Московский дворик

Московский дворик.

Есть такая замечательная, трогательная картина  Поленова «Московский дворик». Сейчас таких двориков не осталось. Всё застроено, всё стеснено, всё залито асфальтом.

В одном из таких бывших двориков сидят трое мужчин: один совсем старик, другой  тоже старик,  лысый, но ещё крепкий, третий молодой и высокий Серёга.  Раннее утро.  Они сбрелись по случаю поправки здоровья. Вчера они  гульнули, здоровье  подсадили. И деньги просадили. У них сейчас тема разговора одна, где взять средства. То, что они наскребли по карманам, очень недостаточно.

– А Сеньки-то что нет?  Он же платёжеспособен, – спрашивает молодой лысый старик.

–  Так ты что, не помнишь? Значит, хорош был, - говорит Серёга. - Он же при всех сказал, все слышали: прямо ультиматум какой, целый меморандум вывесил: не буду больше пить. Не именно в этот раз, а вообще, говорит, не буду. Жену, говорит, жалко. Больная, говорит. Вспомнили?

–  А, да, – вспомнил лысый.

– Чего их жалеть, они живучие как кошки, – говорит Серёга. – Они такие все больные, и так всегда преподносят, что из-за мужей только и больные. Больные, а мужей именно они все равно закопают. И дальше пойдут болеть.

– Но есть же вдовцы, – хрипит старик.

– Так это выставочные экземпляры.  Вроде тебя. Вдовцов-то быстро бабы подбирают.

– Меня хоть бы кто подобрал.

– Живи один и радуйся! А то придёт и: чё это ты опять носки разбросал, где это рубаху порвал? Причина в том, – назидательно объясняет Серёга, – что  жены боятся, что муж один без неё не останется, и загоняют его в могилу. А  вдова кому нужна, особенно  если без капитала, да и квартиру на детей оформила, а у самой только  радикулит.

– Подожди, – останавливает его  лысый, – чего ты про баб? Они не опохмелят. Он же вроде вчера взнос платил?

– Кто, Сенька? Платил.

– И не выпил?

– Нет.

– Все равно пусть и сегодня платит. Мало ли – не пьёт. И дурак может не пить. Не пьёшь – плати!

– Двойную цену! – поддерживает Серёга. – У нас башка трещит, а он в библиотеку пошёл. Пусть откупается. За него же будем страдать. Я позвоню.

– Закуски пусть тащит, – просит старик. Хоть поедим. У него жена здорово стряпает.

– Вот они и держат нас за желудок.

– Да я вообще рукавом утрусь, и сыт, – говорит лысый.

– Звонить не надо, –решает вдруг Серёга, – чтоб на неё не нарваться. Надо живьём идти. Вроде как насчёт чего дельного. Вроде как мне пассатижи нужны. А зачем мне пассатижи, чего придумать?

– Скажи: проводку менять, советует лысый. – Иди, иди. Причешись. Ты ему расскажи про Петьку, припугни. Тот тоже резко тормознул. Не пил, не пил, да потом так загудел! Обои со стен содрал, продал и пропил.

Сергей  встал было, но опять присел.

– Это дело надо перекурить.

Закурили. Курят. Томительное молчание  прерывает опять же Серёга.  Он  вспоминает вчерашнее веселье:

– Вчера рассказывал вам, как меня в военкомат таскали?

– С чего бы мы помнили, – отвечает лысый. – Ладно хоть дома ночевали. А чего тебя таскали?

– Девять повесток. Одна за одной. На десятую пошёл. Обследование. У меня же, говорю, глаз стеклянный, ум деревянный. Пишут: годен  ограниченно к нестроевой хозяйственной. В обоз. Забрали на три месяца. Конституция! Присматривать за погрузкой на платформе. Мне что, присматриваю. С одним-то глазом. С одной стороны грузят, с другой воруют. А чего не воровать, уже всю Россию растаскали.

– А, это ты рассказывал, – вспоминает лысый. – Это как вы там запчасти толкали? Рассказывал. Ещё что-то про француженок было. Не помнишь?

