Гомер с горы

Александр Кузьменков

Гомер с горы

Говоря об Иванове, принято вспоминать Данилкина: «золотовалютные резервы русской литературы…» При этом редко кто отваживается выговорить цитату до конца: «…отформатированные по голливудской матрице».

Я не большой любитель бинарных оппозиций, но тут намерен настаивать: или – или. И никаких «в одном флаконе». Ибо классическая логика подсказывает: два противоречащих друг другу суждения не могут быть оба истинными. Либо – драгметалл 750-й пробы, либо – рыжая фольга от «Juicy Fruit». Кстати, отечественная критика не первый год решает ту же самую дилемму. «Экспертная полемика бьется об один-единственный наболевший вопрос: проза Иванова – это большая-серьезная-настоящая литература или (хотя и очень высокого качества) чтиво?» – констатировала А. Сидякина.

«Время покажет, кто Гомер, а кто хрен с горы», – уверен виновник торжества. Категорически не согласен ждать: этак можно и не дождаться. Не взыщите, Алексей Викторович, разбираться будем, не отходя от кассы.

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА

«Маски так срослись с тобой, что уже составляют единое целое».

А. Иванов

Протеическая природа А.И. вряд ли нуждается в детальных доказательствах. Достаточно будет привести реестр его поклонников. Пермский самородок импонирует обитателям противоположных эстетических полюсов: Льву Данилкину и Сергею Белякову, Валерии Жаровой и Захару Прилепину, Дмитрию Володихину и Юлии Подлубновой…

Но: непременное условие поголовной симпатии есть безликость. И лишнее тому подтверждение – ивановская проза, всякий раз новая и всякий раз вторичная: автора там нет, есть лишь соавторы. «Географ» – Бел Кауфман в пересказе Венедикта Ерофеева, «Сердце Пармы» – Толкиен в пересказе Рытхэу, «Золото бунта» – Шишков в пересказе Генри Миллера, «Псоглавцы» – Стивен Кинг в пересказе Сенчина, «Комьюнити» – Камю в пересказе Пелевина, «Летоисчисление от Иоанна» – Алексей Константинович Толстой, пропетый Стасом Михайловым.

Несмотря на обилие переменных величин, есть у Иванова и константы. Вот о них и потолкуем.

УТОПЛЕННИК ОТВАРНОЙ С ГАРНИРОМ

«Жег глаголом, да назвали балаболом».

А. Иванов

В очередной раз повторю: едва ли не главный критерий писательской профпригодности – идиолекты. Нет у литератора иных инструментов, кроме слова, сами понимаете.

М. Кронгауз, прочитав два ивановских текста подряд, растерялся: «Ни одна лингвистическая экспертиза не показала бы, что это произведения одного автора… Нет ничего общего на уровне лексики». Сложно возражать маститому лингвисту, но вот вам святой истинный: есть. Милости прошу убедиться.

Оставим в покое ургаланов с хумляльтами и мерцоидов с фамильонами: от них уже мозоль на языке. Иванов, очищенный от варваризмов и неологизмов, вполне узнаваем по карамельным красивостям в духе гг. Бенедиктова и Марлинскаго. Приношу извинения за перебор с цитатами, да надо же показать товар лицом:

«Дьявольское, инфернальное небо было, как вспоротое брюхо, и зеленой электрической болью в нем горели звезды, как оборванные нервы» («Географ глобус пропил»).

«В алмазных и морозных небесных водах, веерами распустив хвосты и плавники, грозно и величественно, словно сквозь какие то стеклянные сферы, плыли огромные и прозрачные неевклидовы рыбы с яркими лунными глазами» («Ненастье»).

«Была сумасшедшая, яростно желанная, ненасытная, греховная и святая нагота жены, и буря ее разметанных волос, летящих рук и ног» («Сердце Пармы»).

«Греховная и святая» – какой шуфутинский оксюморон! Настоятельно рекомендую приурочить чтение к чаепитию: можно ощутимо сэкономить на сахаре. Впрочем, это далеко не худшие образцы стиля, поскольку Иванова то и дело заносит в беспричинные эротические коннотации:

«Земля словно бы ещё не решила, быть ей кручами или долами, лиственной или еловой. Она смущённо колебалась, как девушка-подросток в первый раз на диком пляже: остаться ей в платье или же раздеться, обнажая ещё недозрелые округлости грудей и бёдер» («Блуда и МУДО»).

