Брат мой

Виктор по командировке с работы приехал в город детства, остановился в гостинице, разложил вещи в номере, поел в буфете фирменных голубцов и только после этого позвонил домой. Ответила мама, семидесятилетняя пенсионерка, боевая с виду женщина, с цепкой памятью, особенно на годы детства своих детей. У неё было двое мальчишек и девочка, старшая – Мария. Она и средний по возрасту – Виктор, жили семьями в других городах, младший – Сергей оставался с ней. Но здесь возникли какие-то сложности с пропиской матери, которая, оставив квартиру сыну, уехала к дочке, но позже вернулась. Зачем, почему она это сделала, Виктор не знал. 
– А кто это? – спросила мать, и, не узнав сына, переспросила, – какой Виктор? А Сергея нет дома. Он в командировке, значит. Ой, это ты, Витя? Как ты узнал про меня? 
– Да я знал, что ты у Маши была, а теперь вот живёшь у Серёги... Вернулась, значит? 
– Ему квартиру новую обещают, но для трёхкомнатной нужен четвёртый жилец... Где его взять? Значит, такую уже – не дадут. Вот мы и решили с Машей помочь... 
– А твоё-то жильё где, мам? Ведь тебе жить да жить ещё, а своего угла, считай, уже нет. 
– Не трави душу, сынок... Приезжай лучше, повидаемся, поговорим. 
– А я уже в городе, в гостинице. Как там у вас обстановка? Заскочить можно? Предупреди невестку, я к шести подъеду. 
После звонка мать выждала паузу, обдумала разговор с Татьяной, женой младшего сына, только потом позвонила ей на работу. Сказала: 
– Виктор приехал, в гостинице он, спрашивал: можно ли подъехать вечером? Мы, чай, год не виделись: то одно, то другое, правда, созванивались. Ты забери Свету из садика, а я ужин сготовлю, пюре, как он любит, сделаю да котлет нажарю, селёдочку разделаю... 
– Елизавета Ванна, дома поговорим с вами, – сказала резковато невестка, – я рассчитывала, что внучку вы заберёте. И потом – эти неожиданные гости... 
– Что ты, господь с тобой, это ж брат родной Сергея, сын мой, – женщина даже растерялась от таких слов, – не нравится, так думай, что он ко мне приехал... – явно обидевшись, тут же положила трубку.

Она не считала себя жертвой семейных обстоятельств, с поддержки дочери, в трезвой памяти, как говорится, согласилась снова прописаться в свою старую квартиру, которую оставила сыну: по-другому с расширением жилплощади ничего не выходило, поскольку второго ребёнка Татьяна не собиралась заводить. Хотя мать знала по себе, ребёнка никогда не поздно завести: еле живой пришёл с войны муж, а дитя – Серёжик, родился ровно через девять месяцев, большой, светлоголовый, улыбчивый. Так считала тогда уже сорокалетняя мать, любящая младшего сына больше других детей: и когда он школу заканчивал без «троек», и когда работал и одновременно учился в вузе, и когда, после смерти отца, привёл в дом невестку, Татьяну, продавщицу обувного магазина, заочницу института советской торговли. Правда, со временем оказалось, что она учится в техникуме, но это уже было неважно: свадьба отшумела, живот будущей роженицы рос на глазах, а бывшая мамина квартира в доме довоенной постройки для передовиков производства перестраивалась с учётом детской комнаты стремительными темпами. И жалела пенсионерка только об одном: невестка предложила «стенку ручной работы», где хранились два ордена Красной Звезды и медали мужа за Великую Отечественную войну да её орден Трудового Красного Знамении и почётные грамоты стахановки, выбросить на свалку вместе со старыми недоношенными костюмами и платьями. Пришлось всё хозяйство перевозить к дочери, попавшей после института в Казахстан и ставшей уже директором совхоза – миллионера, наследника освоенных целинных и залежных земель.