– О-о! Это нечто. Сидят две француженки на Елисейских полях. Нет, на  Эйфелевой башне. Смешнее.  Одна говорит: «Опять мой паразит нажрётся как свинья, на ушах приползёт».  Другая ей: «Ну всё-таки  сам придёт. А мне ещё своего гада искать придётся. Же ву при, се ля ви». Это разговор француженок. Я это, вообще-то, сам почти придумал. Нужны же положительные эмоции.

– Чего это нам,  подыхать, что ли? – спрашивает  старик.

– Иду, иду. Ну! – Серёга решительно встаёт и чеканит первые три шага.

Старики, старый и молодой, молчат. Молчать тяжело. Старый долго кашляет.

– Кашляю, аж башка трясётся, чего-то соседку, в коммуналке была, вспомнил. Бабка старая-старая, мохом обросла. Меня воспитывала. И всегда: «У меня внук майором работает». А я ей: «Как ты посмела до Октябрьской революции родиться?»

– И чего её внук? – интересуется лысый.

– Внук? Какой внук? А-а. Да я его и не видел.

И опять курят и напряженно молчат.

Серёга возвращается и докладывает:

– Прямо сюда взносы притащит. Говорит: принесу, но пить все равно не буду.

–  И пусть не пьёт, нам больше! – говорит лысый.

– Да куда он денется, – хладнокровно говорит старший.

Начинается интересный спор: будет Сенька пить или не будет. Спорят, конечно,  на бутылку.

Замечают среднеазиатского дворника, который всё это время подметает двор, делая сидение кампании более комфортным. Мужики, ожидая Сеньку,  это тоже обсуждают.

–  Мети, мети, – говорит лысый. – Чурки гнали нас из республик, гнали русских, и что? При Мишке и  Борьке, вспомните. Гнали, глотали суверенитет. Наглотались, теперь отрыжка пошла, в Россию просятся. Вон, вишь, за метлу уцепился. И боится, чтоб не отняли. Казах, что-ли? Узбек, наверное. Туркмены, таджики, те  дома больше сидят.

– Сюда Кавказ прёт, – говорит Серёга. – Грузины мимозу возили да гвоздики, сейчас криминал. Татар в Москве полно, Молдавия. А уж азеры эти, все рынки захватили. Украина наловчилась других доить. Если что, они и армянок на хохлушек переделают. Где хохол прошёл, там двум евреям делать нечего. Евреи вообще нас задушили.

– Да не евреи, жиды. Евреев уже не остаётся, – говорит  лысый. – Москва им мёдом намазана. Всегда в неё ползут.

– Ползали раньше за невестами, – вставляет Серёга. – У Пушкина вон помещица Ларина повезла Татьяну Ларину в Москву, «на ярмарку невест». И генерала отхватила.

– Да мы-то что, выдержим, – продолжает лысый, – не впервой последнюю рубаху отдавать. А вот в Европу Азия  пошла как саранча. И главное – молодёжь прёт. Думаю, это же  от армии, это же дезертиры. Родина у них в опасности, а они в Европу.

Старик  поднимает голову. Видно, что он мучается сильнее других:

–  Вы или в самом деле дураки, или притворяетесь. Это же готовится третья мировая война против России.  А с востока идёт желтая демография.

– Чувство родины убито, – объясняет лысый. – Это главное и даже в украинском вопросе. Бросить родину – срам! Если родине плохо, почему мне должно быть хорошо? Но Россию не одолеть.  Если что с Россией случится, то всем остальным будет ещё хуже.

– Да где этот Семён? – вопрошает старик. – Дайте ещё сигаретку.

Руки у него трясутся, долго прикуривает. Жадно затягивается:

– А если вот так пить будем, так и русских не останется.

– Куда ж мы денемся?

– Как куда, туда! – старик тычет рукой, показывая вниз, на усыпанный окурками асфальт.

– И что такого? – спрашивает лысый. – Там ещё лучше. Уж где-где, а в Царстве Небесном только русским и рады. А жизнь, между прочим, безконечна.

