягкими клубами облаков. С исчезновением солнца на земле воцарялись холодные сумерки, увязая в которых время вытягивалось в бесконечную липкую ленту.

 

У Влада торговля не шла. Было это тем более обидно, что кругом-то продавали. Вон, Милка с внуком уже какой баул меняли! И у Хохла обувь расходится! А Влад как сидел со своими свитерами, так и сидит не продав ни одного. И ладно если бы только сегодня, а так, почитай, уже больше месяца он мается. Вначале он еще как-то крепился, еще шутил с Милкой, но потом все больше злость и уныние начинали одолевать его. Не понимая причин невезения, он клял всех и вся и затаив обиду на судьбу, мелко пакостил своим более удачливым соседям: то грубым словом спугнет Милке покупателя, то в отсутствие Хохла откажет покупателю в приобретении Колиного товара. Лишенный внутреннего благородства, Влад не умел радоваться чужим успехам. Они больно били по его самолюбию и раздували в душе горячий огонь зависти. Впрочем, вряд ли кто из окружающих, узнав о муках Влада, осудил бы его. Каждый из продавцов понимал, что вертлявая пройдоха удача может в любой момент и к нему повернуться задом. Хуже чумы пугала реализаторов черная, выжженная полоса безденежья. От этого страха брались и многочисленные базарные суеверия, традиции, такие как держать в кошельке крупную купюру “для размножения” или первыми деньгами «окуривать» товар для более успешной продажи. При пустом кошельке не до совести. Такова уж судьба у торговца. Призванный постоянно сверять расход с доходом, он в конце концов незаметно для себя начинает оценивать денежным мерилом вещи, которые казалось бы расчету вовсе не подлежат. От этого душа, иссушенная постоянным страхом материальной неудачи, терзаемая корыстными мыслями о выгоде превращается в равнодушный бесперебойно работающий калькулятор. На бытовом, житейском уровне это сводилось к бесконечным разговорам о деньгах, о том, кто сколько и что продал, купил. Кто как разбогател или, наоборот, на чем прогорел. К примеру, у Хохла заболел младший сын и все время пока мальчик страдал, Коля беспрерывно возмущался дороговизной лекарств, услуг докторов и транспорта. Все это мусолилось им изо дня в день, из часа в час, порой в одних и тех же выражениях, так что за всеми разговорами о тратах Влад так и не понял, чем же заболел ребенок.

 

- Я нянечке деньги незаметно в карман сую, - объяснял Хохол. – А она отказывается. Говорит не надо.

 

- Мало? – интересовалась Милка.

 

- Нет. Говорит неприлично это. Я, говорит, за мальчиком и так присмотрю. Знаю я, как они присмотрят. С деньгами-то надежней будет. Копейка, она глаз вострит.

 

- Это верно, - соглашалась Милка.

 

Влад, и сам раньше охотно принимавший участие в таких беседах, сейчас в отсутствие денег, подобных разговоров сторонился. Ему нечего было рассказать про себя, про то, кому и сколько он заплатил. Сохраняя последние крохи сбережений, он вел крайне умеренный образ жизни, отказывая себе во всем кроме самого необходимого. Он оставил себе лишь право выпивать с Милкой. Делалось это с надеждой, что в один миг судьба все-таки станет к нему благосклонной и, Милка подскажет и научит, как незаметно для окружающих подняться над толпой и разбогатеть. Попытки связаться с Милкой, ревность к чужим заработкам с какого-то момента внушили Владу мысль о том, что он созрел для нового витка деятельности. Им целиком завладела идея о какой-то непонятной красивой коммерции. Красивых денег, а не денег вообще хотелось ему теперь. Ему было двадцать восемь лет, и он вдруг почувствовал в себе неукротимое желание разорвать в клочки, в пыль разметать свою прошлую и теперешнюю жизни, чтобы дать место другой, новой и прекрасной. В ней все будет красиво: красивым будет заработок Влада и особенно красивой будет та легкость, с какой Влад будет тратить деньги.