О Викторе, в отличие от Маши или Сергея, мать не любила рассказывать: плохая компания подростков, приводы в милицию чуть не привели его в тюрьму. Помогли следователь, пожалевший отца-инвалида и мать – ударницу пятилеток, да вовремя подоспевший призыв в армию, куда и отправил парня капитан Ковшов, за здоровье которого Елизавета Ивановна молится и по сей день. Демобилизовавшись, бывший солдат уехал с комсомольцами на Всесоюзную ударную стройку, где вдруг поступил в открытый здесь филиал железнодорожного института. Начинал работу помощником машиниста тепловоза, закончив учёбу, стал старшим диспетчером перегона в сотни километров с десятками станций и посёлков. Виктор уродился небольшого роста, наверное, в породу отца пошёл, с рыжими волосами, веснушчатый, с белой кожей, которая моментально краснела от любого волнения. Но женщины любили его, как помнила мать, и до армии, и после, если верить жене, тоже железнодорожнице, на которой он женился, несмотря на ребёнка от её первого брака. Долгое время они жили словно на колёсах: Эля, супруга, заведовала товарным снабжением рабочих на участке дороги, случалось, по несколько дней в неделю не бывала дома. Виктор вёл с дочкой, ставшей старшеклассницей, дом, но и сам тоже вкалывал сутки через двое поэтому снабжал её продуктами, которые нередко привозили водители из диспетчерской. А любили его женщины за тихий нрав и ласковый голос, и все удивлялись на службе: как можно с такими манерами быть главным в диспетчерском хозяйстве. 
Виктор, закончив разговор с матерью, решил не ходить в управление железной дороги, думая, что пройдётся по городу, посмотрит ткани для своих женщин: ведь не зря же край славился текстилем да швейными фабриками. И маме надо было что-то купить: командировка оказалась горящей и короткой, не успел толком собраться в дорогу. Однако в голове застряла последняя фраза, сказанная той по телефону: «Значит, что-то у них не так складывается с Татьяной. Серёга, балбес, мотается по командировкам за дефицитом для завода, а маме достаётся от этой "кобылы" необузданной». «Господи, до чего же она хороша, наверное... – Он одёрнул себя: – Брат ведь, грех, не дури, фантазёр хренов».

*** 

Таксист помог открыть входную дверь в подъезд. Загруженный большой сумкой и пакетами, Виктор уже не смог дотянуться до звонка квартиры. Поставив поклажу у ног, он позвонил, дверь тут же открылась, будто мама ждала его внутри, обняла сына, прижалась к нему худеньким телом с острыми лопатками, по щекам её текли слёзы. Виктор растерялся, забормотал: 
– Ты чё, мама? Бог с тобой... Кто тебя обидел? 
– Ничего, сынок... Это я соскучилась, так давно тебя не видела. Как Эля, как девочка себя чувствуют? Второго ребёночка не ждёте? 
– Да нормально. А я вот за техникой примчался, заказ наш был, пришла телеграмма на оформление документов. Прости, ничего нашенского тебе не привёз. Но вот платок выбрал, он мне здорово понравился, здесь набивают, на большой мануфактуре... – И он стал доставать из пакета подарок. 
– Ладно, сынок, потом, не спеши... Тут ещё две женщины: Татьяна и Светик. Ты про них не забыл? 
– Обижаешь, мама. Им тоже гостинцы есть... 
– Пойдём в комнату, мы уже ждём тебя. 
Рядом с накрытым столом, на диване, сидела женщина крупного телосложения с копной светлых волос и золотой цепочкой с выпуклыми ячейками на шее, похожей на ритуальное украшение священнослужителей. За её белую полную руку держалась такая же светловолосая миловидная девочка, дошкольница. Виктор решил начать разговор со Светланой: 
– А меня кто-то, наверное, и не помнит, а, Светик? Помнишь, как купались на запруде, ловили карасей на уху? Я – дядя Витя... 
– Я вас хорошо помню, – сказала ровным спокойным голосом девочка, – наш папа тогда чуть не утонул... 
– Вот так, всё верно говорит ребёнок. Надувная лодка стала тонуть на середине запруды, а Серёга не умел плавать... Еле дотащил я его до берега. А где ты была тогда, Татьяна? 
– Вас, дорогих братьев, нельзя оставлять без присмотра ни на минуту: что по одному, что вместе, вы два сапога пара. На операции я была, у гинеколога...