–  А про  детей не думаешь? Про внуков? Что, и им жить в такой Москве? Нет, ребята, господа-друзья-товарищи,  надо, надо нам в Нижний!

– С чего в Нижний? Давай уж в верхний.

– Какой верхний? Я говорю, в  Нижний Новгород! Оттуда пошло ополчение. Россию спасали от иностранщины. Вся надежда на Нижний. У меня предок в ополчении был. Моя прапра какая-то бабка все драгоценности отдала.

–  Все равно бы ты пропил, – поддевает Серёга. – Ваше поколение слиняет, совковое, жизнь наладится.

– Не гони седых, – говорит старик, – придут рыжие.

– Пьём, да не больше некоторых! – Лысый хочет договорить. – Не те, конечно, нынче  нижегородцы, их горьковчане подпортили. Надо, знаете что? Надо восстановить гордость русского человека. Надо напомнить, что всё в мире создано гением русского ума.

– Тебя ещё не звали на трибуне выступать? – насмешливо говорит Серёга. –  Ты и Жириновского переговоришь. Надо нам эту власть валить. Майдануть её. Коррупционную.

– Тьфу, – плюётся старик, – дурак ты и не лечишься. Болотник ты, больше никто. Валить её для кого? Для окончательного ворья?  Вы что, не видите, что все, кроме русских, с ума сошли? Да на эту нынешнюю  власть молиться  надо!

– Именно! – восклицает  лысый. – Я хоть в церковь не хожу, но священников слушаю. Не политиков же слушать. Священник говорит:  вы мОлитесь, чтоб вам лучше стало? Да вы молИтесь, чтоб хуже не было!

Появляется Сенька. Издалека победно вздымает сумку. Подходит  дворник, показывает, что надо тут подмести.

– Успеешь. Вначале выпей.

– Не могу, нельзя, – отговаривается дворник.

– Как это нельзя? Ты же в России! Ты куда заявился? Ты почему неподготовленным приехал?

Но выпьет ли дворник, выпьет ли Сенька и кто выиграет пари, мы не знаем. Кампания оживилась, ей сейчас хорошо, ей сейчас  не до России.

Есть такая замечательная, трогательная картина Поленова «Московский дворик». Сейчас таких двориков не осталось. Всё застроено, всё стеснено, всё залито асфальтом.

В одном из таких бывших двориков сидят трое мужчин: один совсем старик, другой  тоже старик,  лысый, но ещё крепкий, третий молодой и высокий Серёга.  Раннее утро.  Они сбрелись по случаю поправки здоровья. Вчера они  гульнули, здоровье  подсадили. И деньги просадили. У них сейчас тема разговора одна, где взять средства. То, что они наскребли по карманам, очень недостаточно.

– А Сеньки-то что нет?  Он же платёжеспособен, – спрашивает молодой лысый старик.

–  Так ты что, не помнишь? Значит, хорош был, - говорит Серёга. - Он же при всех сказал, все слышали: прямо ультиматум какой, целый меморандум вывесил: не буду больше пить. Не именно в этот раз, а вообще, говорит, не буду. Жену, говорит, жалко. Больная, говорит. Вспомнили?

–  А, да, – вспомнил лысый.

– Чего их жалеть, они живучие как кошки, – говорит Серёга. – Они такие все больные, и так всегда преподносят, что из-за мужей только и больные. Больные, а мужей именно они все равно закопают. И дальше пойдут болеть.

– Но есть же вдовцы, – хрипит старик.

– Так это выставочные экземпляры.  Вроде тебя. Вдовцов-то быстро бабы подбирают.

– Меня хоть бы кто подобрал.

– Живи один и радуйся! А то придёт и: чё это ты опять носки разбросал, где это рубаху порвал? Причина в том, – назидательно объясняет Серёга, – что  жены боятся, что муж один без неё не останется, и загоняют его в могилу. А  вдова кому нужна, особенно  если без капитала, да и квартиру на детей оформила, а у самой только  радикулит.

.

– Подожди, – останавливает его  лысый, – чего ты про баб? Они не опохмелят. Он же вроде вчера взнос платил?

– Кто, Сенька? Платил.

– И не выпил?