 

Пока, однако, у него ничего не получалось. Красивые деньги приходят к людям легким, порхающим. Его же сознание было пока тяжелым, темным. В нем приходилось шарить, чтобы найти что-то. Влад никак не мог избавиться от гнетущего чувства собственного несовершенства. Это порождало в душе его ядовитое чувство тоски, от которого у него портился характер. Он становился раздражительным, мелочным, грубым.

 

Милка давно заметила изменения в характере собутыльника, и стоило только хмурому Владу попасться ей на глаза, тут же спросила:

 

- Чего мучаешься-то? Серый с лица ходишь. Заболел что ли?

 

- Нет, здоров, - нехотя ответил Влад.

 

- Выпить тянет?

 

- Выпить? – Влад задумался. Пить ему не хотелось. – Можно. Только не сейчас. Пускай погода явственней нашепчет.

 

- А мне уже нашептала, - засмеялась Милка. – Мы с кумой по стаканчику уже пропустили. Нам теперь и солнца не надо, сами, как фонари светимся. Щеки горят – хоть прикуривай от них. А ты чего хмурый? Заболел? – повторила она вопрос, забыв, что уже задавала его.

 

- Душа, - ухмыльнулся Влад. Ему не хотелось откровенничать, но он понимал, что надо. Вдруг Милка пожалеет его и приобщит к своим делишкам. Хороший человек пропадает, это ж видно.

 

- Душа, - просмаковала Милка. – Душа, как кошка. - Она наставила кривой в вязанной перчатке палец на грудь Влада. – Ты ее пригрей, она и замурлычет. Денежку себе во внутренний карман сунь. Грей душу-то.

 

- Нечем, Милка. Который день без заработка. И помощи ждать неоткуда, - Влад хотел, чтобы его затаенная просьба прозвучала, как можно естественнее. Лицо же знало, что он сейчас будет канючить, вымаливая грош и предало его. У Влада дернулись уголки губ и по лицу поползла противная улыбочка, словно он сам смеялся над собой и своей затеей. – Перед женой стыдно. Здоровый вроде мужик, а заработать нормально не могу. – Влад сбавил тон, чтобы не лицом, так голосом, интонацией подкрасться к Милке. Он хотел, чтобы беда его не била оглушительно по глазам, а тихая и горькая ждала пока Милка сама откликнется и приласкает. – Гляди, какая сегодня торговля. И куда только народ смотрит. Холодно - так одевайтесь! Нет, мимо ходят. Смотрят словно в музее, а брать у других идут.

 

- Ну, так, - развела Милка руками. – Наше дело такое, торговое. Не сегодня, так завтра, а клюнет.

 

- Ни проклевывается, Милка, говорю тебе. Хоть сам у себя покупай, да носи. Или вон, у того аборигена, - Влад кивнул на появившегося в рядах плохо одетого мужичка с гармошкой, - гармонь отбери и по рядам ходи песни распевай.

 

- Ну, ты сравнил, - завидев мужичка заулыбалась Милка. – Макарка же калека. Вырасти вырос, а душа не развилась. Убогий. Он песнями только на стакан себе и сшибает. Таких жалеть надо. Я вот, грешница, такого как завижу, так у меня слезы и текут. Убогих жалеть надо, – повторила она и, взглянув в лицо Владу, добавила. – А ты молодец, Владик, что над бедой своей смеешься. Так ей змее подколодной! Так!

 

Милка отвернулась от Влада и глядя прямо перед собой ждала приближения мужичка.