«Ливень, обнажённый светом одинокого фонаря, закручивался вокруг фонарного столба, словно призрачная стриптизёрша» («Ненастье»).

И дождь нависает над землей, будто при соитии, и церковь прячется в палисадниках, как голая пляжница в кустах… Поневоле вспомнишь старинный анекдот про кляксы Роршаха: «Это на что похоже?» – «На сиськи, доктор». – «А это?» – «На попку». – «А это?» – «Доктор, да вы прямо маньяк какой-то!» С. Беляков, несмотря на стойкую симпатию к А.И., однажды не выдержал: «Дурновкусие, избыточность, вычурность… – давние спутники этого писателя».

По-моему, в реестре не хватает инкурабельной глухоты, – она то и дело дает о себе знать:

«За неубранным столом сидел князь Юрий… Он хмуро поигрывал бунчуком на рукояти сабли» («Сердце Пармы»). Экий ты затейник, княже! Бунчук вместо темляка! Рубиться-то не помешает?

«И блудили, терялись в урманах, и от голодухи падали» (Сердце Пармы»). Любопытно, с кем в урманах можно блудить? С медведицами – себе дороже… разве что с корягами? Весьма причудливая перверсия. Фрейд дорого дал бы за такого пациента.

«Тело стало непослушным, словно раздутым, вялым и горячим, будто у вареного утопленника» («Золото бунта»). Слов нет, изысканный деликатес – утопленник отварной с гарниром…

«Без ложной скромности заявлю, что умею писать так, как хочу, и пишу так, как мне нужно, а не так, как получается», – настаивал однажды Иванов. Но если неевклидова ихтиология, сабельный бунчук и вареный утопленник входили в авторские планы, то… От диагноза, однако, воздержусь: это прерогатива психиатров.

ЭТНОГРАФ ГОНДЫРА ПРОПИЛ

«Точность – вежливость свиней».

А. Иванов

У невзыскательного читателя Иванов слывет знатоком исторических тонкостей, диалектов, раскольничьих толков и вогульских мифов. Смею уверить: историко-этнографических реалий у него днем с огнем не сыскать – все более чем приблизительно, с большими допусками и посадками.

Теряюсь: с чего бы начать? – благо, поприще весьма широко. Для разминки сгодится ономастика. Скажем, есть в «Сердце Пармы» эпизодический персонаж – устюжанин Охрим. Ось дуже мені цікаво, чому він Охрім, а не Єфрем. Або ж в Устюзі відкрився філіал Запорізької Січі? Или вот одна из героинь «Золота…» – Неждана, дочь раскольника-беспоповца. Растолкуйте, с какого перепуга ревнитель древлего благочестия нарек девку поганым языческим именем?..

Впечатляет? Холоднокровней, Маня: show must go on.

«Сердце Пармы» поражает обилием открытий чудных. Греческая ламия в уральской тайге (?!) переквалифицировалась из людоедок в нимфоманки. Удмуртский гондыр – медведь, помощник домового-коркамурта, тоже сменил профессию и работает огнедышащим ящером. Вогульская кикимора Тан-варп эква бросила сучить нитки из сухожилий и освоила стипль-чез верхом на волке. Табельное оружие коми-пермяков – акинаки: да, скифы мы!..

Главная интрига «Золота…» – хулиганства раскольников-истяжельцев: те, якобы, подчиняли себе человека, вытягивая из него душу. А помогал супостатам в их черном деле злой вогульский шаман Шакула, – шибко худой человек, однако. Для справки: вогульские представления о душе напрочь не стыкуются с православным каноном. Манси наделяли человека несколькими душами. У каждой из них своя функция: душа ис хор идет за покойником в могилу, улэм ис прилетает к человеку на время сна, лили реинкарнирует и проч. Соответственно, с каждой из них связаны определенные обряды, не рассчитанные на христианскую, в единственном экземпляре, психею. Попробуйте заправить «КамАЗ» водой вместо солярки, – я посмотрю, далеко ли уедет.