– Нет.

– Все равно пусть и сегодня платит. Мало ли – не пьёт. И дурак может не пить. Не пьёшь – плати!

– Двойную цену! – поддерживает Серёга. – У нас башка трещит, а он в библиотеку пошёл. Пусть откупается. За него же будем страдать. Я позвоню.

– Закуски пусть тащит, – просит старик. Хоть поедим. У него жена здорово стряпает.

– Вот они и держат нас за желудок.

– Да я вообще рукавом утрусь, и сыт, – говорит лысый.

– Звонить не надо, –решает вдруг Серёга, – чтоб на неё не нарваться. Надо живьём идти. Вроде как насчёт чего дельного. Вроде как мне пассатижи нужны. А зачем мне пассатижи, чего придумать?

– Скажи: проводку менять, советует лысый. – Иди, иди. Причешись. Ты ему расскажи про Петьку, припугни. Тот тоже резко тормознул. Не пил, не пил, да потом так загудел! Обои со стен содрал, продал и пропил.

Сергей  встал было, но опять присел.

– Это дело надо перекурить.

Закурили. Курят. Томительное молчание  прерывает опять же Серёга.  Он  вспоминает вчерашнее веселье:

– Вчера рассказывал вам, как меня в военкомат таскали?

– С чего бы мы помнили, – отвечает лысый. – Ладно хоть дома ночевали. А чего тебя таскали?

– Девять повесток. Одна за одной. На десятую пошёл. Обследование. У меня же, говорю, глаз стеклянный, ум деревянный. Пишут: годен  ограниченно к нестроевой хозяйственной. В обоз. Забрали на три месяца. Конституция! Присматривать за погрузкой на платформе. Мне что, присматриваю. С одним-то глазом. С одной стороны грузят, с другой воруют. А чего не воровать, уже всю Россию растаскали.

– А, это ты рассказывал, – вспоминает лысый. – Это как вы там запчасти толкали? Рассказывал. Ещё что-то про француженок было. Не помнишь?

– О-о! Это нечто. Сидят две француженки на Елисейских полях. Нет, на  Эйфелевой башне. Смешнее.  Одна говорит: «Опять мой паразит нажрётся как свинья, на ушах приползёт».  Другая ей: «Ну всё-таки  сам придёт. А мне ещё своего гада искать придётся. Же ву при, се ля ви». Это разговор француженок. Я это, вообще-то, сам почти придумал. Нужны же положительные эмоции.

– Чего это нам,  подыхать, что ли? – спрашивает  старик.

– Иду, иду. Ну! – Серёга решительно встаёт и чеканит первые три шага.

Старики, старый и молодой, молчат. Молчать тяжело. Старый долго кашляет.

– Кашляю, аж башка трясётся, чего-то соседку, в коммуналке была, вспомнил. Бабка старая-старая, мохом обросла. Меня воспитывала. И всегда: «У меня внук майором работает». А я ей: «Как ты посмела до Октябрьской революции родиться?»

– И чего её внук? – интересуется лысый.

– Внук? Какой внук? А-а. Да я его и не видел.

И опять курят и напряженно молчат.

Серёга возвращается и докладывает:

– Прямо сюда взносы притащит. Говорит: принесу, но пить все равно не буду.

–  И пусть не пьёт, нам больше! – говорит лысый.

– Да куда он денется, – хладнокровно говорит старший.

Начинается интересный спор: будет Сенька пить или не будет. Спорят, конечно,  на бутылку.

Замечают среднеазиатского дворника, который всё это время подметает двор, делая сидение кампании более комфортным. Мужики, ожидая Сеньку,  это тоже обсуждают.

–  Мети, мети, – говорит лысый. – Чурки гнали нас из республик, гнали русских, и что? При Мишке и Борьке, вспомните. Гнали, глотали суверенитет. Наглотались, теперь отрыжка пошла, в Россию просятся. Вон, вишь, за метлу уцепился. И боится, чтоб не отняли. Казах, что-ли? Узбек, наверное. Туркмены, таджики, те  дома больше сидят.

.