 

Странный это был человек. Изрезанное морщинами лицо его, скорее черное, чем смуглое могло принадлежать кому угодно: хоть цыгану, хоть американскому индейцу. Влад брезгливо поморщился, подумав, что черное оно больше от грязи, чем от загара. Нос крючком, тонкие растрескавшиеся губы широкого утиного рта. Огромные в пол-лица глаза, в глубине которых горел плутовской огонек. Впалые щеки, шепелявая речь. Казалось прежде, чем произнести какое-либо слово мужичек его сотню раз обсосет и только потом выплюнет черным беззубым ртом, в котором куцым обрубком среди оставшихся зубов-прутьев метался плененный язык. Копна жестких, колючих волос выбивалась из-под вязанной женской шапочки неопределенного цвета. Шею мужичка обвивал старый, клетчатый шарф, концы которого были спрятаны за отворотами розовой, вылинявшей от времени джинсовой куртки, с меховым протертым воротником. Куртка была велика цыгану и спускалась почти до колен. Снятая явно с женского плеча она сильно полнила мужичка. Перебирая тощими, стянутыми черными колготами ногами, цыган двигался как бы в два этапа: сначала делал шаг внутри куртки и уж потом вместе с ней продолжал шествовать вперед, громыхая по асфальту тяжелыми сбитыми армейскими ботинками. На груди его висела старая гармошка с ромбом на потертых мехах.

 

- Что пришел, Макарка? – весело окликнула музыканта Милка, когда тот приблизился к ее прилавку. – Гармошку продать вздумал? Так мы покупатели плохие, хорошую цену не дадим! – и засмеялась, локтем толкая Влада, чтобы и тот поддержал беседу.

 

- Нет, Милка. – живо откликнулся цыган. – Инструмент – кормилец. Что совесть, что он – не продается.

 

- Скорее поилец! – воскликнула Милка. – Что, на стакан насшибал сегодня?!

 

- Дают люди, - покорно согласился Макарка. – Не жалуюсь. Водка, она ведь талант усугубляет. Я стаканчик-другой пропущу и иду, где весело. Вот и у вас смех услышал. Ну, думаю, Милка именинница сегодня, не иначе.

 

- Ага, держи карман шире! – старуха хитро подмигнула Владу. – Мне если весело, то и музыки не надо. Водочка, скажу я тебе, очень уж инструмент музыкальный. Глядишь всего сто граммов, а внутри все так и играет, так и переливается.

 

- Э-эх, да чтоб в мой стакан, да с твоего веселья что-нибудь перелилось, - улыбнулся черной своей улыбкой Макарка.

 

- А ты попроси, может люди и подадут чего, - кивнув на Влада, посоветовала Милка. – Я – нет, а вот у человека хандра. Договорись, ублажи, а там, глядь, может столько накапает, что и со мной поделишься.

 

- Так я что, я только за, - быстро согласился Макарка и, поправив на плече гармошку, подошел к Владу. – Что пригрустил, молодец? Гони тоску-печаль, а мы с гармошкой в том тебе поможем. Песней душу вылечим, ей пропасть не дадим! Эх!

 

И он заиграл что-то веселое, переливчатое. Потом внезапно оборвал мелодию и спросил:

 

- Ну, что играть будем?

 

- А что ты можешь? – нехотя спросил его Влад.

 

Внезапное предложение Милки неприятно поразило его. В другое время он бы послал гармониста со старухой куда подальше, но сейчас ситуация сложилась несколько иная. Милка проявила к нему участие и отталкивать ее сейчас было бы ошибкой. Поэтому Влад пошел у нее на поводу и принял участие в чужой и неинтересной игре.

 

- А все могу! – словно удивившись нелепости вопроса, ответил Макарка. – Вот, слушай.

 

 

 

Сижу на нарах, как король на именинах.

 

Нигде работать не желаю, не хочу!

 

А дождь стучит в окно,

 

А мне-то все равно…

 

 

 

- Стоп, стоп, - прервал его Влад. – Блатные не надо.

 

- А что так? – поправляя гармошку удивился цыган. – Не веришь им?