Экзальтированные уральские филологи окрестили ивановскую прозу самодельным термином «геопоэтика». Насчет «поэтики» возражать не стану – понятие весьма относительное. Но от «гео» у Иванова уцелели одни топонимы.

«Летоисчисление от Иоанна» способно всерьез озадачить историка. Судите сами: государь Иван Васильевич читает Апокалипсис в синодальном переводе 1820 года. Московские зодчие сдали Опричный дворец по-стахановски, с двухлетним опережением графика. Государыня Марья Темрюковна бросает московским нищим медные деньги, чеканить которые начали лишь в 1654. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?

Сделаем паузу, чтобы выслушать адвоката. Д. Володихин: «Допустим, где-то у Иванова имеется прямая и очевидная лажа… Иванов НЕ ОШИБАЕТСЯ, Иванов тянет читателя на иной уровень понимания… Иванов КОНЦЕНТРИРУЕТ ВАЖНЕЙШЕЕ, КОНЦЕНТРИРУЕТ ВЫСШИЕ СМЫСЛЫ, даже не философские, не политические, а именно мистические, небесные, нарочито пренебрегая ради столь мощного градуса концентрации правдой факта» (выделено автором – А.К.). Безупречная логика: замените медные копейки аутентичными серебряными, и – вы не поверите! – концентрация небесных смыслов накроется банным тазом.

По слухам, несколько лет назад А.И. собирался писать роман про Гражданскую войну на Урале. Проект, слава Богу, остался проектом. Живо представляю эту прелесть: генерала Каппеля в бронежилете и начдива Васильева с гранатометом. Во имя концентрации небесных смыслов, никак иначе…

ПАМЯТИ УИЛЬЯМА ОККАМА

«С ревом, воплями и грохотом ринулась толпа».

А. Иванов

«Все плохие писатели обожают эпос», – утверждал Хемингуэй. Добавлю: а российские – так и вдвойне. Ибо запрос на Большую Книгу (не путать с одноименной премией) у нас постоянно актуален. Прозаики, однако ж, привычно подменяют эпический масштаб количеством страниц и персонажей.

Читая ивановскую прозу, чувствуешь себя то ли пассажиром переполненного автобуса, то ли обитателем коммунальной квартиры. Сущности, вопреки Оккаму, множатся без всякой на то надобности, пихаются локтями и норовят ногу отдавить. В очередь, сукины дети, в очередь! Неприличными словами не выражаться!

«Автор не устает нанизывать сцены, из которых вообще никуда выхода нет… Вот появились суровые скудельники – детально, но не без скупого мужского лиризма поведали первому встречному о думах своих и чаяньях, и автор тут же закопал их в землю живьем… Вот появились былинные словене, отрапортовали, како веруют, и автор тут же их перерезал, чтобы не застили историческую панораму. Вот вышел к рампе, нервно одергивая бармы, великий князь Московский Иван Третий, пропел свою арию о перспективах собирания Руси… Больше мы этого человека, оторванного от дел и затянутого в сюжет ради массовости, не увидим», – писал Р. Шмараков про «Сердце Пармы».

«Ненастье» скроено по тем же лекалам. На 640 страницах романа Иванов ухитрился прописать 149 героев, не считая случайных и безымянных. Читателя всякий раз ждет долгое и нудное, как придворный церемониал, знакомство: вручение справок из военкомата, поликлиники, домоуправления и налоговой инспекции… и лишь затем, чтоб очередная эфемерида бесследно сгинула в нетях.

Броуновская толчея персонажей с головой выдает отсутствие идеи: ранжир возникает там, где есть мысль. Старое репортерское правило: идея текста тогда считается проработанной, когда укладывается в сложноподчиненное предложение с придаточным причины. Пример грубый, но показательный: Колобок погиб, потому что был самонадеян. Попробуйте проделать что-то подобное хоть с «Ненастьем», хоть с «Блудой», хоть с «Сердцем» – у меня не вышло, авось вам повезет. Автор пытается камуфлировать хроническое безмыслие велеречивыми и однообразными комментариями: «”Географ” – это экзистенциальная драма»; «”Ненастьем” я назвал экзистенциальную ловушку…»

А ведь и впрямь экзистенциальная драма, она же ловушка: фатальное неумение строить текст…

ТАЛАНТ И ПОКЛОННИКИ

«И враз на него равнялся

Каждый плохой человек».

