Георгий Гранин (1913 – 1934) – поэт исчезнувшего русского фронтира

Георгий Гранин (настоящее имя – Георгий Иванович Сапрыкин) родился 23 (по некоторым данным 27) июля 1913 года на станции Пограничная Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), находившейся в Манчжурии. КВЖД тогда принадлежала России, а после революции оказалась за пределами СССР. 

Где-то там кудрявой пеной вьется
Тихий дым над синим цинком крыши.
Где-то там у старого колодца
Летним зноем сруб до черни выжжен.
Наклонилась старая беседка
Прямо к длинной разноцветной клумбе.
Из вьюнов зеленая эгретка
Распустилась на уютной тумбе.
Как всегда, трепещут на осине
Желтизной расцвеченные листья.
Небо — сине, и спокойно сини
Присмиревшие, простые мысли.
Тех же сопок золотых овалы
Сторожат долинную окрестность…
В этих сопках где-то затерялось
И мое взлохмаченное детство. 

Центр управления КВЖД находился в Харбине, бывшем тогда в значительной мере русским городом со своими гимназиями, институтами, церквами, ресторанами и другими приметами повседневной жизни. Все это в той или иной мере там сохранялось до тех пор, пока в Манчжурию не пришел красный Китай. Как возник Харбин, вспоминал другой известный харбинский поэт Арсений Несмелов:

Под асфальт сухой и гладкий,
Наледь наших лет,
Изыскательской палатки
Канул давний след...

Флаг Российский. Коновязи.
Говор казаков.
Нет с былым и робкой связи, —
Русский рок таков.

Инженер. Растёгнут ворот.
Фляга. Карабин.
«Здесь построим русский город,
Назовём — Харбин»
Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.

Харбин 1920-е гг. 

Именно здесь в Харбине вырос, жил и рано погиб, успев приобрести славу одного из наиболее ярких поэтов русского Китая Георгий Гранин. В 10-летнем возрасте он перебрался с матерью в Харбин. Отец уехал во Владивосток и в 1925 году был расстрелян большевиками. Гранин учился в гимназии им. А.С Пушкина, затем поступил в Харбинский политехнический институт, но бросил учебу на первом курсе, думаю, потому, что был увлечен поэзией. Гранин был секретарем литературного объединения «Молодая Чураевка». Печатался в газете «Чураевка», журналах «Рубеж», «Парус». Начинал писать прозу, оставив неоконченным роман «Небо». В «Молодой Чураевке» его ценили за поэтическое мастерство. Георгий Гранин, по воспоминаниям современников, был «необыкновенно обаятелен. Карие глаза, светлые чуть вьющиеся волосы, сочные губы, прекрасная дикция». К ранней смерти поэта привела безнадёжная, неразделённая любовь к первой харбинской красавице, танцовщице и поэтессе Лариссе Андерсен.  

Ларисса Андерсен (1911 – 2012)

Георгий дважды пытался покончить собой из-за этого. Первый раз он попытался отравиться в апреле 1933 года, но тогда Лариссе удалось его спасти. Позже она вспоминала, как это было:
Гранина я любила, но скорее по-сестрински. Он частенько провожал меня домой. У нас была даже одна любимая книга на двоих – «Синяя птица» Метерлинка. И заветный день – воскресенье, когда мы договорились думать друг о друге. Гранин был поэтом Божьей милостью, поэтому особенно раним. Может быть, он не так прекрасно владел формой, но у него было безошибочное поэтическое чутье, как у Есенина…
«Ты, которая зла и безгрешна…» – так писал Георгий Гранин. Но я совсем не помню себя такой. Может быть, вначале я и казалась ему холодной и бессердечной, но потом, после его первой попытки отравиться в апреле 1933 года в номере гостиницы «Харбин», Гранин видел, какими ручьями лились «слезы неплачущих глаз».
Может быть, я была виновата больше других. После такой настоящей задушевной отзывчивости, которая открылась во мне, я вдруг испугалась, словно заглянула в пропасть. Испугалась, что не справлюсь. И, не видя выхода, убежала, как от болезни или от наважденья. Уехала сначала в Корею, потом в Шанхай, отмахиваясь и от переживаний, и от писем.  А Гранин отправился к родне на небольшую станцию Яомынь, чтобы прийти в себя, успокоить нервы. Он стал носить крест и ходить на службу в церковь, его прозвали «приезжий итальянец». Он мне писал почти каждый день. «…Если ты вернешься, то я может быть еще и выживу…». Но я не вернулась и, что еще хуже, даже не отвечала на его письма.
Ларисса Андерсен всю жизнь хранила стихи Гранина, напечатанные на машинке или размашисто набросанные от руки перьевой камышовой ручкой, и стопку его писем.
Вторая попытка закончилась двойным самоубийством – Георгия и его друга, поэта Сергея Сергина (1910 – 1934). Трагедия произошла 6 декабря 1934 года в номере харбинского отеля «Нанкин». В предсмертной записке Гранин просил похоронить его по церковному обряду и выбить на могильном кресте строки из стихотворения Георгия Иванова:

Синеватое облако,
холодок у виска,
синеватое облако
и еще облака…
И старинная яблоня
(может быть, подождать?),
простодушная яблоня
расцветает опять…

Большая часть стихов Гранина посвящена Лариссе Андерсен и проникнута щемящей любовной страстью. Некоторые из них, кажется, написаны кровью:

Ничего: веселись и безумствуй, 
Ничего, если ты для стихов, 
Если ты для святого искусства
Не чернила изводишь, а кровь.