 

- Другие давай, - Влад уже жалел, что связался с музыкантом. Проходимец, нищий публично, на людях лезет ему в душу, пытается лечить ее. Было это тем более неприятно, что, пока Макарушка перепевал Владу свой репертуар, Милка сбежала куда-то по своим делам, и Хохол постоял-постоял, да и вернулся за прилавок. Получалось, что только Владу и нужно пение Макарки.

 

- Ну, хорошо, - все лез к нему цыган. – А к фольклору ты как относишься? Этот–то вариант тебя устроит? – и он затянул без аккомпанемента заунывную песню на незнакомом Владу языке. Влад тоскливо поглядел кругом не пришла ли Милка. Заметив, что Владу не интересно, Макарушка вдруг заголосил что-то веселое на том же языке и тоже без аккомпанемента. Он лишь придерживал гармошку, чтобы та не болталась.

 

- Слушай, абориген, завязывай, - не выдержал наконец Влад. – Шел бы ты отсюда, без тебя тошно.

 

- Что, ничего не подходит? – прервав пение, участливо поинтересовался Макарка.

 

- Да надоел ты, - тихо и зло сказал ему Влад. – Вали давай. Иди водку свою пей. Ходят тут, жить мешают.

 

Влад искоса глянул на Хохла. Тот надраивал кремом очередную пару обуви и, казалось, ничего не слышал. Милка тоже пока не появлялась. Влад понимал, что Макарке надо бы что-то дать, хоть какие-то деньги, но обида на Милку и злость на цыгана вдруг вскипели в нем и он подумал словно отрубил:”Не дам!”. Выставили его дураком, а он еще плати за это. “Не дам и все!”. В отсутствие зрителей демонстрация порядочности теряла для него всякий смысл, поэтому он просто отвернулся от Макарки, всем видом показывая, что разговор окончен. Однако, поправляя вещи на прилавке, он услышал как вздохнула за его спиной гармошка и понял, что цыган стоит рядом и уходить не собирается.

 

- Ну? – обернулся Влад к попрошайке. – Чего?

 

- Так это, - замялся Макарка и улыбнулся. – За старание-то… В смысле… - он не мог подобрать нужных слов. – Чтоб, значит, пелось в следующий раз…

 

Тут из-за дальних прилавков выскочила резвая Милка. Перекликаясь по дороге то с одним, то с другим продавцом, она стремительно приближалась к Владу с Макаркой.

 

- Иди, давай, отсюда. Нет у меня денег, - тихо сказал Влад гармонисту. Ему до прихода Милки надо было избавиться от певца, но тот, как назло, уходить не торопился.

 

- Распинаюсь, распинаюсь, - растерянно проговорил Макарка, - а ни хлеба, ни благодарности. По-человечески это?

 

- Не знаю, - отрезал Влад и снова отвернулся.

 

- Гуляем? – громко раздалось за его спиной. Это Милка подоспела к разговору.

 

- Где шлялась-то? – тоже возбужденно, как после весело проведенного времени, спросил ее Влад. От Милки сильно пахло водкой. Влад заподозрил ее в том, что она в конце дня ходила снимать кассу со своих реализаторов, а водки выпила лишь для отвода глаз. “Прибедняется”, – ревниво подумал Влад.

 

- Шампанское пила? Несет от тебя, как от попа ладаном, - он специально спросил про шампанское, чтобы Милка как-то обнаружила себя и проговорилась. Шаманское на рынке было дорогим, его пили только в исключительных случаях. Например, при хорошей выручки.

 

- Да куда там, - отмахнулась Милка. – Кума водочкой угостила. Мразь-то на улице какая, прямо душа стынет.

 

- Что за кума? Это через два ряда которая? – продолжал свой допрос Влад, но тоном шутливым, не грубым. Ему важно было узнать, чем же на самом деле занималась старуха и в то же время отвлечь ее внимание от маячившего рядом с ними Макарки. Он как бы давал понять певцу, что тот здесь лишний и может отправляться восвояси. Макарка же тоскливо смотрел по сторонам, то и дело поправлял на плечах гармонь и все ждал, когда продавцы наговорятся. Язык Владовых телодвижений был ему непонятен.