А. Иванов

Прозаик с подобными профессиональными навыками заслуживает как минимум дисквалификации. Однако ж вот вам парадокс: вместо публичного шельмования – комплименты и аплодисменты.

Чтобы уяснить причины, начать придется издалека. В эстетической парадигме постмодерна искусством считается все, что таковым провозглашено. При этой вводной мастерство автора – дело десятое, на первый план выходит мастерство интерпретатора. Иванова, по слову А. Немзера, «пиарят истово и высокопарно» (пример см. выше).

Про рецензентов все понятно: им любить Иванова сам Бог велел, а еще издательство «Азбука-классика». Иное дело публика – она никем не ангажирована, кроме самой себя. И обожает А.И. вполне бескорыстно: загляните хоть в отзывы на livelib.ru. Разобраться в причинах читательской любви будет несколько сложнее. А потому опять-таки начнем издалека.

«Талант это не просто и не только умение что-то хорошо сделать», – заметил А. Белинков. И продолжил с иронической ухмылкой: «Талант это умение хорошо делать то, что требует общество (которое, как известно, всегда все знает)».

Если Иванов, по мнению публики, талантлив, – стало быть, именно такой прозаик необходим здесь и сейчас. Чтоб вы знали: здесь и сейчас никому нет дела до слащавых языковых вычур да историко-этнографических тонкостей. Недавний опрос ВЦИОМ показал: 33% респондентов полагают, что Солнце вращается вокруг Земли. Какая тут, к черту, этнография, нам бы худо-бедно Коперника вспомнить... На таком социокультурном фоне и Пелевин философ, и Прилепин стилист. А Иванов – так вообще наше все.

И ведь воистину все. И всем: «Сердце Пармы» – привет неоязычникам, «Летоисчисление от Иоанна» – поклон православным, «Комьюнити» – hi офисному планктону, «Ёбург» – респект, брателлы!

Хотя и консьюмеризм тут погоды не делает. Главное… ан нет, позволю себе еще одно лирическое отступление.

Правила поведения в интеллигентном доме таковы: вы можете спьяну перебить посуду, наблевать в углу и задрать хозяйке подол на глазах остолбеневшего мужа. Не забудьте лишь по окончании непотребств страдальчески заломить руки и с должным надрывом провозгласить: кто виноват?! Вам немедля отпустят все грехи, умоют и похмелиться дадут. Ну, ясен пень: не просто так болезный шары залил, а по высоким идейным соображениям. Тонкая душа. Свой человек: «чувства добрые он литрой пробуждал».

И это как раз наш случай. Иванову охотно прощают все, поскольку он в точности соответствует запросам целевой аудитории. Такого адвоката у образованщины, – прекраснодушной, невежественной и способной лишь на пьяное фразерство, – не было со времен Венички Ерофеева. Благодаря А.И., люмпен-интеллектуал вспомнил, что не просто ужрался в хлам, а концентрирует высшие, небесные смыслы: «Я человека ищу, всю жизнь ищу – человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека!» Возвышает и облагораживает, знаете ли. Авторское дилетантство никого не смущает: эта сфера за гранью невеликой читательской компетенции.

И, – перефразирую товарища Кобу, – других читателей у нас нет.

ЭПИЛОГ

По логике вещей, надо бы выстроить коду на антитезе золота и фольги, да все уже сказано. Давайте лучше о другом: о критериях литературного мастерства.

«Пиши так, чтобы быть востребованным и хорошо оплачиваемым автором, – вот и все. Если не получается – значит, ты не профессионал, а чемпионов подъезда по пинг-понгу не приглашают на Уимблдонский турнир», – огласил А.И. свое творческое кредо. Значит, дело в тиражах и гонорарах. Да уж. Хотите, сейчас назову профессионала, рядом с которым наш герой покажется робким аматером? Пожалуйста: Дарья Донцова. Общий тираж книг Иванова – около миллиона экземпляров. А у Донцовой в одном лишь 2013-м – 2 миллиона 831 тысяча.