Мать занервничала, повела сына умываться, невестке сказала, чтобы та принесла с кухни котлеты и картофельное пюре. Виктор раскрыл пакет, достал фотоаппарат для девочки и средних размеров зеркало, инкрустированное, сделанное под серебро. На стол поставил торт, две бутылки «Советского шампанского», высыпал груду шоколадных конфет, пряников и печенья. 
– Откуда такие щедроты? – сказала Татьяна, – ну да, железные дороги – самая богатая организация, как нас учили: государство в государстве. 
– Видимся уж слишком редко, больше года прошло... – начал говорить Виктор, но мама потащила его от стола, легонько стуча в спину своими маленькими кулачками. В ванной комнате подала полотенце, понизив голос, сказала: 
– На очередном аборте была... Бедный Сергей, знает ли, что по два-три раза в год она ходит на «скобление». 
– Мам, плюнь. Взрослые люди, это их проблемы... 
– А я с их проблемами свой угол потеряла... Или ты тоже, как Маша, за то, чтобы снова прописаться к ним, получить новое жильё, но потом – выписаться и уехать к дочке? 
– А зачем так запутанно и сложно? – недоумевал сын, – жильё получите, выбери себе комнату, объяви громко: она – твоя. И не выписывайся. А невестке скажи, чтобы помогала тебе... 
– Да она меня в дом престарелых готова сдать хоть сейчас, – успела сказать мать, как в двери появилась Татьяна, хитро улыбаясь, заметила: 
– Заговор ищеек, как в мультике... Ищите приключения на свои задницы? Найдёте, как только Сергей приедет, так и найдёте. Он вас, Елизавета Ванна, за такие разговоры по головке не погладит, хоть и сын ваш. Надо жить и всё делать по справедливости... 
– Татьяна, ты о чём это? – повысив голос, сказал Виктор, – неприлично подслушивать. Мать с родным сыном разговаривает, а ты встреваешь... 
– Я не о тебе, Витя, ты тут ни при чём. Ваша мать – первостатейный интриган. Замучила нас своей квартирой, хоть иди и снимай частный угол. 
– Ладно, – миролюбиво сказал Виктор, – давайте тихо-мирно поедим, выпьем, потом поговорим... А то у меня с обеда – ни крошки во рту. 
Мать молчала, но было видно, миролюбивый тон сына ей не нравится. Однако забота о столе и обеде переборола её недовольство ситуацией, она оставила сына и невестку в ванной комнате и ушла к внучке. Виктор растёр полотенцем спину и плечи, наблюдая в зеркало, как женщина смотрит на его голый торс, повернулся к ней, хотел надеть майку и рубашку, и в этот момент увидел, что к его губам наклоняется Татьяна. Мужчина почувствовал запах вина и мяты, подумал: «Так, женщина на взводе, – ни паники, ни волнения он не испытал. – Это она проверяет меня. Ведь я брат её мужа, родной. Или таким макаром хочет заполучить меня в союзники против мамы». Он отвернулся в сторону и тут же услышал шёпот: 
– Останься на ночь... За жизнь надо поговорить, но, не спеша. – И, не медля ни секунды, вышла из ванной, прямиком направилась на кухню. 

Виктор медленно, словно его ударили обухом по голове, оделся, посмотрел в зеркало, увидел, как его лицо, шея, даже руки становятся пунцовыми. «Вот и приехали, – подумал он. – Значит, Серёга её не удовлетворяет? Видимо, не только от него она бегает на аборты. Ах ты, ёк казанок, вот ситуация. Морду что ли ей набить? А с чего вдруг? Как докажешь, что был такой разговор? Да и не поверит мне Серёга. Только врага наживу на всю оставшуюся жизнь. Ладно, ночь – не утро, но всё равно придаст мудрости, пауза пригодится...» 
Стол ломился от закусок и блюд, приготовленных матерью, а та счастливыми глазами смотрела на сына, слушала его рассказы о работе, жене и дочке, о том, что хотят они ещё и мальчика, но надо получить приличную квартиру: «коттедж», который им выделило управление дороги, на самом деле, оказался просторным, даже уютным, но всего лишь совмещённым из нескольких балкОв жилищем, в котором когда-то комсомольцы – строители обедали, смотрели кино и телевизор. Виктор распечатал вторую бутылку шампанского, мама принесла домашнюю наливку из черноплодки, невестка сострила: 
– Знала бы, тайно увела у вас эту рябиновую прелесть. Спасибо, Елизавета Ванна, за ужин и стол, всё было так вкусно и сытно. У меня предложение: Виктору не надо ехать к чёрту на кулички, в гостиницу, оставайся с мамой, я постелю вам здесь, а мы с дочкой – в детскую. А, Светик? Не обидишься на бабушку, что она ночку проведёт не с тобой, а с любимым сыном? Ха-ха-хии... 
Мать с радостью откликнулась на предложение невестки, стала говорить сыну, как плохо ходят троллейбусы после девяти вечера, пьяных много, как бы чего не вышло. 
– А в гостиницу надо позвонить, там и волноваться-то не будут, – мать была уверена, что сын её послушает, а утром она накормит его завтраком, поговорит с ним только вдвоём.