 

- Смотри, Милка не переборщи, - наставлял старуху Влад. – А-то сама знаешь, как бывает: здесь сто грамм, там сто грамм и слегла - ни нам, ни вам.

 

- Типун тебе, - возмутилась Милка. – Когда это я пьяная валялась? Просто для настроения слегка пригубила. Много нельзя, мне ж еще с тобой греться, - она хитро прищурилась и потела ладонью горло, показывая, что имела ввиду.

 

- Это само собой, - охотно согласился Влад и, взяв Милку под руку, потянул ее в сторону от Макарки. – Пошли?

 

- Эй, Колян! – весело окликнула Хохла старуха. – За товаром присмотришь? Мы скоро.

 

- Валяйте, - милостиво отпустил их Хохол, копаясь у себя за прилавком.

 

- А-то может с нами? Для согрева? – прокричала Милка по базарной привычке. Так уж повелось у них здесь, что если кто пьян и весел, то старается, чтобы весь мир узнал об этом.

 

- Мне не холодно.

 

- Смотри, чтобы потом не говорил, что мы тебе не предлагали!

 

- Топай, топай. Мне еще посчитать здесь кое-что надо.

 

- Эх, ты, торговая душа! Жить широко надо, а ты за прилавком неба не видишь! Давай с нами! – не унималась разошедшаяся Милка, выплясывая вокруг Влада и свободной рукой то дергая его за рукав куртки, то поглаживая меха Макаровой гармошки.

 

- Ты много видишь через свой стакан, - спокойно отвечал Хохол.

 

- Ну небо вижу! Голову-то со стаканом запрокидываю!

 

- Не пойду я, сказал же, - не меняя тона продолжал Хохол. – Вон Макарку возьмите, если компании не хватает.

 

- Точно! – вскричала Милка и развернувшись к цыгану потянула его за собой. – Пошли, страдалец, глотку прополощем, чтоб ангины не было!

 

Увлекаемый Милкой певец развернулся и Влад увидал за его спиной худенького, русоволосого мальчика лет восьми. Влад не заметил появления ребенка и с недоумением разглядывал, как тот дергает Макарку за рукав, пытаясь привлечь внимание. Раздираемый с двух сторон, Макарка не знал кому отдать предпочтение и, улыбаясь, поглядывал то на Милку, то на мальчика.

 

- О, а это кто? – тоже заметив ребенка, удивилась старуха.

 

- Так это… - замялся Макарка. – Сын мой.

 

- Сын? – еще больше удивилась Милка.

 

И действительно тут было чему удивляться. Мальчик совсем не походил на Макарку. В отличие от смуглого отца был он бел кожей, чист, ухожен. Одежда на нем хоть и бедная, но опрятная. Характерами они тоже отличались. Если Макарка всем улыбался застенчивой улыбкой попрошайки, то мальчик наоборот смотрел на мир хмуро, исподлобья. И хотя телом он был слаб, в нем чувствовалась большая внутренняя сила. Он, как показалось Владу, сердито смотрел на Милку, и все тянул отца, пытаясь оторвать от неприятной ему женщины.

 

- Чего тебе? – наконец спросил его отец, выпростав руку из Милкиных объятий.

 

- Идем, я бульон принес, - сердито ответил мальчик. – Мама сказала, чтоб ты горячего поел. Я у бабы Любы оставил. Идем скорее, остынет.

 

- Лучше б ты мне водки принес, - недовольно произнес Макарка. – От твоего бульона у меня только кишки ржавеют.

 

- Нельзя тебе водки, сам знаешь, - не отпуская руки отца и по-прежнему пытаясь увлечь его за собой, возразил мальчик. – С твоей болячкой диета нужна, режим. А ты ходишь тут морозишься.