Так все ли то золото, что блестит?

.

.

Говоря об Иванове, принято вспоминать Данилкина: «золотовалютные резервы русской литературы…» При этом редко кто отваживается выговорить цитату до конца: «…отформатированные по голливудской матрице».

Я не большой любитель бинарных оппозиций, но тут намерен настаивать: или – или. И никаких «в одном флаконе». Ибо классическая логика подсказывает: два противоречащих друг другу суждения не могут быть оба истинными. Либо – драгметалл 750-й пробы, либо – рыжая фольга от «Juicy Fruit». Кстати, отечественная критика не первый год решает ту же самую дилемму. «Экспертная полемика бьется об один-единственный наболевший вопрос: проза Иванова – это большая-серьезная-настоящая литература или (хотя и очень высокого качества) чтиво?» – констатировала А. Сидякина.

«Время покажет, кто Гомер, а кто хрен с горы», – уверен виновник торжества. Категорически не согласен ждать: этак можно и не дождаться. Не взыщите, Алексей Викторович, разбираться будем, не отходя от кассы.

.

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА

.

.

Протеическая природа А.И. вряд ли нуждается в детальных доказательствах. Достаточно будет привести реестр его поклонников. Пермский самородок импонирует обитателям противоположных эстетических полюсов: Льву Данилкину и Сергею Белякову, Валерии Жаровой и Захару Прилепину, Дмитрию Володихину и Юлии Подлубновой…

Но: непременное условие поголовной симпатии есть безликость. И лишнее тому подтверждение – ивановская проза, всякий раз новая и всякий раз вторичная: автора там нет, есть лишь соавторы. «Географ» – Бел Кауфман в пересказе Венедикта Ерофеева, «Сердце Пармы» – Толкиен в пересказе Рытхэу, «Золото бунта» – Шишков в пересказе Генри Миллера, «Псоглавцы» – Стивен Кинг в пересказе Сенчина, «Комьюнити» – Камю в пересказе Пелевина, «Летоисчисление от Иоанна» – Алексей Константинович Толстой, пропетый Стасом Михайловым.

Несмотря на обилие переменных величин, есть у Иванова и константы. Вот о них и потолкуем.

.

УТОПЛЕННИК ОТВАРНОЙ С ГАРНИРОМ

.

.

В очередной раз повторю: едва ли не главный критерий писательской профпригодности – идиолекты. Нет у литератора иных инструментов, кроме слова, сами понимаете.

М. Кронгауз, прочитав два ивановских текста подряд, растерялся: «Ни одна лингвистическая экспертиза не показала бы, что это произведения одного автора… Нет ничего общего на уровне лексики». Сложно возражать маститому лингвисту, но вот вам святой истинный: есть. Милости прошу убедиться.

Оставим в покое ургаланов с хумляльтами и мерцоидов с фамильонами: от них уже мозоль на языке. Иванов, очищенный от варваризмов и неологизмов, вполне узнаваем по карамельным красивостям в духе гг. Бенедиктова и Марлинскаго. Приношу извинения за перебор с цитатами, да надо же показать товар лицом:

«Дьявольское, инфернальное небо было, как вспоротое брюхо, и зеленой электрической болью в нем горели звезды, как оборванные нервы» («Географ глобус пропил»).

«В алмазных и морозных небесных водах, веерами распустив хвосты и плавники, грозно и величественно, словно сквозь какие то стеклянные сферы, плыли огромные и прозрачные неевклидовы рыбы с яркими лунными глазами» («Ненастье»).

«Была сумасшедшая, яростно желанная, ненасытная, греховная и святая нагота жены, и буря ее разметанных волос, летящих рук и ног» («Сердце Пармы»).

«Греховная и святая» – какой шуфутинский оксюморон! Настоятельно рекомендую приурочить чтение к чаепитию: можно ощутимо сэкономить на сахаре. Впрочем, это далеко не худшие образцы стиля, поскольку Иванова то и дело заносит в беспричинные эротические коннотации:

«Земля словно бы ещё не решила, быть ей кручами или долами, лиственной или еловой. Она смущённо колебалась, как девушка-подросток в первый раз на диком пляже: остаться ей в платье или же раздеться, обнажая ещё недозрелые округлости грудей и бёдер» («Блуда и МУДО»).