*** 

Виктор проснулся от тишины: в большой комнате не было слышно даже тиканья часов. Он приподнялся на постели, увидел на маленьком диванчике мать, та закрылась одеялом почти с головой. Его ручные часы показывали около восьми утра. «Вот тебе и завтрак, и хрен собачий вдогонку. Значит, мать обиделась на меня? Господи, спала ведь, как убитая... Э-э-эхм», – почти вслух замычал он и стал быстро одеваться. Дверь в детскую комнату была плотно закрыта, с кухни веяло прохладой и тишиной. Он обул ботинки, ещё раз проверил большую сумку, посмотрел в зеркало на своё пунцовое лицо. Мать так и не пошевелилась на постели, продолжая лежать лицом к стене. Виктор вышел на площадку, захлопнул дверь на массивный плавающий замок. 
Он сбежал с небольшого пригорка по лестнице, очутился прямо на троллейбусной остановке, подумал механически: «Ничего... Так уж получилось и с братом-невесткой, и с мамой, и этой чёртовой квартирой. Нашли помощника, ёк казанок. Мне бы со своими женщинами разобраться..." 
– Витёк? Ты что ли? – сутулый мужчина в большущей зимней кепке на лохматой голове протягивал Виктору руку, – а я смотрю, кто это меня обгоняет на горушке... А ты чё, в окна-то не посмотрел: тётя Лиза стояла на лоджии, провожала тебя? И на меня смотришь, как на воина в засеке, не узнал, что ли? Лёха я, Субмарина... 
– Господи, конечно, узнал, Лёха! – видно было, как обрадовался этой встрече Виктор, – как ты после аварии выкарабкался? 
– Так наше советское г... не горит и не тонет! Но лодку списали да и нас вместе с ней. Заходи вечерком, я, как белая кость, до шести работаю, посидим, вспомним молодость... А Серёга где, чё без него шлындаешь? 
Подошёл троллейбус, толпа разъединила их, Виктор только и успел сказать, что у него срочный возврат по командировке, но время покажет... А сам думал о том, что придётся переделывать билет на самолёт, чтобы быстрее оказаться с дочкой и женой: на документы, которые надо оформить на здешнем заводе и забрать с собой, понадобится, максимум, пару дней. Успокаивал себя: «Как-нибудь перекантуюсь в гостинице, наверное, и Серёга ещё не вернётся из командировки... В общем, отступаем по всем фронтам!»