 

- Молчи, сопля. Лучше твоего знаю, что делать. Учить он меня вздумал, - возмутился цыган, впрочем, без какой-либо злости в голосе. По всему было видно, что к подобной опеке он привык и потому сопротивлялся ей без особого упорства. – Что мать, бульон сама приготовила или денег дала? – полюбопытствовал он.

 

- Некогда ей. Денег дала.

 

- Ах, ты ж паразит! Так тебе надо было деньги мне снести. А я бы потом себе сам что-нибудь купил.

 

- Знаю я, чтоб ты купил. Водку свою проклятую!

 

- А ну пусти, - Макарка высвободился от сыновнего захвата и, отведя гармошку в сторону, навис над мальчиком. – Ты поговори мне еще, мигом по ушам схлопочешь. Манеру взял отцу перечить. Сдачи остались?

 

- Ну остались, - осторожно ответил мальчик и отступил от отца на два шага.

 

- Давай сюда. А бульон сам выпей! Тоже, небось, голодным ходишь, - Макарка протянул руку за сдачей, но мальчик, не послушав цыгана, отбежал еще на несколько шагов.

 

- Шиш тебе, а не деньги! – крикнул он отцу. – Опять водки купишь! Перед людьми меня позорить! Шиш!

 

- Поговори мне еще, - пригрозил ему Макарка. – Я за тобой гоняться не буду. Мне по возрасту не положено. А ты вот возьми и купи отцу чекушку!

 

- Две не хочешь? – огрызнулся мальчик. – Я вот пойду и бабе Любе все про тебя расскажу. Уж она-то за тебя возьмется, увидишь.

 

- Ишь, напугал, - лицо Макарки выразило крайнее изумление. – Бабе Любе он пожалуется. Да я сам ей про тебя всякого понарасскажу. Давай беги! Еще посмотрим, кто кого.

 

- И пойду, - мальчик действительно повернулся уходить, но, пройдя несколько шагов, обернулся, сжал кулаки и, сильно топнув ногой, прокричал: «Бульон! Бульон!»

 

- Вот я тебе, - Макарка сделал шаг в его направлении, но мальчика уже и след простыл.

 

- Ишь ты, - Макарка все никак не мог успокоиться. – Манеру взяли учить! Бульоны…Запрещают все! Поколение! – пожаловался он подошедшему Хохлу.

 

- Да уж, - согласился Хохол. – А славный у тебя хлопец, – он кивнул вслед убежавшему мальчику. – Славный.

 

Макарка вдруг засмущался и улыбнулся во весь рот своей черной редкозубой улыбкой. Глаза его влажно заблестели, он кашлянул в кулак, поправил на плече гармошку и довольный и счастливый ответил:

 

- А то. Человеком растет. Настоящим.

 

Владу отчего-то сделалось горько. Настроение окончательно испортилось, пить расхотелось. Он вернулся к прилавку и стал собирать вещи. За спиной он слышал приглушенный смех Милки и Хохла: чем-то их Макарка cнова позабавил. Мысли же Влада возвращались на прежний круг тоскливого уныния. Он опять грыз себя, и хандра пуще прежнего жгла ему душу.

 

- Это…вот…- вдруг услышал он рядом с собой и вздрогнул от неожиданности. Оказалось, это Макарка незаметно подошел и окликнул его. Цыган, счастливый и веселый, стоял в позе, приготовившись играть.

 

- Чего тебе? – довольно грубо спросил Влад.

 

- Так это…Не понял я... Играть еще или нет?

 

- Нет, - снова отрезал Влад.

 

Его ответ почему-то рассмешил Макарку. Засмеявшись, он неспешно зашагал прочь. Отойдя на некоторое расстояние, он развернул гармошку и запел:

 

 

 

Из-за меня Господь принял суровый крест,

 

Из-за меня Господь распят был и снова воскрес…

 

 

 

Обернувшись, Влад встретился взглядом с Милкой. О чем она думала, глядя на него? Презирала ли? Жалела?

 

Ему показалось, что жалела.