«Ливень, обнажённый светом одинокого фонаря, закручивался вокруг фонарного столба, словно призрачная стриптизёрша» («Ненастье»).

И дождь нависает над землей, будто при соитии, и церковь прячется в палисадниках, как голая пляжница в кустах… Поневоле вспомнишь старинный анекдот про кляксы Роршаха: «Это на что похоже?» – «На сиськи, доктор». – «А это?» – «На попку». – «А это?» – «Доктор, да вы прямо маньяк какой-то!» С. Беляков, несмотря на стойкую симпатию к А.И., однажды не выдержал: «Дурновкусие, избыточность, вычурность… – давние спутники этого писателя».

По-моему, в реестре не хватает инкурабельной глухоты, – она то и дело дает о себе знать:

«За неубранным столом сидел князь Юрий… Он хмуро поигрывал бунчуком на рукояти сабли» («Сердце Пармы»). Экий ты затейник, княже! Бунчук вместо темляка! Рубиться-то не помешает?

«И блудили, терялись в урманах, и от голодухи падали» (Сердце Пармы»). Любопытно, с кем в урманах можно блудить? С медведицами – себе дороже… разве что с корягами? Весьма причудливая перверсия. Фрейд дорого дал бы за такого пациента.

«Тело стало непослушным, словно раздутым, вялым и горячим, будто у вареного утопленника» («Золото бунта»). Слов нет, изысканный деликатес – утопленник отварной с гарниром…

«Без ложной скромности заявлю, что умею писать так, как хочу, и пишу так, как мне нужно, а не так, как получается», – настаивал однажды Иванов. Но если неевклидова ихтиология, сабельный бунчук и вареный утопленник входили в авторские планы, то… От диагноза, однако, воздержусь: это прерогатива психиатров.

.

ЭТНОГРАФ ГОНДЫРА ПРОПИЛ

.

.

У невзыскательного читателя Иванов слывет знатоком исторических тонкостей, диалектов, раскольничьих толков и вогульских мифов. Смею уверить: историко-этнографических реалий у него днем с огнем не сыскать – все более чем приблизительно, с большими допусками и посадками.

Теряюсь: с чего бы начать? – благо, поприще весьма широко. Для разминки сгодится ономастика. Скажем, есть в «Сердце Пармы» эпизодический персонаж – устюжанин Охрим. Ось дуже мені цікаво, чому він Охрім, а не Єфрем. Або ж в Устюзі відкрився філіал Запорізької Січі? Или вот одна из героинь «Золота…» – Неждана, дочь раскольника-беспоповца. Растолкуйте, с какого перепуга ревнитель древлего благочестия нарек девку поганым языческим именем?..

Впечатляет? Холоднокровней, Маня: show must go on.

«Сердце Пармы» поражает обилием открытий чудных. Греческая ламия в уральской тайге (?!) переквалифицировалась из людоедок в нимфоманки. Удмуртский гондыр – медведь, помощник домового-коркамурта, тоже сменил профессию и работает огнедышащим ящером. Вогульская кикимора Тан-варп эква бросила сучить нитки из сухожилий и освоила стипль-чез верхом на волке. Табельное оружие коми-пермяков – акинаки: да, скифы мы!..

Главная интрига «Золота…» – хулиганства раскольников-истяжельцев: те, якобы, подчиняли себе человека, вытягивая из него душу. А помогал супостатам в их черном деле злой вогульский шаман Шакула, – шибко худой человек, однако. Для справки: вогульские представления о душе напрочь не стыкуются с православным каноном. Манси наделяли человека несколькими душами. У каждой из них своя функция: душа ис хор идет за покойником в могилу, улэм ис прилетает к человеку на время сна, лили реинкарнирует и проч. Соответственно, с каждой из них связаны определенные обряды, не рассчитанные на христианскую, в единственном экземпляре, психею. Попробуйте заправить «КамАЗ» водой вместо солярки, – я посмотрю, далеко ли уедет.