В это время Елизавета Ивановна, убрав свою и сына постели, проветрив комнату через открытую дверь на лоджии, достала с антресоли большой чемодан тёмно-коричневого цвета и стал потихоньку наполнять его вещами. На кухню она не ходила, завтрак не готовила, ждала девяти часов, чтобы позвонить Марии, дочери, прямо на работу. Из детской комнаты вышла растрёпанная Татьяна, сонная, волосы спутаны, от неё сильно пахло перегаром, спросила: 
– Уехало ваше чадо? Скатертью дорога... – вдруг увидела открытый чемодан свекрови, застыла с открытым ртом, наконец, процедила, – он что, увозит вас с собой? 
– Я к дочери собираюсь. Не будет вам ни моей прописки, ни трёхкомнатной квартиры... Это дело надо заработать. Я комбинату сорок лет отдала, после семилетки пришла к станку... 
– Так, знаю, всё знаю! Слышали сорок раз по кругу. Я не держу вас. Только сына, Серёжика, как вы зовёте его, дождитесь, чтобы он не имел ко мне претензий, – невестка ушла в ванную комнату. 
Елизавета Ивановна достала бумажку с номером телефона, длиннющим, с кодом для автоматического набора. Ей повезло: с утра связь была хорошая. Услышав голос Маши, она вдруг буквально разрыдалась: 
– Доченька, родная, забери меня отсюда... Не могу больше, не могу здесь быть ни одного часа... 
– А где Сергей? – спросила дочь с тревогой в голосе, – пусть он тебя соберёт и посадит на поезд. Я встречу тебя, слава богу, даже пересадок не надо делать... Мам, как сердце, давление, ты здорова? 
– Дома всё расскажу, дома... А Серёжа в командировке, даже не знаю, когда приедет. 
– Вот это сюрприз! Может, дашь трубку нашей любимой невестке? Я с ней поговорю... Впрочем, с паршивой овцы шерсти клок не получишь... А с козла – молока! Ладно, мам, я щас поговорю с Ириной, помнишь мою подругу по школе? Ты переедешь к ней, она тебя и соберёт, и проводит. Не волнуйся, Иришка сейчас в горисполкоме работает, она всё сделает в лучшем виде. А я вот вдруг только сейчас поняла, что к храму ведут далеко не все дороги...

На следующее утро в загородный дом подруги дочери, где остановилась Елизавета Ивановна, примчался на такси Сергей. Маму собирались посадить на поезд в обед, у них ещё было время поговорить. Ирина взяла на работе полдня, готовила Елизавете Ивановне в дорогу «холодный обед». Должна была приехать дежурная машина горисполкома: всё четко, расписано по минутам, с предусмотренным звонком Марии после отправления поезда. Мать и сын пошли по улице к реке, за сильными высоченными берёзами воды не было видно, но с берега доносилось лязганье цепей, скрежет уключин, миролюбиво попыхивала, видимо, землечерпалка, готовясь к зимней стоянке. Сергей молчал, не знал, что сказать в ответ на такой непонятный и даже в его понимании вероломный шаг матери. Он лишь точно знал, что трёхкомнатной квартиры теперь ему не видеть уже никогда. Сказал, понимая, что надо что-то сказать матери: 
– Прости, мама, я, наверное, плохой сын... 
– Не ты плохой сын, – перебила его мать, остановившись на самой кромке берёзовой рощи, откуда уже петлями бежала дорожка к реке, – жена у тебя плохая... А у меня плохой сын – Виктор. Улетел с утра домой, не захотел проститься, с тобой повидаться. Я никому ничего не говорила и не скажу до самой смерти. Но ты должен знать... – она замолчала, как будто ещё раздумывала: говорить или нет Сергею какую-то неприятную, даже опасную для него новость. Будто она ещё сомневалась: надо ли знать тому эту новость, – у тебя дочка в школу пойдёт, подумай, прежде всего о ней, как ей нужен отец... 

Мать снова замолчала, повернула голову к сыну, тот увидел, как из её глаз буквально ручейками бежали слёзы. Он прижал её к груди, бормотал: 
– Ма, всё ерунда. Вся эта чертовщина совсем тебя не стоит. Пропади пропадом эта квартира. Или ты думаешь, я не знаю, на ком женился? Да на ней клейма негде ставить... Дочку жалко. Как она быстро успела с ней: бах и родила. А второго ребёнка не хочет. Я с ней давно не живу, а она на аборты ездит, как в санаторий... Эх, мама, всё я знаю, но живу ради Светика, ради её будущего. Она мне и сказала, что дядя Витя приходил к маме ночью, спал с ней в кровати... 
Мать зажала рот ладошкой, второй рукой пыталась ухватиться за локоть сына: ей надо было на что-то опереться, иначе чувствовала, она сейчас упадёт. К берёзовой роще подъехала служебная «Волга», из неё вышла женщина в строгом костюме, с красиво уложенными чёрными волосами, сказала: 
– Елизавета Иванна, пора ехать на вокзал. Если я правильно поняла, с вами – Сергей? Как бежит время, а я помню вас ещё школьником... Вы поедете на вокзал? – она обратилась к мужчине, но, посмотрев на мать и сына, вдруг поняла: сейчас они скажут ей о каком-то очень важном решении... 

Художник Алексей Недогонов.