Ничего, если даже смешон ты, 
Ничего, что в душе кочевой
Только светлая память о ком-то,
Ничего, что крадут Джиоконду:
Ничего. 

Не так тревожно, но не менее печально звучат эти строки: 

Пусть ничего и не было на свете;
Но вечер был.
И тьма была.
И – ты.

Пусть ничего. Пусть это только ветер
Шумит, пригнув осенние цветы.

Пусть ничего. Пусть это только снится,
Поэтам часто снятся по ночам
Над горизонтом редкие зарницы
И голубые розы у плеча.

Глухая полночь вовсе не ответит.
Не шелохнутся крылья темноты…

А ничего и не было на свете,
Лишь вечер был.
Лишь тьма была.
Лишь – ты. 

А вот это пронзительное стихотворение написано за год до смерти и наполнено желанием поскорее уйти: 

Ничего не сказать. Ничего не ответить,
Только б выдумать как-нибудь эту любовь,
Это солнце полярное в сумрачном свете – 
Над вершинами черных полярных дубов. 

Только б выдумать это последнее имя, 
Только б как-нибудь, разом, нелепо узнать,
Что зима отмахала плащами седыми,
Что пришла безудержная злая весна. 

Только мыслить, сначала достичь лучезарность.
Только рваться, но к ней никогда не прийти.
Только тайно скрывать золотую бездарность 
И нелепое сердце терять по пути. 

Ничего не понять. Ничего не измерить.
Никого не убить. Никого не пронзить.
Ничего не достать. Ни во что не поверить
И по чёрным асфальтам пытливо скользить.

Только жить. Только знать сумасшедшее имя,
Неповторное имя, как солнечный дым.
Только думать, что кто-нибудь сердце подымет.
Только думать, что ты вдалеке и с другим.

Только с болью твердить сумасшедшее имя
И однажды шутя «умереть молодым».

Поэт, живший в отдаленном дальневосточном русском фронтире, всю жизнь тосковал по утраченной Родине и глубоко по-своему переживал чувство единения с ней: 

А вдруг и – вправду была Россия,
Россия: пламя, вихрь, огонь!
Обожженных степей парусина,
Табунов длинногривых разгон?

А вдруг и тлел в сумасшедшем утре
Пригреваемый пласт реки?
Полыни горьковатые кудри?
Ошарашенных вётл парики? 

А – вдруг и было золото звонов,
Когда колыхалась рожь,
Тайга Сибири, Байкал бездонный 
И вправду был чудно хорош? 

А если были и впрямь озёра,
Реки, что краше в свете нет,
Моря, берёзы, опушки бора,
Заплетённые в лунный свет? 

А – вдруг и правда были черешни,
Журавлей треугольный лёт.
Песни. Бурливо стронутый вешний
Бултыхающий звонко лёд?

А – вдруг?... Нет. Молчи, молчи. Не надо. 
Ты слышишь – так не может быть.
Почему же тогда мои серенады
Печали – не кличи борьбы?

Почему же тогда, словно моллюска,
Я ношу заклёпанный шлем?
Отчего тогда о жизни русской 
Не пишу великих поэм? 

Но если вправду была Россия
В пшенице, во ржи и в овсе, 
Ведь тогда ж мы семья, мы – родные – 
Родные – ты слышишь ли – все!

Очень жаль, что поэт так рано ушел! Наверное, потому, что у него была слишком ранимая взволнованная душа! При жизни Гранин не успел издать ни одной своей книги. Стихи его печатались в русской периодике Харбина, но до сих пор целиком так и не собраны. Одно из наиболее ярких стихотворений Георгия Гранина «Дантон», разумеется, посвящено Лариссе Андерсен:

Жизнь швырять
В
Сумасшедшем азарте.
Гильотинным заревом
Заливать крыши
Раздираемого
На тысячи партий
Революционного Парижа.
Воскрешать легенды
О диких гуннах.
Создавать свои
Вековые легенды.
Потрясать
Оборванцев
На старых трибунах.
Потрясать
Меднолобых
Членов Конвента.
Напоминать циклопических великанов.
Возвышать на бульварах
Заросшее темя
И
Однажды,
Разом,
Сорваться,
Канув
Прямо в какую-то
Тихую темень.
Прямо туда,
Где мечтают пяльцы,
Где думают предки на старых картонах.
Где будут
Холёные
Нежные
Пальцы
Распутывать космы
Бродяги Дантона.
И думать:
Ничто без тебя
Не стронется.
Никто такого рыка
Толпе
Не сможет дать.
Потому что —
Раз Дантон
Идет к любовнице,
Революция может
Подождать.
И однажды,
Проснувшись,
Увидеть,
Что серо
Парижское утро
И не на что
Больше надеяться.
Потому что
В дверях
С приказом
Робеспьера
Стоят
Национальные гвардейцы.
И однажды
Взглянуть
На знакомую площадь
С загудевшим
И сразу
Затихнувшим шумом,
И подумать, что
Жизнь
Это, в сущности, —
Проще,
Чем об этом
Принято думать,
И,
Увидевши смерть
Неприкрашенной,
Голой,
Бросить глоткой
В века
Несравненно простое:
— Робеспьер.
Покажи народу
Мою голову.
Клянусь.
Она!
        Этого!
                   Стоит!

Март 1932