Экзальтированные уральские филологи окрестили ивановскую прозу самодельным термином «геопоэтика». Насчет «поэтики» возражать не стану – понятие весьма относительное. Но от «гео» у Иванова уцелели одни топонимы.

«Летоисчисление от Иоанна» способно всерьез озадачить историка. Судите сами: государь Иван Васильевич читает Апокалипсис в синодальном переводе 1820 года. Московские зодчие сдали Опричный дворец по-стахановски, с двухлетним опережением графика. Государыня Марья Темрюковна бросает московским нищим медные деньги, чеканить которые начали лишь в 1654. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?

Сделаем паузу, чтобы выслушать адвоката. Д. Володихин: «Допустим, где-то у Иванова имеется прямая и очевидная лажа… Иванов НЕ ОШИБАЕТСЯ, Иванов тянет читателя на иной уровень понимания… Иванов КОНЦЕНТРИРУЕТ ВАЖНЕЙШЕЕ, КОНЦЕНТРИРУЕТ ВЫСШИЕ СМЫСЛЫ, даже не философские, не политические, а именно мистические, небесные, нарочито пренебрегая ради столь мощного градуса концентрации правдой факта» (выделено автором – А.К.). Безупречная логика: замените медные копейки аутентичными серебряными, и – вы не поверите! – концентрация небесных смыслов накроется банным тазом.

По слухам, несколько лет назад А.И. собирался писать роман про Гражданскую войну на Урале. Проект, слава Богу, остался проектом. Живо представляю эту прелесть: генерала Каппеля в бронежилете и начдива Васильева с гранатометом. Во имя концентрации небесных смыслов, никак иначе…

.

ПАМЯТИ УИЛЬЯМА ОККАМА

.

.

«Все плохие писатели обожают эпос», – утверждал Хемингуэй. Добавлю: а российские – так и вдвойне. Ибо запрос на Большую Книгу (не путать с одноименной премией) у нас постоянно актуален. Прозаики, однако ж, привычно подменяют эпический масштаб количеством страниц и персонажей.

Читая ивановскую прозу, чувствуешь себя то ли пассажиром переполненного автобуса, то ли обитателем коммунальной квартиры. Сущности, вопреки Оккаму, множатся без всякой на то надобности, пихаются локтями и норовят ногу отдавить. В очередь, сукины дети, в очередь! Неприличными словами не выражаться!

«Автор не устает нанизывать сцены, из которых вообще никуда выхода нет… Вот появились суровые скудельники – детально, но не без скупого мужского лиризма поведали первому встречному о думах своих и чаяньях, и автор тут же закопал их в землю живьем… Вот появились былинные словене, отрапортовали, како веруют, и автор тут же их перерезал, чтобы не застили историческую панораму. Вот вышел к рампе, нервно одергивая бармы, великий князь Московский Иван Третий, пропел свою арию о перспективах собирания Руси… Больше мы этого человека, оторванного от дел и затянутого в сюжет ради массовости, не увидим», – писал Р. Шмараков про «Сердце Пармы».

«Ненастье» скроено по тем же лекалам. На 640 страницах романа Иванов ухитрился прописать 149 героев, не считая случайных и безымянных. Читателя всякий раз ждет долгое и нудное, как придворный церемониал, знакомство: вручение справок из военкомата, поликлиники, домоуправления и налоговой инспекции… и лишь затем, чтоб очередная эфемерида бесследно сгинула в нетях.

Броуновская толчея персонажей с головой выдает отсутствие идеи: ранжир возникает там, где есть мысль. Старое репортерское правило: идея текста тогда считается проработанной, когда укладывается в сложноподчиненное предложение с придаточным причины. Пример грубый, но показательный: Колобок погиб, потому что был самонадеян. Попробуйте проделать что-то подобное хоть с «Ненастьем», хоть с «Блудой», хоть с «Сердцем» – у меня не вышло, авось вам повезет. Автор пытается камуфлировать хроническое безмыслие велеречивыми и однообразными комментариями: «”Географ” – это экзистенциальная драма»; «”Ненастьем” я назвал экзистенциальную ловушку…»

А ведь и впрямь экзистенциальная драма, она же ловушка: фатальное неумение строить текст…

.