– Сюда Кавказ прёт, – говорит Серёга. – Грузины мимозу возили да гвоздики, сейчас криминал. Татар в Москве полно, Молдавия. А уж азеры эти, все рынки захватили. Украина наловчилась других доить. Если что, они и армянок на хохлушек переделают. Где хохол прошёл, там двум евреям делать нечего. Евреи вообще нас задушили.

– Да не евреи, жиды. Евреев уже не остаётся, – говорит  лысый. – Москва им мёдом намазана. Всегда в неё ползут.

– Ползали раньше за невестами, – вставляет Серёга. – У Пушкина вон помещица Ларина повезла Татьяну Ларину в Москву, «на ярмарку невест». И генерала отхватила.

– Да мы-то что, выдержим, – продолжает лысый, – не впервой последнюю рубаху отдавать. А вот в Европу Азия  пошла как саранча. И главное – молодёжь прёт. Думаю, это же  от армии, это же дезертиры. Родина у них в опасности, а они в Европу.

Старик  поднимает голову. Видно, что он мучается сильнее других:

–  Вы или в самом деле дураки, или притворяетесь. Это же готовится третья мировая война против России.  А с востока идёт желтая демография.

– Чувство родины убито, – объясняет лысый. – Это главное и даже в украинском вопросе. Бросить родину – срам! Если родине плохо, почему мне должно быть хорошо? Но Россию не одолеть.  Если что с Россией случится, то всем остальным будет ещё хуже.

– Да где этот Семён? – вопрошает старик. – Дайте ещё сигаретку.

Руки у него трясутся, долго прикуривает. Жадно затягивается:

– А если вот так пить будем, так и русских не останется.

– Куда ж мы денемся?

– Как куда, туда! – старик тычет рукой, показывая вниз, на усыпанный окурками асфальт.

– И что такого? – спрашивает лысый. – Там ещё лучше. Уж где-где, а в Царстве Небесном только русским и рады. А жизнь, между прочим, безконечна.

–  А про  детей не думаешь? Про внуков? Что, и им жить в такой Москве? Нет, ребята, господа-друзья-товарищи,  надо, надо нам в Нижний!

– С чего в Нижний? Давай уж в верхний.

– Какой верхний? Я говорю, в  Нижний Новгород! Оттуда пошло ополчение. Россию спасали от иностранщины. Вся надежда на Нижний. У меня предок в ополчении был. Моя прапра какая-то бабка все драгоценности отдала.

–  Все равно бы ты пропил, – поддевает Серёга. – Ваше поколение слиняет, совковое, жизнь наладится.

– Не гони седых, – говорит старик, – придут рыжие.

– Пьём, да не больше некоторых! – Лысый хочет договорить. – Не те, конечно, нынче  нижегородцы, их горьковчане подпортили. Надо, знаете что? Надо восстановить гордость русского человека. Надо напомнить, что всё в мире создано гением русского ума.

– Тебя ещё не звали на трибуне выступать? – насмешливо говорит Серёга. –  Ты и Жириновского переговоришь. Надо нам эту власть валить. Майдануть её. Коррупционную.

– Тьфу, – плюётся старик, – дурак ты и не лечишься. Болотник ты, больше никто. Валить её для кого? Для окончательного ворья?  Вы что, не видите, что все, кроме русских, с ума сошли? Да на эту нынешнюю  власть молиться  надо!

– Именно! – восклицает  лысый. – Я хоть в церковь не хожу, но священников слушаю. Не политиков же слушать. Священник говорит:  вы мОлитесь, чтоб вам лучше стало? Да вы молИтесь, чтоб хуже не было!

Появляется Сенька. Издалека победно вздымает сумку. Подходит  дворник, показывает, что надо тут подмести.

– Успеешь. Вначале выпей.

– Не могу, нельзя, – отговаривается дворник.

– Как это нельзя? Ты же в России! Ты куда заявился? Ты почему неподготовленным приехал?

Но выпьет ли дворник, выпьет ли Сенька и кто выиграет пари, мы не знаем. Кампания оживилась, ей сейчас хорошо, ей сейчас  не до России.