ТАЛАНТ И ПОКЛОННИКИ

.

.

Прозаик с подобными профессиональными навыками заслуживает как минимум дисквалификации. Однако ж вот вам парадокс: вместо публичного шельмования – комплименты и аплодисменты.

Чтобы уяснить причины, начать придется издалека. В эстетической парадигме постмодерна искусством считается все, что таковым провозглашено. При этой вводной мастерство автора – дело десятое, на первый план выходит мастерство интерпретатора. Иванова, по слову А. Немзера, «пиарят истово и высокопарно» (пример см. выше).

Про рецензентов все понятно: им любить Иванова сам Бог велел, а еще издательство «Азбука-классика». Иное дело публика – она никем не ангажирована, кроме самой себя. И обожает А.И. вполне бескорыстно: загляните хоть в отзывы на livelib.ru. Разобраться в причинах читательской любви будет несколько сложнее. А потому опять-таки начнем издалека.

«Талант это не просто и не только умение что-то хорошо сделать», – заметил А. Белинков. И продолжил с иронической ухмылкой: «Талант это умение хорошо делать то, что требует общество (которое, как известно, всегда все знает)».

Если Иванов, по мнению публики, талантлив, – стало быть, именно такой прозаик необходим здесь и сейчас. Чтоб вы знали: здесь и сейчас никому нет дела до слащавых языковых вычур да историко-этнографических тонкостей. Недавний опрос ВЦИОМ показал: 33% респондентов полагают, что Солнце вращается вокруг Земли. Какая тут, к черту, этнография, нам бы худо-бедно Коперника вспомнить... На таком социокультурном фоне и Пелевин философ, и Прилепин стилист. А Иванов – так вообще наше все.

И ведь воистину все. И всем: «Сердце Пармы» – привет неоязычникам, «Летоисчисление от Иоанна» – поклон православным, «Комьюнити» – hi офисному планктону, «Ёбург» – респект, брателлы!

Хотя и консьюмеризм тут погоды не делает. Главное… ан нет, позволю себе еще одно лирическое отступление.

Правила поведения в интеллигентном доме таковы: вы можете спьяну перебить посуду, наблевать в углу и задрать хозяйке подол на глазах остолбеневшего мужа. Не забудьте лишь по окончании непотребств страдальчески заломить руки и с должным надрывом провозгласить: кто виноват?! Вам немедля отпустят все грехи, умоют и похмелиться дадут. Ну, ясен пень: не просто так болезный шары залил, а по высоким идейным соображениям. Тонкая душа. Свой человек: «чувства добрые он литрой пробуждал».

И это как раз наш случай. Иванову охотно прощают все, поскольку он в точности соответствует запросам целевой аудитории. Такого адвоката у образованщины, – прекраснодушной, невежественной и способной лишь на пьяное фразерство, – не было со времен Венички Ерофеева. Благодаря А.И., люмпен-интеллектуал вспомнил, что не просто ужрался в хлам, а концентрирует высшие, небесные смыслы: «Я человека ищу, всю жизнь ищу – человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека!» Возвышает и облагораживает, знаете ли. Авторское дилетантство никого не смущает: эта сфера за гранью невеликой читательской компетенции.

И, – перефразирую товарища Кобу, – других читателей у нас нет.

.

ЭПИЛОГ

.

По логике вещей, надо бы выстроить коду на антитезе золота и фольги, да все уже сказано. Давайте лучше о другом: о критериях литературного мастерства.

«Пиши так, чтобы быть востребованным и хорошо оплачиваемым автором, – вот и все. Если не получается – значит, ты не профессионал, а чемпионов подъезда по пинг-понгу не приглашают на Уимблдонский турнир», – огласил А.И. свое творческое кредо. Значит, дело в тиражах и гонорарах. Да уж. Хотите, сейчас назову профессионала, рядом с которым наш герой покажется робким аматером? Пожалуйста: Дарья Донцова. Общий тираж книг Иванова – около миллиона экземпляров. А у Донцовой в одном лишь 2013-м – 2 миллиона 831 тысяча.

Так все ли то золото, что блестит?